Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2
— Когда назрела революционная ситуация? — спрашивает Вероника Макаровна.
— Седьмого ноября семнадцатого года, — отвечает ей кто-то с места.
— В начале, — поправляет она, — семнадцатого года. А когда происходили события, описываемые в «Капитанской дочке»?
— В восемнадцатом веке, — отвечает Понтя.
— Вот именно! — подтверждает Литература, поднимаясь со стула и давая Понте сигнал садиться. — События, описываемые в «Капитанской дочке», — говорит она, — относятся к тысяча семьсот семьдесят четвертому году и отражают события восстания крестьян под предводительством Емельяна Пугачева…
Вероника Макаровна говорит что-то про Пугачева и Гринева, а Сережа думает о Марии Ивановне, из-за которой и случились у Гринева все эти происшествия с Пугачевым, вспоминает сцену перед сражением: как стискивал Гринев рукоять шпаги, как горело его сердце, как воображал он себя рыцарем Марии Ивановны и желал защитить ее от врага.
Сережа растерянно оглядывает класс и видит Галину косу. «Вот с кем надо поговорить», — думает он а принимается внимательно смотреть на Галю. Она беспокойно начинает шевелиться, потом поворачивается, глядит вопросительно на него.
— Воробьев! — слышит он голос Литературы и поднимается, мучительно думая, что же спросила сейчас Вероника Макаровна. Но она говорит ему: — Ты чего такой рассеянный?
Сережа пожимает плечами, глядит внимательно на учительницу.
— Бывает, — говорит он виновато.
И Вероника Макаровна неожиданно кивает:
— Бывает.
В глазах ее Сережа видит растерянность.
9
Дождь встал глухой белой стеной — в двух шагах, словно лес, скрывает человека. Девчонки и ребята бросаются с крыльца как в омут и тут же пропадают. Краешком глаза Сережа следит за Васькой и мчится за ней, боясь отстать, потерять из виду. Длинноногую девчонку догнать непросто. Сережа хочет уже позвать ее, крикнуть, чтобы подождала, но неожиданно Галя ныряет в чужой подъезд. Сережа заскакивает следом.
— Тебе чего? — настороженно спрашивает запыхавшаяся Галя.
Он переступает с ноги на ногу, мнется, не знает, как начать, как вообще надо спросить про то, что нужно.
— Галь! — заикаясь, говорит Сережа и повторяет: — Галь! — Наконец бухает: — А у меня мама жениться хочет.
— Замуж выйти, а не жениться, — поправляет его Васька. И переспрашивает: — Хочет?
Васька смотрит на него внимательно, приблизив к Сережиному лицу свое лицо.
— Не знаю, что делать, — вздыхает Сережа.
— Он нехороший? — спрашивает Галя. — Пьяница?
— Нет, — растерянно отвечает Сережа. — Не пьяница. — Потом, разозлясь, объясняет: — На фиг он мне нужен: у меня отец есть.
Васька задумывается, отворачивается к дождю. Говорит неуверенно:
— Но ведь замуж не ты выходишь… Мама…
— А зачем ей замуж? — удивляется Сережа. Никак он не может этого в толк взять: действительно, зачем? Разве плохо жили они до сих пор? Разве скучно им было друг с другом? Ну разве же это неясно — придет третий, лишний, и никогда уж не будет Сереже так хорошо с мамой и маме с ним, потому что Никодим будет мешать. Что ему, про отметки рассказывать прикажете? Про авиамодельный кружок? Про то, что Сережа хочет на отца походить и будет, как он, летчиком?
— Ты странный человек, — говорит Галя, строго глядя на Сережу. — Зачем маме замуж? Для счастья. Разве не ясно? Ведь человек рожден для счастья, как птица для полета, слыхал? Она еще не старая. У нее еще должен быть муж. Защита и опора.
— Рассуждаешь, как старуха, — недовольно бурчит Сережа, но что-то словно успокаивает его. — Защита и опора, — хмыкает он. — А я?
Галя улыбается.
— Ты, конечно, защита, — говорит она, — но не опора. Пока что, конечно. Вырастешь, будешь и опорой.
— Высоковольтной? — смеется Сережа.
На душе полегчало, будто и в самом деле Галя — старая старуха, которая все объясняет и успокаивает. Подъезд, куда они забежали, недалеко от Сережиного дома. От Васькиного еще ближе. Но он вдруг предлагает:
— Идем в кино!
В конце квартала — «Колизей». Сквозь дождевую дымку горят огни не вовремя сверкающей рекламы.
Васька кивает, и они мчатся. Бежать с Васькой приятно, Сережа сдерживает себя, чтобы не обгонять ее, чтобы она бежала чуток впереди, самую малость. Лужи хлопают под ботинками, расплескивая в стороны брызги. У Сережи есть рубль — им хватает на билеты и на кофе. И даже на два песочника. Он прихлебывает невкусный, но горячий кофе и снова вспоминает последние Васькины слова. И чем больше думает над их смыслом, тем ему хуже. Действительно. Замуж хочет мама, а решает он. Как глупо.
