Александр Кононов - У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)
Гриша слыхал от деревенских ребят: в кулачном бою Кирюшка, несмотря на свою сухощавость, всегда бывал впереди.
Кирюшка поглядел внимательно на Евлампия и спросил Гришу:
- Это кто? Дружок твой?
- Лещова парнишка, прасола. Знаешь?
- А-а, - протянул Кирюшка и отвернулся, - знаю. Ну, вот что, ребята: похороны, ну они и есть похороны. Что про них толковать? День сегодня воскресный, веселый, птицы, и те радуются...
- Это латышские похороны, - проговорил Евлаша, оглядывая всех узенькими глазами.
- Да, видно, латышские, - согласился Кирюшка. - Я-то сюда попал ненароком. Как и вы, мимо шел. Мне похороны ни к чему, я и русских-то погребений не люблю.
Лес кончился. Открылось просторное овсяное поле. Вдали стлалась широкая лента большака, и там, подымая пыль, скакал верховой.
Кирюшка обернулся, поискал кого-то глазами среди шагавших по проселку крестьян и крикнул:
- Эй, Кейнин! Кейнин! Уходи скорей! Увидимся на зеленом балу... Ступай и Исаака уведи!
Молодой латыш тряхнул длинными прямыми волосами и свернул с проселка в лес. Старого Исаака не было видно. Остальные разбились кучками и шагали не спеша. Девушки отошли к канаве, заросшей травой и цветами, стали вить венки.
- А я домой не пойду, - сказал Гриша Кириллу.
- Здорово живешь! Это почему же?
- Далеко, - решил схитрить Гриша.
- Вона! - удивился Кирюшка. - Выйдем на большак, а там леском ну с полверсты, вот тебе и "Заутишь".
Он называл усадьбу Перфильевны на латышский лад: "Заутишь" вместо "Затишье".
Гриша и Ян переглянулись: шли-шли, сколько земли обошли, а усадьба, оказывается, близко! Значит, была у них все-таки не прямая дорога. Если б шли они прямо, были б теперь далеко, в неизвестных местах.
Верховой, скакавший по большаку, придержал коня, а потом и вовсе остановился. Теперь уже было видно: это Мефодий Павлыч, урядник. Он сидел в седле, чуть ссутулясь, держа плеть в левой руке. Гнедая его лошадка беспрерывно кланялась - отгоняла слепней.
Крестьяне с проселка вышли на большак. Двое нерешительно сняли шапки перед урядником; он приложил два пальца к козырьку форменной фуражки. Из всей толпы - только двое! Он грузно сидел в седле, ждал. И когда все уже прошли мимо, крикнул Кирюшке:
- А ты сюда с какой радости попал? Или веру переменил?
Кирюшка оглянулся.
- Куды мне! - ответил он посмеиваясь. - Я малограмотный.
- Сма-атри, Комлев, - начальственно прохрипел урядник, - ты у меня на заметке! С какой стати на латышском кладбище был? Сборище?! Открыто нельзя стало собираться, так под видом похорон сходки устраивать? Вон они, голубчики: и латыши и русские - все вместе! Опять бунтовать? Сма-атри, Комлев!
- Да куды там мне! Я цветочки собирал, лесным воздухом дышал.
И, не глядя больше на урядника, Комлев обнял Гришу за плечи:
- Пойдем-ка, брат, домой! И мне в "Заутишь". Там сегодня много гостей соберется.
Потом, когда уже отошли шагов на пятнадцать, Комлев остановился и крикнул уряднику:
- Обязательного постановления не читал? Или не успел еще?
Урядник просипел что-то - не разобрать. Кирюшка крикнул еще громче:
- Прочитай-ка, прочитай! Обязательное для всех!..
К Кирюшке подошел пожилой крестьянин и, глядя хмуро, сказал по-латышски:
- Зачем урядника дразнишь? Пользы от этого не будет.
- Пользы не будет, это верно...
Кирюшка шел теперь рядом с ребятами, обняв одной рукой Гришу, другой - Яна.
А Евлампия он спросил:
- Так ты Лещов? Знаю, знаю твоего папашку. Ох, я и жалею его!
- За что ж его жалеть то? - Евлаша заранее смеялся, угадывая шутку.
- Да есть людишки толстые... А он, сирота, не пролезет в ворота. Вот за это и жалею: трудно ему.
- Дяденька, а про какое ты обязательное постановление кричал? спросил Евлаша.
- Есть такое. Тебе это знать незачем: иного будешь знать, рано состаришься.
- Ну и пусть состарюсь.
- Э, да ты в папаню: тот тоже за словом в карман не полезет.
Большак повернул к лесу. На повороте густо стояли побеленные каменные столбики. Гриша стал уже примечать знакомые места: за леском будет низина, а дальше, на горе, - "Затишье".
6
...Они еще подходили к усадьбе, видны были только крыши из-за сада, а уже слышался какой-то неясный и тревожный гул. Изредка взлаивал Собакевич и затихал.
Но вот открылся за изгородью и широкий круг перед помещичьим домом. Под каштанами стояли люди... Много людей!
- Э, да тут и савенские, и пеньянские, и заозерские! - воскликнул с веселым возбуждением Кирюшка. - Видал, Гриш? Я говорил тебе - будут гости!
