Владимир Павлов - Дозор на Сухой Миле
Большак он перебежал за поворотом. Прикинул, что если его здесь и увидят, то только с одной стороны. Это не то, что на прямом участке, где ты открыт справа и слева... И "перебежал", пожалуй, не то слово. Перелетел, как на крыльях. И долго-долго еще бежал, уворачиваясь от деревьев, продираясь сквозь заросли. Спотыкался о корни, о кочки. Бежал, пока не перехватило дыхание.
Потом пошел. Пошел смелее, уверенней. Ждал, что рано или поздно его окликнут и он бросится на этот оклик. Его встретят, либо он встретит тех, кого ищет.
Где-то уже за Черневичами на проселочной дороге догнал человека. Одежда на нем была потрепана. Рукава темного пиджака почти оторваны. Из дыр торчала белая вата. Под глазами - синяки. Верхняя губа подпухла. Глаза смотрели как-то отчужденно и в то же время остро, цепко.
Все это Толя увидел, когда поравнялся с ним. А сначала наблюдал за человеком на расстоянии. Шел тот размашисто, твердо, будто спешил по важному делу и боялся опоздать. На песке оставались глубокие вмятины от толстых каблуков и подметок. Сапоги, видно, были новые или недавно подбитые. Подтвердилось последнее: сапоги на ногах у человека были поношенные.
Человек вдруг остановился, стал поджидать Толю.
- Ну, подходи, подходи, не бойся. Нечего прятаться и следить за мной. Я тебя толю давно заметил.
- Добрый день, - нерешительно поздоровался Толя.
- Добрый день. Пусть будет добрым. Для тебя и для меня. Ты куда идешь?
- Никуда, - ответил Толя.
- Вот и я туда же. Пойдем вместе.
Пошли. Толя едва поспевал за человеком. Тот это заметил, сбавил шаг. Посоветовал снять пиджак и снял сам, перекинул через левую руку. Белая рубашка у него была в бурых пятнах крови. Воротник оторван. Что он, из пекла удирал? Похоже, что так оно и есть. Видно, держали его там за руки и за ноги, а он рвался и вырвался, чтобы идти теперь проселками вместе с Толей.
- Дядь, где это вас так били и изорвали на вас все? - спросил Толя.
- Давай лукошко поднесу, - вместо ответа предложил человек. - По грибы ходил? - спросил, заглядывая в лукошко, где лежало несколько вчерашних боровиков.
Толя не знал, что ответить.
- ...остается одно: мать послала коня искать. Конь порвал путо, и невесть где его волки носят. Нет? Нет. А-а-а, телушка! Ну конечно, телушка! Такая черненькая с белой лысинкой. Может, видели? - говорил человек.
Он заметил, как при упоминании о матери, мальчик помрачнел. Спросил:
- Нет мамы?
- Нету. В Слуцке в облаву попала. В Неметчину увезли.
Незнакомец положил руку Толе на плечо, стал утешать:
- Не горюй, брат. Все будет хорошо. Вчера и я не думал, что жив останусь. Да видишь - жив-здоров. - Он пытался улыбнуться, но подпухшая верхняя губа только искривила рот. - И меня вчера везли. Из камеры смертников. Меня и товарища моего, Радкевича. Мир-гору слыхал? Вот там поблизости и высадили нас. Дали в руки лопаты, и погнал нас конвоир могилу копать. Шофер в кабине остался. Выкопали по пояс. Радкевич остался в яме песок подгребать, чтоб нам помягче лежать было, - верхняя губа его опять повела рот в сторону, - а я вылез, говорю конвоиру: "Пан, погляди, хватит ли?" Нагнулся конвоир заглянуть да так и полетел в яму. Лопата у меня в руках была. Радкевич схватил винтовку конвоира, выскочил. Побежали. Пока шофер опомнился да стрелять начал, мы далеко уже были.
- А где теперь Радкевич? - в возбуждении спросил Толя.
- К семье заскочил. Чтоб вместе с семьею в лес идти. А у меня - никого. Из-под Греска я. Расстреляли немцы мою семью. Один остался. Фамилия моя Безбородько. А тебя как звать?
- Толя.
- Так что, Толя, идем мы с тобою вместе в это самое "никуда". Идем правильно. Мне Радкевич рассказал дорогу. Он со здешними хлопцами был связан.
Вышли на заросшее, запущенное поле. Посередине его паслись коровы. Поодаль от них стояла на коленях девочка и что-то собирала, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Похоже, рвала цветы. Направились к ней. И тут из травы навстречу им поднялся мужчина с пистолетом в руке.
- Стой, хлопцы! Дальше ходу нет.
- Братка! - бросился к нему Безбородько, раскинув руки для объятия.
- Погоди обниматься. Успеем. Лучше подыми-ка руки. И ты, - приказал Толе.
Обшарил карманы Безбородько, окинул взглядом Толю, заглянул в его лукошко.
- Можете опустить руки. И вот по этой тропочке - прямо. А я - за вами... Тоня! - крикнул он девочке. - Побудь пока одна. Я скоро вернусь.
