Николай Дубов - Беглец
- Берегитесь черного хлеба! - усмехнулся Виталий Сергеевич. - "От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены..."*
_______________
* Из стихотворения Э. Багрицкого.
- Ты предпочитаешь неверных жен? - спросила Юливанна.
- Чужих.
Юливанна засмеялась и погрозила пальцем.
- Попробуй только!
- Я извиняюсь, - сказал дед, - я чего хочу спросить. Вот вы, к примеру, строите дома. Как же вам платят - сдельно или по-особому?
Виталий Сергеевич нахмурился.
- Архитекторы получают зарплату. Как инженеры и прочие. Но я отошел от активного проектирования.
- И напрасно! - сказала Юливанна. - Мне очень нравились твои проекты.
- А что из них получилось? Помесь ласточки со свиньей? - Он посмотрел на непонимающие лица деда и папки. - Извините, вам это, наверно, неинтересно...
- Нет, почему же, - вежливо сказал папка. - Очень интересно.
- Понимаете, о чем я? Архитектор задумывает здание, создает проект. Но ему не дадут сделать так, как он задумал. И получается не здание, а ублюдок, сапоги всмятку, манная каша на шампуре...
- Крепко, видать, вас обидели по служебной линии, - сказал папка.
- Дело не в личной обиде, - отмахнулся Виталий Сергеевич. - Человек должен гордиться тем, что он сделал... Ну, не то, чтобы гордиться, а...
- Как Саваоф, - сказала Юливанна. - Он сделал - "и увидел, что это хорошо".
- Да, что-то вроде этого. А я пока сказать этого не смог. Ни разу.
- Но ты же строил! И хорошо.
- Что значит "хорошо"? У художника должно быть ощущение важности, нужности, первоочередности того, что он делает. А что мы строим? Обязательно - дворцы. Дворцы спорта, дворцы бракосочетаний, дворцы пионеров, дворцы культуры... И на моей совести есть такой дворец. Построил по тогдашней моде советского ампира. Роскошный дворец культуры. Приходят туда люди, слушают лекции о культуре, а сами немытые. В селе бани нет. Вы говорите, жизни хотят "покрасивше"... Надо ее чище сделать.
- Эт правильно, - сказал дед. - И у нас в деревне бани нету, хочешь помыться, езжай в город. Сорок километров - ближний свет. Кто ж туда поедет?
- Ты, как всегда, увлекаешься и преувеличиваешь, - сказала Юливанна.
Виталий Сергеевич посмотрел на нее, как бы очнувшись, возбуждение его угасло.
- Да, ты права, конечно. И весь этот разговор ни к чему...
Дед уже блаженно щурился, папка суетился, поглядывая на опустевшую бутылку, - ему было мало - и, как видно, совсем не слушал. Как только Виталий Сергеевич замолчал, он тут же спросил:
- А как его по имени-отчеству, того академика?
- Не знаю.
Дед и папка еще немножко поговорили о погоде, какая, мол, стоит жара, прямо июльская, и что штормы в мае бывают редко, а если и случится когда, то короткий. Потом они ушли. Виталий Сергеевич задумался, Юливанна, поглядывая на него, убирала со стола, потом спросила:
- Что на тебя вдруг нашло - поход против дворцов, гимн бане?
- Ты же знаешь, что не вдруг. Это всегда со мной.
- Но почему именно теперь? И перед аудиторией, которая явно ничего не поняла?
- Разве всегда говорят для аудитории?.. А почему? Увидел малевание этого Нечаева, вот и... Не так радостно увидеть пародию на самого себя. И злую пародию.
- Не вижу никакой связи.
- Ну как! Он считает, что его малевание делает жизнь людей "красивше". В конечном счете, и мы делаем то же самое. И когда начинаешь подводить итоги...
- Не рано ли?
- От этого никуда не денешься. - Виталий Сергеевич тронул седые волосы. - Всему свое время, говорил Экклезиаст. Время жить и время умирать, время сеять и время убирать жатву, время собирать и время бросать камни... Что мне остается еще, как не бросать камни? В себя...
- Бедненький! Так ты ничего и не сделал... А дом на Хорошевке? А детский санаторий? А...
- Все это - пробы, подходы, попытки. Были замыслы. Мне их поправляли, портили, я уступал, соглашался. И получались ублюдки. Не выдержал, сбежал на кафедру. И что? Создал школу, воспитал смелых новаторов? Чего достиг?
- А я не в счет? Если б ты не появился на кафедре...
- Тебя - да!.. Тебя я достиг. Ах, Юленька, если б это случилось раньше!..
- Могло случиться и раньше. Ты сам виноват.
- Прошу тебя! - сказал Виталий Сергеевич. - Не надо об этом, хотя бы то время, что мы здесь...
- Но почему я должна...
Юливанна только теперь увидела, что Юрка сидит, где сидел, и осеклась. Юрке стало невыносимо неловко. Он давно понял, что ему следует уйти, но боялся привлечь к себе внимание, не знал, как уйти незаметно, и продолжал сидеть, и получилось так, будто он нарочно сидел и слушал, о чем они говорят между собой, думая, что их никто не слышит. Он поднялся, пошел к дому.
