Звезды сделаны из нас - Ида Мартин
Просьба ставит в тупик, смесь ужаса, слабости и азарта мешает вдохнуть. Артём напился и слишком торопит события, но я к нему несправедлива: мы через многое вместе прошли, и он еще ни разу не подвел. Этот придурок Глеб чуть было не перетянул мое внимание на себя, заронил зерно сомнения и вселил какие-то дурацкие надежды. Но он решил все прекратить, и теперь его нет в моей жизни. А Артём – рядом. Таскается за мной как привязанный, ловит каждое слово и, кажется, готов свернуть горы.
– Хорошо. Но мы просто поговорим, Артём!..
– Понял. Ничего не будет, если ты не захочешь.
Клименко подталкивает меня к нише за выступом кирпичной кладки, нашаривает в потемках ручку задней двери, и мы оказываемся в кромешном мраке узкого коридора. Я узнаюпомещение по аромату смолы и сухих дров для камина: они до сих пор хранятся здесь. Артём безошибочно находит выключатель, и на стене загорается тусклый светильник.
Дальше, в паре метров, расположена гостевая спальня – я часто пряталась в ней в детстве, играя с Людой. Артём, обхватив мою талию и водрузив на плечо подбородок, ведет меня именно туда, на ходу расстегивая ремень на своих джинсах. Происходящее чертовски неправильно: я не ощущаю воодушевления или трепета – только ступор, растерянность и нежелание.
Он вынуждает меня опуститься на кровать, садится верхом, сбрасывает ветровку и стягивает через голову худи. В нос бьет запах надоевшего, приторного, вызывающего отторжение парфюма. В окно светит фонарь, по стенам ползут причудливые тени ветвей. По коже пробегает озноб – при деятельном участии Артёма остаюсь без косухи и свитера и мгновенно мерзну. Его ладони елозят по спине, губы оставляют на шее мокрые следы, пальцы сражаются с застежкой лифчика.
Это даже близко не похоже на романтику, на первую любовь, которую я загадывала, глядя ночами в звездное небо, на острые, пронзительные, тонкие эмоции, которые будила во мне улыбка Глеба. Это чудовищно, мерзко, грязно и не зайдет дальше, даже если шанс на отношения мне больше не подвернется и я навечно останусь одна!
Застежка поддается, но я скрещиваю на груди руки и шиплю:
– Стой!
– Ты чего?.. Ну брось… – Отказ до Клименко не доходит, он ловит и прижимает к подушке мои руки, и я пытаюсь вырваться:
– Хватит. Я же сказала: нет!
Он матерится, тяжело дышит и задумчиво разглядывает мое лицо, явно прикидывая, стану ли я сговорчивее, получив оплеуху. Его губы растягиваются в поганой ухмылке:
– Ломаешься, да? Ну-ну. А вот Орлова сказала, что вы все даете…
– Кто – все? – В ушах звенит, и на глаза наворачиваются бессильные слезы.
– Ты. Мать твоя. Сестра…
– Ты больной? Совсем придурок?! – Артём резко отпускает мои затекшие запястья, и под потолком, полоснув по расслабленному полумраком зрению, вспыхивают два ряда ярких ламп.
– Ребят, что и требовалось доказать! – вопит Милана, входя в комнату и наводя на нас глазок камеры.
Я снова становлюсь свидетелем чудесной метаморфозы: Людочки больше нет, зато злобная стерва вернулась на свое законное место и глумится.
– Как видите, она уже кувыркается тут с Клименко. Она ничем не отличается от своей мамаши!
Следом вваливается вся честная пьяная компания и с любопытством глазеет на происходящее.
Артём слезает с меня, садится на край кровати и даже не пытается сдержать смех. Гогочут все вокруг, а мое нутро сводит от осознания, стыда и боли: это подстава. Всего лишь подлая, жестокая, тупая подстава…
– Мы думали, что тебя невозможно социализировать! Но Артём сказал, что гены пересилят, и перед ним ты не устоишь! Забились на срок в три недели… – Милана хлопает ресницами, изображая невинность, и обступившие кровать ребята с интересом наблюдают, как я судорожно застегиваюсь и натягиваю свитер. Каждый из них был в курсе. Каждый из них подыгрывал. Каждый из них…
– Как видишь, Нелли, Милана проспорила! – скалится Артём – точно так же он скалился, когда изображал влюбленность, поддержку и участие. – Хотя надо признать: ты тот еще хиккан. Ну что ты? Обиделась, что ли? Зря. Если хочешь, продолжим. Наверное. Когда-нибудь потом…
Случившееся никак не укладывается в голове и смахивает на дурной сон. Я словно провалилась в черную яму и очутилась в преисподней: присутствующие сбросили маски людей и обернулись монстрами, тело сковал паралич, а с ним – невозможность дышать.
– Ты только что умер для меня… – Я до хруста костяшек сжимаю косуху и отступаю к дверному проему. – Вы… уроды. Горите в аду! Думаете, я в вас нуждаюсь?
– Думаем, это да! – Милана подступает вплотную и торжествующе смотрит в глаза. Там нет и намека на дружелюбие. Но я продолжаю искать…
– За что? – задаю я свой главный вопрос, и ее физиономию перекашивает:
– За то, что ты неудачница, лузерша и дочка шлюхи.
– Я серьезно. За что? Что я тебе сделала? – шепчу я так тихо, что слышит только Милана, и она вдруг отводит взгляд:
– За то, что твоя мать крутила шашни с моим папашей и чуть не разбила нашу семью. И я ненавижу тебя!
Я по инерции собираюсь поставить ее на место, хотя обычно остро реагирую на оскорбления мамы. Но сейчас злости нет. Накатывают головная боль, одуряющая слабость и тошнота. До меня доходит: она не соврала…
Я разворачиваюсь и ухожу, в два прыжка преодолеваю коридор, вырываюсь на воздух и опрометью бегу к выходу. Налегаю на створку железных ворот и натыкаюсь на Пашу – он тащит из магазина громыхающий бутылками пакет и хмурится:
– Они уже все провернули? Жесть. А ведь я не шутил, Кузьмина: ты мне правда нравишься… – От проявления сочувствия я готова упасть на холодную землю и разреветься, но его скорбная мина становится тупой и радостной: – Да ладно, Кузя. Не нравишься. Прикалываюсь я…
– Пусть валит, Паш! Что она нам сделает? Наведет порчу или позовет своего воображаемого друга из Москвы? – визжит из глубины двора Милана. За спиной скрипят ржавые петли, щелкает замок, и на мир опускается оглушающая тишина.
Глава 36. Глеб
Ночью я выхожу на балкон. Воздух сырой и холодный. Дождя нет, но все кругом пропитано влагой. Небо темное, пустое и безжизненное. Глупо надеяться увидеть хоть одну звезду, но я все равно старательно вглядываюсь в густую черноту над головой, потому что точно знаю, что они там есть. Звезды. Они есть всегда, в любое время года, ночью, днем – не важно. Там, далеко-далеко, на расстоянии нескольких
