Михаил Коршунов - Я слушаю детство
Старухи слушали Ватю, но некоторые роптали, что и без того сегодня, по причине ликбеза, пропустили обедню и что Ватя сверх меры богоборствует, на Игнашку напраслину наводит.
Но Ватя не унимался, распекал святых дев и апостолов. И еще Ватя сказал, что римский папа Пий XI организовал крестовый поход против Советской власти. Вот она, мировая буржуазия! (О Пии XI Ватя прослышал от Минькиного деда.)
Старухи кивали, соглашались с Ватей в отношении мировой буржуазии и Пия XI где-то там, в Риме. Но, когда Ватя вновь затронул Игнашку, надулись как мыши на крупу: Игнашка свой, не римский, живет под боком, и какая из него мировая буржуазия, когда он в лохмах ходит!
Проговорив о боге, приступили к занятиям по арифметике, цифири.
Солнечное утро. Ребята возле стереоскопа. Ватя сменил у окуляров Миньку, но тут же поманил его.
- Уходят, вижу! Замок запирают. Один в пиджаке и в мягких сапогах с долгими голенищами, другой - в блузе и тоже в таких сапогах. И серьга, наверное, в ухе у каждого болтается. У цыган это уж манер такой, чтобы серьги. Уходят в степь. Через забор махнули.
- Неужто Игнашку боятся?
- Народ сейчас потянется на молитву. Ну как, пойдем на кладбище?
- Конечно.
Ребята бросили стереоскоп посреди двора и выбежали на улицу.
У Вати в кармане было несколько старых ключей и отмычек, нарубленных и расклепанных из толстой проволоки. У Миньки - стамеска как холодное оружие и фонарь с батарейкой.
Возле пекарни Аргезовых встретили Аксюшу. Она покупала крендели с патокой.
- Куда это вы мчитесь?
Ватя на ходу крикнул:
- К Игнашке кофей пить!
- Нет, правда?
- Ей-богу!
- Погодите, и я с вами!
- Некогда, Аксюша! Кофей стынет!
Бежали до кладбища что было сил. Обгоняли старушек, которые болезненно напрягались, восходя на Цыплячьи Горки к храму.
На кладбище было жарко, земля расползлась, растрескалась. В неподвижном воздухе, над зарослями туй и петушков, столбиками вилась мошкара.
Многие могилы осели, и на их месте образовались сыпучие ямы, куда сползли надгробные плиты. Кое-где у крестов стояли консервные банки с букетиками полевых цветов.
Минька пробирался первым.
- А если они вернулись? - остановил друга Ватя.
- Струсил?
- Нет. Но ведь могли они вернуться?
Что-то прошелестело в траве. Ребята примолкли.
- Ящерица, - сказал Минька. - Или желтобрюх.
К склепу предводителя подошли с предосторожностями. Вглядывались в тени. В могильные ограды. В сухие деревянные кресты. Прислушивались.
- Пока буду ковырять замок, побудь на стреме, - сказал Ватя и приложился ухом к дверцам склепа: тихо.
Достал ключи и отмычки. Замок тяжелый, кованый. Ватя вставлял в скважину ключ за ключом, крутил, нажимал, дергал - пружина не поддавалась.
Ватя устраивал передышку. Хрипловатым от волнения голосом спрашивал:
- Никто не идет?
- Да нет же.
Перепробовал Ватя и все свои проволоки. Бесполезно.
- Ну вот, - огорченно сказал Минька. - Липовые у тебя отмычки.
- А ты погляди, - оправдывался Ватя, обтирая о штаны ржавчину с пальцев. - Это не простой замок, а репчатый, амбарный. Он с потайкой. Откуда я знал!
- А если камнем?
- Крепкий. Не расшибем. Да и они увидят и смоются.
- Это точно - смоются.
- Минька! Дуем в церковь!
- Для чего?
- У Игнашки ключи от всех склепов. Стянем и откроем.
Среди тополей как будто мелькнула косыночка, повязанная рожками.
- Неужто Аксюшка следит?
Ребята осмотрелись - нет, вроде померещилось.
Служба в церкви началась. Из распахнутых дверей слышались немощный, пресекающийся дискант Игнашки: "Зряче на высоту твою..." - и хриплые подвывания лабазника Матюхи, который выступал за дьяка: "Помилуй мя, исцели душу мою".
Ватя и Минька вошли в церковь.
Стены были убраны большими иконами-людницами, на которых угодники изображались компаниями, оптом, и иконами-маломерками, осьмериками красного пошиба, на которых угодники были нарисованы в розницу. Носы у всех угодников были одинаково длинные и постные - очевидно, от их иноческого жития в "немощи и скорбности".
Самодельные, горбатые свечки пускали по храму сальную копоть. Зеленым сивушным пламенем дышали на киоты лампады и светники, висевшие на белых лентах и оловянных цепочках мелкого набора.
- Ты протискивайся к окошку, - зашептал Ватя Миньке. - Справа последнее - там ящики, а в ящике ключи.