От досады на себя он пнул ногой Жучку, которая, вывалив язык, бросилась к нему, и тут же ему стало жалко собаку - никто не вспомнил, что ей нужно налить воды. Юрка принес воды и кусок хлеба. Жучка сначала жадно вылакала всю воду, потом проглотила хлеб, выжидательно уставилась на него, ожидая еще подачки. Она смотрела и смотрела, несколько раз принималась вилять хвостом, но Юрка уже забыл о ней, и Жучка, гремя цепью, спряталась от солнца в свою будку из ракушечника. А Юрка смотрел на розовый бугор, над которым колыхалась парусина тента и жарко горела на солнце краюшка палатки. Он силился и не мог понять, на кого и за что сердился Виталий Сергеевич. Сказал, что папка не умеет рисовать, и тут же, что есть знаменитый художник, который делает то же самое, потом что-то про дворцы и бани. Никаких дворцов Юрка не видел. И бань тоже. Мамка моет их в корыте. И хорошо, что не часто. Приходится много таскать воды из колодца, голому и мокрому холодно, в комнате парно и сыро, мамка сердится и кричит на них. А Митька всегда ревет - он не любит, когда его моют... Но Виталий Сергеевич говорил совсем не про это. Он был недоволен и сердился, только говорил такие слова, что Юрка видел - и дед, и папка тоже не понимали. И спрашивать у них бесполезно. Дед скажет: "Чужие дела - темный лес" или "Чужая душа - потемки". Он всегда так говорит, когда речь заходит о других. А папка, наверно, обиделся на Виталия Сергеевича и будет его ругать...
Тут мамка начала всех звать, значит, она пришла с работы и пора обедать. Юрка пошел домой - есть ему хотелось давно.
- А где папка? - спросила мамка. - Поищите его!
Папки не было ни во дворе, ни в лагере, куда сбегал Митька, ни на берегу.
- Да что он, сквозь землю провалился? - закричала мамка.
Тут вышел Федор и сказал, что папка уехал в Гроховку. Голоснул на дороге и уехал.
- Зачем?
- Известно зачем. Он и меня звал. Только у меня денег нет.
- А у него есть? - закричала мамка. - Опять у горбатой заразы в долг налижется...
Максимовна говорила, что все горбатые обязательно злые. У Алки горб самый настоящий - и спереди и сзади, а она добрая: дает вино в долг. Конечно, тем, кто потом расплачивается. Лучше бы уж она была злой, как все горбатые, и в долг не давала.
- Юрка, - сказала мамка, - бери велосипед, езжай за ним.
- Что он, меня послушает? И я есть хочу...
- Не помрешь! На. - Мамка сунула ему кусок хлеба. - И езжай без разговоров.
- Да ну, мамк, не хочу я...
- А я хочу с вами, окаянными, возиться, пьянчугу того сторожить? Навязался он на мою голову, проклятый...
Юрка выкатил из коридора велосипед и поехал.
4
У входа в подвал стояли мужчины, курили, разговаривали и один за другим уходили - солнце уже спускалось за изволок, скрывающий Окуневку. Папка сидел с Романом Безногим под навесом для машин. На ракушечном кирпиче перед ними стоял мятый алюминиевый котелок, с которым Роман никогда не расставался. Оба были уже пьяны. Папка говорил и неистово суетился. Роман не слушал. Лицо его набрякло, глаза с бессмысленной сосредоточенностью смотрели в одну точку. Отстегнутая деревянная нога валялась рядом. Роман первый увидел Юрку и поманил пальцем.
- Эй, Жорка, иди сюда!
- Я не Жорка, - хмуро сказал Юрка, прислоняя велосипед к столбу.
- Ты? - обернулся папка. - Ты чего, в магазин? Уже закрытый... Вот, Роман, хоть его спроси! Ну, спроси! При нем разговор был...
Роман отмахнулся от него, протянул Юрке котелок.
- Слышь, Жорка! На. Принеси еще.
- Так Алка ж не даст, - сказал папка.
- Кому не даст? Роману Зарубе? Да я ей...
- Ему не даст. Давай я схожу.
Папка взял котелок и старательно пошел к подвалу, но как ни старался, шел спотыкливо, то убыстряя, то замедляя шаг.
Роман посмотрел ему вслед, потом уставился на Юрку. В глазах его мелькнуло какое-то выражение, он пошевелил пальцами, словно пытаясь его уловить и задержать, но оно исчезло. Тогда он отклонился назад, побагровел и закричал изо всех сил:
- Ой, був та й нема... - и так же внезапно замолчал.
Он припал к принесенному котелку, но не столько пил, сколько разливал по небритому подбородку, расхристанной рубашке, грязной волосатой груди. Папка тоже пососал из котелка, торопливо утерся и снова начал рассказывать:
- Вот он не даст соврать, при нем все было... Я его культурно так пригласил к себе, мол, посидим, поговорим... Интересно же - человек с высшим образованием, разбирается. Ну и показал свои картины. Я ведь только так рисую, между прочим... Оказывается, совсем наоборот. Он смотрит, смотрит и только приговаривает: да, говорит, вот это да!.. Понимаешь? А потом зовет к себе. Ну, тут все было честь по чести. Между прочим, не водка, а коньяк - сильная вещь! И тут приходит его жена, симпатичная, между прочим, дамочка, и враз это, понимаешь, тарелочки, закусочки, со всем фасоном. По-столичному... Ну, они же, понимаешь, видят, с кем имеют дело!.. А потом он мне и говорит: вас, говорит, таких только два - вы и еще есть академик-лауреат по фамилии Расторгуев. Только вы и мастаки. Если уж что и нарисуете, так уж в точности, все как есть... Есть, мол, и еще, ну, те помельче...