Да, тут были и бритые латыши из Заозерья и русские бородачи из Савен.
Народу становилось все больше... Стали подходить и те, кого видел сегодня Гриша на латышском кладбище.
В стороне стоял Гришин отец. Он поглядел на сына и как будто не увидал его - ничего не сказал.
На крыльцо вышла Перфильевна. Шум на минуту стал еще громче, а потом все стихло.
Но дальше ничего Грише увидеть не удалось: к нему подошла мать и, не говоря ни слова, увела домой.
...Дома в тот день на Гришу никто не обращал никакого внимания. Бабка молилась у себя в чулане. Мать рывком кинула на стол миску с вареным горохом, отрезала хлеба.
Гриша, голодный, стал есть в одиночку.
Потом пришел отец и вместе с ним прасол Лещов.
Они сели на лавку, помолчали. Потом Лещов заговорил, утирая платком красное лицо:
- Шумят мужички, шумят... Силу свою, вишь, почуяли. Перфильевна, видать, испужалась - ласковой стала. Вышла на крыльцо бе-елая!
- Испужаешься! Мужик дальше без земли жить не согласен. Ну, нельзя ему без земли!
- Верно, нельзя.
Лещов сощурился, глаза его совсем утонули в круглых щеках.
- Значит, и ты за мужиков, выходит? - спросил отец недоверчиво.
- Ну нет, я за себя. У мужика будет земля, станет он богаче - мне выгода. С кем я торгую? С мужиком. От барина нам совсем барыша нет. Мужик станет побогаче - я ему ситчик продам, а у него лен куплю. И с ситчику барыш, и со льна выгода.
Отец захохотал:
- Ловко!
Лещов покосился на него, заговорил про другое:
- Есть у меня, Иваныч, затея одна, хотел с тобой вместе обмозговать. Теперь самое время уговорить Перфильевну сдать мне сад подешевле. Больше двух сотен я не дам: нет расчету.
- Твое дело.
- Так вот, Иваныч, Перфильевна-то одного не поймет: все ж таки баба она баба и есть...
- Да погоди ты... Ведь если землю мужикам - это ж революция!
- Ты таких слов мне не говори. Я их боюсь. Вот, Иваныч, Перфильевна чего в толк не берет: за лето на яблоню и червь может напасть...
- У нас не нападет. А нападет - изведем.
- Или засуха случится...
- И против засухи найдем способы. Сад сберегу.
- Ну, сбережешь, мне же лучше. А все-таки, раз я риск беру на себя, даю задаток, не дожидаясь урожая, должна она мне уважение сделать?
- Не знаю. Ее дело. Пусть сделает уважение.
- Так вот и я ж про то. Ты ее уговори. В накладе не останешься. Я отблагодарю: две красных хватит тебе?
Отец вздохнул:
- Ну, иди-ка, милый человек, пока я тебя сам не поблагодарил... по-своему.
- Вон как ты за свою помещицу стоишь... горой! Гостя из-за нее гонишь?
- Я - не за нее... Пропади она пропадом! А мошенником быть не хочу. Не надо мне твоих двух красных!
Лещов встал:
- Что ж, спасибо за ласку, Иваныч. Вот как ты гостей принимаешь - не по-нашему, не по-русски! С латышами дружбу ведешь, с ними и набрался премудрости. Видать зашел у тебя ум за разум. Люди-то тебя давно блажным кличут.
- Ну, будь здоров, купец, прощай, - сказал отец мирно, как будто без злобы.
Лещов пошел к двери, остановился:
- Ну мыслимое ль дело, чтоб человек от своей выгоды отказывался? Иван Иваныч, одумайся!
- Прощай, - сказал отец ровно, но таким голосом, что прасола как ветром сдуло.
Гриша видел в окно - мелькнула голубая рубашка: это Евлаша ждал своего папашку у крыльца.
7
На другой день Гриша с самого утра все ходил по усадьбе, томился без дела, ждал, когда появится Ян. И не утерпел - пошел к избе Редалей. Он шагнул в уже знакомые ему темные - без окна - сенцы, распахнул дверь и остановился на пороге. Сквозь чисто промытые стекла крохотных окон лился на стены солнечный свет. Стены были светлыми от сосновых лучинок, которыми кто-то обил их; лучинки шли косой частой решеткой с полу до потолка. И все стало нарядным в этой избе, еще вчера такой черной.
Большая, полная женщина с такими же, как у Яна, синими глазами месила в широком корыте глину. И Ян был тут же. Он почему-то покраснел и крикнул Грише:
- Я сейчас!
Гриша понял это так: надо идти назад, во двор, и там ждать. И верно: Ян вышел почти следом за ним.
- Это моя мать, - сказал он застенчиво. - Ночью приехала.
- Как красиво у вас стало!
От амбаров шел к своей избе Август Редаль; он нес на плече старые доски.
Редаль мельком глянул на мальчиков, скинул доски на землю и, став на одно колено, начал обухом топора выгонять из досок старые гвозди. Занятно было глядеть, как ловко, одним - двумя ударами, Редаль выпрямлял кривые гвозди и складывал их в кучку. Когда во всех досках вместо гвоздей остались черные дырки, Редаль поднял одну доску и велел сыну:
