Джек Лондон - Белый Клык (сборник)
Молодежь хором спела гавайские песни под аккомпанемент Паолы, потом стала петь Паола, под собственный аккомпанемент. Она исполнила несколько немецких романсов. Пела она, видимо, только для окружавшей ее молодежи, а не для всего общества, и Грэхем почти с радостью решил, что, кажется, наконец-то отыскал в ней несовершенство: пусть она замечательная пианистка, прекрасная наездница, отлично ныряет и плавает, но, – невзирая на свою лебединую шею, она не бог весть какая певица. Однако ему скоро пришлось изменить свое мнение. Она все-таки оказалась певицей, настоящей певицей. Правда, в голосе у нее не было мощи и блеска, но он был нежен и гибок, с тем же теплым трепетом, который пленял и в ее смехе. И если ему не хватало силы, то это искупалось точностью звука, выразительностью и пониманием, художественным мастерством.
Да, голос небольшой. А вот прелестью тембра он захватывает, тут ничего не скажешь. Это был голос настоящей женщины, он звучал всей полнотой страсти, всем зноем пылкого темперамента, хотя и укрощенного непреклонной волей. Восхитило его также умение певицы, хорошо понимающей особенности своего голоса, искусно пользоваться им, не напрягая его, – тут она выказала настоящее мастерство.
И в то время как Грэхем рассеянно кивал О'Хэю, читавшему целую лекцию о состоянии современной оперы, он спрашивал себя: владеет ли Паола и в сфере более глубоких чувств и страстей своим темпераментом с таким же совершенством, как в искусстве? Этот вопрос занимал его «из любопытства», как он твердил себе, – но здесь говорило не одно любопытство: в Грэхеме было затронуто нечто большее, чем любопытство, нечто более стихийное, заложенное с незапамятных времен в существе мужчины.
Внезапное желание получить ответ на свой вопрос заставило его задуматься и окинуть взглядом эту длинную комнату с высоким потолком из огромных балок, висячую галерею, украшенную трофеями, собранными со всех концов света, и наконец самого Дика Форреста – хозяина всех этих материальных благ, мужа этой женщины, который сейчас играл так же, как он работал, – от всего сердца, и весело смеялся над Ритой, пойманной в плутовстве: она не сдала карту в масть, – ведь Грэхем никогда не закрывал глаза на суровую правду. А за всеми этими вопросами и абстрактными рассуждениями стояла живая женщина – Паола Форрест, блестящая, прелестная, необыкновенная, воплощение подлинной женственности. С той минуты, когда он увидел Паолу впервые и был поражен образом всадницы на тонущем жеребце, она словно заворожила его мужское воображение. Ведь он меньше всего был новичком в отношении женщин и обычно держал себя, как человек, утомленный их убогим однообразием. Встретить незаурядную женщину было все равно, что найти великолепную жемчужину в лагуне, опустошенной многими поколениями искателей жемчуга.
– Рада видеть, что вы еще живы, – засмеялась Паола, через некоторое время обратившись к нему.
Она и Льют уходили спать. Между тем составился новый бридж: Эрнестина, Берт, Джереми Брэкстон и Грэхем, а О'Хэй и Бишоп уже склонились над шашками.
– Наш ирландец в самом деле очарователен, только ему нельзя садиться на своего конька, – продолжала Паола.
– А конек, видимо, музыка? – спросил Грэхем.
– Когда дело касается музыки, он становится несносным, – заметила Льют. – Это единственное, в чем он действительно ничего не понимает. Он может прямо с ума свести…
– Успокойся, – засмеялась Паола грудным смехом, – вы все будете отомщены. Дик сейчас шепнул мне, чтобы я на завтрашний вечер позвала философов. А вы знаете, как они любят поговорить о музыке! Музыкальный критик – это их законная добыча.
– Терренс сказал как-то, что на эту дичь охота разрешена в любое время года, – добавила Льют.
– Терренс и Аарон доведут его до того, что он запьет, – смеясь, продолжала Паола, – не говоря уже о Дар-Хиале с его цинической теорией искусства, которую он, конечно, в опровержение всего, что будет сказано, ухитрится применить к музыке. Сам-то он не верит ни на грош в свою циническую теорию и относится к ней так же несерьезно, как – помните? – к своему танцу. Просто это его манера веселиться. Он такой глубокомысленный философ, что надо же ему когда-нибудь и пошутить.
– Но если О'Хэй опять сцепится с Терренсом, – зловещим тоном провозгласила Льют, – я уже заранее вижу, как Терренс берет его под руку, спускается с ним в бильярдную и там подкрепляет свои аргументы самой невообразимой смесью напитков.
– В результате чего О'Хэй будет на другой день совсем болен, – подхватила, посмеиваясь, Паола.