Антон повел задержанных на партизанскую заставу.
Все, кто попадал в отряд сам по себе, проходили проверку. Таков был порядок, так диктовала необходимость. Потому что фашисты часто засылали к партизанам своих агентов. Особому отделу, разведке работы хватало.
Петро Стежка через своих людей скоро узнал о расстреле у Мир-горы. Подтвердил и Радкевич. Он находился теперь в соседнем отряде их бригады, с партизанами которого был связан до ареста.
Безбородько зачислили бойцом во второй взвод. На задания пока не ходил. Долечивался в госпитальной землянке.
А Толю знал Денисов Рыгор.
Когда их привели с заставы в лагерь, Рыгор увидел мальчишку, поторопился навстречу. Как обычно, протянул руку. Сказал конвоиру: "Этот со мной" - и повел в свою землянку. Там было несколько человек, и он сказал, уже обращаясь сразу ко всем, не выделяя кого-нибудь одного: "Вот, хлопцы, сын той самой тетки Катерины".
Светловолосый хлопец в немецких брюках и сапогах, в табачного цвета кителе, подпоясанном ремнем, на котором висела кобура с пистолетом, стоял посреди землянки. Он что-то говорил, а остальные слушали. Хлопец был одних лет с Рыгором.
Когда Рыгор и Толя по ступенькам из жердей почти скатились в землянку, он умолк. С любопытством смотрели и все, кто его слушал.
Светловолосый - это был, как позднее узнал Толя, Петро Стежка подбоченился, явно кому-то подражая, и произнес: "А ну, покажись, сынку!"
Толя смутился. Он ждал, что партизаны обрадуются ему, как он сам обрадовался, добравшись до них, станут расспрашивать, сочувствовать и жалеть его.
Ничего подобного не произошло. Задали всего несколько вопросов: как шел, что видел, кто их задержал и кто привел в отряд. Потом Стежка распорядился отвести его на кухню, накормить у тетки Матруны. "А там посмотрим, куда тебя пристроить", - сказал и сам вместе с Рыгором и Толей пошел вдоль землянок в другой конец лагеря, где под навесом стояла печь-плита с несколькими черными котлами, а поодаль, под тем же навесом, тянулись длинные столы.
Пока Толя ел, а Стежка прохаживался вдоль столов, Рыгор отнес с кухни в землянку-баню пару ведер горячей воды. Там после Толя помылся.
Видимо, Петро Стежка, прохаживаясь меж столов, думал, куда его, как он говорил, пристроить, да ничего путного так и не придумал, потому что назавтра уже не Рыгор, а он сам привел Толю к тетке Матруне на ту самую кухню...
Тут, как считает Толя, он и прозябает. Что у него за работа? Таскает воду из колодца, на пару с Тоней чистит картошку. А чаще с дядькой Антоном пилит и колет дрова. Дядька Антон - как понял Толя - был в отряде главным по хозяйственной части. И, как показалось ему, тяготился своей работой. Был ею недоволен. Вот и сейчас он сидит, без пояса, на еловом чурбаке, курит самокрутку, смотрит, не отводя глаз, в одну точку.
Толя прослеживает его взгляд и видит: на ближнем столбе под навесом висят винтовка и дядькин ремень с патронташем.
- А ты дровосек ловкий. Получается у тебя, как дважды два - четыре, хвалит Толю дядька Антон.
От такой похвалы кисло на душе. Еще кому-нибудь вздумается штатного дровосека из него сделать. Не за этим он сюда шел.
Как прежде давали названия деревням и городам? А вот так. Возникло поселение, скажем, на берегах рек Немиги и Свислочи. Облюбовали его люди, часто съезжались сюда. Мену устраивали, товарами менялись. Кто мед, воск привозил, кто звериные шкуры, веревки из конопли, льняное масло и семя, гончары - глиняную посуду, бондари - тоже посуду - из дуба да клена. "Куда поплывешь? - спрашивали у человека. "В Менск", - отвечал тот.
Прослышали купцы в далеких краях, что есть где-то за тридевять земель удивительный город. Сто раз горевший, да не сгоревший. Завоеватели не раз на его богатства зарились, с огнем и мечом шли. А он устилал ими, как снопами, землю, и текла тогда Немига чужою и своей кровью. Да, в самом деле город был удивительный. Сожженная птица Феникс возродилась из пепла, стоило лишь подуть ветерку. И город тот, словно птица Феникс, вставал из пепла еще красивее, чем был... Так и пошла слава про стольный Менеск - Менск - Минск.
А Брест пошел от бересты. Много когда-то берез белостволых было вокруг первого поселения. Его и окрестили Берестьем. В Турове любили турий рог с медовухой пустить по кругу, Пинск от Пины нарекся, а Случеск - Слуцк от реки Случи...
Замошья, Залесья, Загрядья, Загалья строились за моховинами, за лесом, за темной грядой, за большой просекой - галом, прогалиной.
Просто давали названия. И в этой простоте была мудрость. Тут тебе и история и география заодно. И каждый мог сказать, откуда он, в какой земле его корни.