- А ты?
- А я отвлеку Игнашку. Я для него как гвоздь в стуле. Увидит - с глаз не отпустит.
Минька кивнул. Начал пробираться между старухами к окну.
- Сопризнасущая... - скрипел Игнашка.
- Человеческое естество, - подхватывал хор певчих.
- Владычица наша, - хрипел, надсаживался Матюха и сыпал искрами, встряхивая кадило.
Минька не спешил проталкиваться к окну, чтобы не быть слишком заметным. Останавливался, смотрел на иконы, стараясь изображать на затылке, обращенном к Игнашке и Матюхе, смирение и послушание, хотя ему беспрерывно хотелось смеяться: он вспомнил слова деда - иконы и лопаты из одного дерева сделаны.
Случилось так, как предполагал Ватя. Игнашка заприметил его среди старух и прилип глазами.
Лицо Игнашки сморщилось от негодования. К этому были причины. Ватя изощрялся в проказах над Игнашкой: то запускал в кастрюлю, где Игнашка хранил святую воду, циклопов, и, когда подслеповатый Игнашка кропил малярной кистью куличи прихожан, кое-кто из старушек доглядел прыгающих на куличах циклопов и ужаснулся "ино тварям, ино бесам"; то вдавливал в свечки оружейные пистоны, и свечки с громким пыхом взрывались, оплевывая воском лики святых; то на пасхе подсовывал яички с нарисованными языкатыми чертями.
Ватя прошел в первый ряд молящихся. Оказался перед самым поповским носом.
Игнашка держал в одной руке крест, а в другой камертон. Старался не сбиться с правильного голоса при переходе от хора к своему дискантовому запеву.
Минька достиг уже окна, где на подоконнике стоял картонный ящик с наклейкой: "Бакалея, макароны, 20 кг".
В ящике были сложены церковные документы, свечные огарки, бумажные цветы, кусочки просвирок, поминальные листы - синодики.
Минька присмотрелся и вскоре среди этого хлама нашел в ящике ключи на парчовой перевязи.
Боком придвинулся к подоконнику, вытащил из ящика связку с ключами и опустил в карман. В это же время Игнашка взмахнул камертоном над Ватиной головой.
Минька поспешил вон из церкви. Ватя тоже кинулся к дверям, врезаясь головой в животы молящихся.
Дзынь! Упала железная плошка с подаянием. Раскатились копейки.
Матюха смолк на полуслове, точно поперхнулся. Певчие тоже смолкли. Служба спуталась, сбилась.
- Босота! Скаженята!
Когда друзья были на порядочном расстоянии от церкви, Ватя спросил, заглатывая воздух, как судак на песке:
- Стянул ключи?
- Стянул. А что у тебя желвак на лбу?
- Игнашка постарался. Я ему рожу хотел состроить. А он как стебанет камертоном в лоб!
Минька, давясь от смеха, сказал:
- Не все козе в лоб получать!
- Тебе смешки, а у меня в голове вроде хрустнуло даже.
- Слабак ты, Ватя. То у тебя в горле треснуло. Теперь в голове хрустнуло.
- Ничего. Я Игнашке панихиду сыграю. Он мой авторитет подрывает!
- Какой авторитет?
- Педагога. Я ему в самовар пороху насыплю!
Ключ к замку подобрали скоро. Дверцы пискнули застоявшимися петлями, растворились.
Из склепа подуло затхлой, придушенной сыростью.
Минька зажег фонарь. Начал спускаться по узким ступеням, которые становились все более отвесными и скользкими.
Ватя шел сзади, прерывисто дышал. Хватался за Миньку, чтобы не упасть. Батарейка была старой, и фонарь светил слабо.
Кончилась лестница. Ребята попали в сводчатую низкую усыпальню.
Глаза освоились с темнотой. Минька и Ватя увидели каменные с лепными украшениями постаменты, на которых прежде стояли гробы. Теперь на постаментах валялись кучи извести, перемешанной с остатками дубовых досок, обрезками репсовой тесьмы, изуродованными ржавчиной гвоздями. Известью производили на кладбище дезинфекцию.
Минька обвел лучом фонаря помещение - пусто, ободранно, неприятно.
- Может, назад подадимся? - толкнул Ватя Миньку в плечо.
- Погоди, вон еще ход.
И Минька направился к темному углублению в дальнем углу склепа, сжимая в правой руке стамеску. Ватя пошел за ним. Это оказался коридор, который привел в следующую усыпальню.
- Тут, - сказал тихо Минька и остановился.
Ватя чуть не наскочил на него.
- Кто? - испуганно спросил он.
- Они тут живут.
Под лучом света видны были на полу свернутые на соломе одеяла, подушки. Валялись пустые бутылки из-под водки, окурки. Была набросана яичная скорлупа, грязная оберточная бумага, мочала, сухая кожица от колбасы.
Ребята все осмотрели, но ничего особенного не обнаружили - консервы, спички в пергаменте, спиртовка, чашки, ложки, мыло.