– Я ему непременно скажу, чтобы он так и сделал! – воскликнула Льют.
– Вы не думайте, мы вовсе не такие дурные, – обратилась Паола к Грэхему. – Просто у нас в доме уж такой дух. Дику шалости нравятся, он сам постоянно придумывает всякие шутки. Это его способ отдыхать… Именно он шепнул Льют насчет того, чтобы Терренс потащил О'Хэя в бар, я уверена.
– Что ж, я скрывать не буду, – ответила Льют глубокомысленно. – Да, идея принадлежит не мне одной.
В эту минуту к ним подошла Эрнестина и сказала Грэхему:
– Мы все ждем вас. Карты уже сняли, вы мой партнер. Да и Паола собирается спать. Пожелайте ей спокойной ночи, и пусть уходит.
Паола удалилась в десять часов. Бридж кончился в час. Дик, по-братски обняв Эрнестину, дошел с Грэхемом до поворота в его сторожевую башню и, пожелав ему спокойной ночи, решил проводить свою юную сестренку.
– Минутку, Эрнестина, – сказал он при прощании, открыто и ласково глядя на нее смеющимися серыми глазами; но голос его звучал серьезно и предостерегающе.
– Ну, что я еще натворила? – шутливо проворчала она.
– Ничего… пока. Но лучше и не начинай, иначе твое сердечко будет разбито. Ведь ты еще девочка – что такое восемнадцать лет!.. Милая, прелестная девочка, на которую всякий мужчина обратит внимание. Но Ивэн Грэхем – не «всякий».
– О, пожалуйста… Нечего меня опекать, я не маленькая! – вспыхнув, возразила она.
– А все-таки выслушай меня. В жизни каждой молодой девушки наступает такое время, когда пчела любви начинает очень громко жужжать в ее хорошенькой головке. Тут-то и нужно удержаться от ошибки и не полюбить кого не следует. Пока ты в Ивэна Грэхема еще не влюблена, твоя единственная задача – не влюбиться и в дальнейшем. Он тебе не пара, да и вообще не пара молоденькой девушке. Грэхем уже не юноша, он много пережил и, конечно, давно и думать забыл о романтической любви и о юных птенчиках, – тебе и за десять жизней не узнать того, что для него уже давно не новость. И если он опять когда-нибудь женится…
– Опять? – прервала его Эрнестина.
– Он, милая, больше пятнадцати лет как овдовел.
– Ну так что же? – задорно спросила она.
– А то, – спокойно продолжал Дик, – что он уже пережил свой юношеский роман, и какой волшебный роман!.. И раз он за эти пятнадцать лет не женился вторично, значит…
– Он не может забыть своей утраты? – снова прервала его Эрнестина. – Но это еще не доказывает…
– Значит, он пережил юношеский период увлечений, – настойчиво продолжал Дик. – Вглядись в него попристальнее, и ты поймешь, что у него, конечно, не было недостатка в подходящих случаях и что, наверное, не раз по-настоящему обаятельные, умные и опытные женщины пытались вскружить ему голову и сломить его упорство. Но до сих пор ни одна не поймала его. Что же касается молоденьких девушек, то ты сама знаешь: за таким человеком они гоняются целыми стаями. Обдумай все это и побереги себя. Если ты не дашь своему сердцу воспламениться, ты спасешь его в будущем от ощущений мучительного холода.
Он взял ее руку, обнял за плечи и ласково привлек к себе.
Наступило молчание; Дик старался угадать, о чем думает Эрнестина.
– Знаешь, мы искушенные, многоопытные старцы… – начал он шутливым и виноватым тоном.
Но она резко передернула плечами и воскликнула:
– Только такие и стоят внимания! Молодые люди, наши сверстники, – просто мальчишки и ничуть не интересны. Они вроде жеребят: только бы им скакать, шуметь, веселиться. В них нет ни капли серьезности, среди них не встретишь сложных натур… они… в них девушки не чувствуют ни умудренности, ни силы… – словом, настоящей мужественности.
– Это-то я понимаю, – пробормотал Дик. – Но не забудь, пожалуйста, взглянуть на дело и с другой стороны: ведь и вы, пылкие молодые создания, должны производить на мужчин нашего возраста такое же впечатление. Они видят в таких, как вы, игрушку, развлечение, прелестного мотылька, с которым можно мило резвиться, но не подругу, не равную себе, с кем можно делить и радость и горе. Жизнь надо узнать. И зрелые женщины ее узнали… некоторые, во всяком случае. Но такой птенец, как ты, Эрнестина, – что ты успела узнать?
– Слушай, – вдруг остановила она Дика нетерпеливо, почти мрачно, – расскажи мне про этот его странный юношеский роман, – тогда, пятнадцать лет назад.