— И потом, — вдруг говорит Васька, — отца не вернешь, ведь правда? Что же делать?
Гаснет свет, на экране мельтешат кадры.
Сережа смотрит кино, но в голове его совсем другое.
Как все запутано, в самом деле… Как все горько.
Мама часто говорит: «В жизни все бывает не так, как в кино. Я сама убедилась». Когда говорят другие, этих слов не слышно. Пропускаешь мимо ушей. Но когда касается самого…
Сережа смотрит на Ваську, на грустную ее косичку, и она, не поворачиваясь, стукает его по руке:
— Смотри на экран.
— Смотрю, — покорно отвечает Сережа.
10
Дождь прошел.
Сережа стоит перед высоким серым зданием. Вверху, под крышей, блестят шагающие серебряные буквы: «Почта — телеграф». И часы в полстены.
Все в городе знают, где почтамт, но очень немногим известно, что здесь без всяких вывесок — и вход со двора — на верхнем этаже находится радиостудия — важный объект. Государственный. И его охраняют.
Сережа гордится: мама его как бы на важном заводе работает. Туда только по пропускам вход. Поэтому Сережа к вахтеру подходит, просит:
— Позовите, пожалуйста, Воробьеву.
— Анну Петровну? — спрашивает женщина с пистолетом. Сережа ей улыбается. Это тетя Дуся. Она на вахте, чтобы не скучно, любит вязать.
Сережа ждет маму, прогуливается вдоль здания и вдруг замечает, что возле лужи на корточках сидит тети Нинин Котька.
Сережа к нему подходит, говорит:
— Здорово, Котька.
— Сергуне наш привет, — отвечает важно Котька. Ничуть не удивляется его появлению.
— Сергуня, — спрашивает он без перехода, морща маленький, кнопочкой, нос, будто только и ждал, когда Сережа придет, — а тебе страшно?
— Чего страшно? — не понимает Сережа.
— Посмотри в лужу, — говорит Котька. — Видишь, какая глубина. Видишь, вон то большое дерево в этой луже умещается.
Сережа смотрит в лужу. Вот какой глазастый этот маленький Котька. Действительно, если вглядеться в лужу — глубина страшенная. И дерево в ней, и кусочек почтамта, и даже тучи. Сережа закрывает глаза. Открывает их снова.
— Нет, не страшно! — отвечает Котьке.
— Это сейчас не страшно, — говорит Котька, — потому что ты большой. А когда ты маленький был, тебе тоже было страшно.
Сережа берет Котьку за лямку коротких его штанов, поворачивает к себе. Котька доверчиво обнимает Сережу за шею, щекочет его за ухом. Сереже не хочется его огорчать.
— Страшно! — говорит он. — Еще как страшно. Мне и сейчас страшно бывает.
— А чего ты боишься? — спрашивает Котька, но ответить не дает. Лоб его сморщен. Он все время что-то соображает. — Я, например, боюсь тигров, леопардов и змей. Змеи шипят. Но я их не видел. Только в кино.
— А леопардов и тигров? — смеется Сережа.
— Тоже в кино, — ничуть не смущается Котька.
В Котьке накопилось много мыслей, ему их надо обсудить, и он без передыху говорит Сереже:
— Хочешь, научу, как надо сорок ловить? Берешь бумажку от шоколадной медальки, привязываешь к ней длинную нитку, бросаешь медальку под дерево, где сорока сидит, и начинаешь к себе тянуть. Сорока бумажку увидит, подлетит, а ты веревочку к себе тяни. Она подойдет, ты снова — к себе. Вот сорока за блестинкой совсем близко подойдет, тут ты и ловишь.
Котька облегченно вздыхает. Он, наверное, боялся, что не успеет рассказать все подробности и Сережа уйдет. Но Сережа не ушел, и теперь можно вздохнуть. И даже вытереть под носом.
— Котька, — спрашивает Сережа, — а ты тут с кем?
Но Котька не успевает ответить.
— Сережа! — кричит от проходной тетя Нина. — Иди сюда! Я тебя проведу!
Наверху, где радиостудия, люди ходят тихо. Разговаривают вполголоса. На специальном табло, как у входа в рентгеновский кабинет, горят строгие красные буквы: «Тихо! Идет передача!»
Тетя Нина вводит Сережу в аппаратную. Тут стоят магнитофоны, огромные, вполроста. Это если взрослому. Сереже так до груди будет. Медленно вращаются огромные бобины с магнитной пленкой.
Вот интересно! Когда фотографируешься, все понятно. Фотопленка, светочувствительный слой, проявитель, фотобумага… В фотографии свет записывает твое лицо — это ясно. Происходят химические изменения. А здесь? Пленка крутится с одной бобины на другую. И никак не изменяется. А записывает-то посложней изображения! Записывает звук!
