Юрий Качаев - Таёжка
"Митей в халате" таежники в шутку прозвали средство против гнуса диметилфталат.
- Все-таки подумайте до завтра, - сказал Василий Петрович. - Такие дела с маху не решают.
На другой день вызвались пойти в тайгу Мишка Терехин, Генка Зверев, его дружок Курочка-Ряба и братья Щегловы.
- Я бы тоже пошел, - шепнул Таёжке, Шурка Мамкин. - Знаешь, как хочется! Да только семью-то не бросишь: я ведь теперь за старшего.
- Ты не огорчайся, Шур, - тоже шепотом ответила Таёжка. - Мы договоримся, тебя кто-нибудь подменит дома, а ты к нам на недельку приедешь. Ладно?
Шурка кивнул.
БУКЕТ ЧЕРЕМУХИ
В конце мая на острове за речонкой Браженкой, как раз напротив интерната, закипел белым цветом черемушник.
Мишка не находил себе места. Он бросал книги, подходил к распахнутому окну и стоял подолгу, без единой мысли в голове.
Наконец однажды он не выдержал и выкрал у паромщика деда Игната юркую долбленую лодку. Подогнав лодку к интернату. Мишка свистнул. Таёжка, посвященная в его планы, выбежала на берег, и лодка отчалила.
На острове было ещё много талой воды; повсюду в ложбинах сверкали синие крапины мочажин; на взгорьях пробивалась ершистая трава и голубели подснежники. Кое-где торчали сухие дудки медвежьей пучки. Когда их заденешь, они звенят протяжно и глухо.
На сухом пригорке Мишка выкопал несколько луковиц саранки и, очистив, протянул Таёжке.
У луковиц был привкус старого меда - терпкий и чуть горьковатый.
- Вкусно? - спросил Мишка.
- Угу!
Мишка потоптался на месте и вдруг спросил:
- Тай, тебе это... кто-нибудь записки в Москве писал?
- Какие записки?
- Ну, про то, что нравишься, и все такое... Писали?
- Нет.
- А хочешь, я буду писать? - Мишка густо покраснел.
Таёжка посмотрела на него удивленно и засмеялась:
- Чудной ты! Зачем же записки, когда мы в одном классе? Ты лучше так скажи.
- Так неинтересно. Вон старшеклассники все пишут. Я однажды у Витьки Королева почту таскал. К Зинке Матвеёвой и обратно. Они друг другу стихами писали... Как это, сейчас вспомню...
Мишка потер ладонью лоб, потом прочел заунывным голосом:
Я знаю: век уж мой измерен;
Но, чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я...
- Здорово?
- Да, - откликнулась Таёжка. - Это стихи Пушкина. Их очень папа любит.
Мишка смутился. Ай да Витька, какого тумана напустил, черт хитрый! А Зинка, поди, думает, что это его стихи... Надо будет прочитать Пушкина от корки до корки.
Покосившись на Таежку - не смеётся ли она, - Мишка прибавил шагу.
Над полянами порхали ранние бабочки-пестрянки - ярко-бордовые, с черными пятнами на крыльях. Пролетая над лужами, они стремительно падали вниз: наверное, принимали собственное отражение за другую бабочку. С веток черемух на них равнодушно глядели дрозды.
- Слушай, - сказала Таёжка, - почему они их не трогают?
Мишка пожал плечами:
- Потому что невкусные.
- А ты их пробовал?
- Нет. Но Риба говорил, что пестрянки ядовитые.
- Миш, а почему Риба всегда такой... ну, невеселый, что ли?
- С чего бы ему веселиться? - удивился Мишка. - У него в прошлом году жена утонула. Тебя-то здесь ещё не было.
- И об этом знает весь наш класс?
Мишка не ответил. Таёжка опустила голову и тихо сказала:
- Я не знала, что ты злой. У человека такое несчастье, а мы над ним издеваемся.
Мишка снова промолчал, но было видно, что слова Таежки задели его. Уже по пути домой он вдруг сказал:
- Конечно, смеяться над ним нехорошо. Да мы и не со зла, а так, по глупости. Нам-то вроде потеха, а ему... Ну да ладно, не будет больше этого...
Вечером они отправились проведать Шурку Мамкина. Таёжка прихватила с собой несколько веток черемухи. Почуяв её запах, Шуркин отец зашевелился на кровати и открыл глаза.
- Черемуха... зацвела? - спросил он, и голос у него сорвался.
Таёжка молча протянула ему букет. Шуркин отец прижал черемуху к лицу и затих. Только грудь у него ходила медленно и тяжко.
О чем он думал в эту минуту? О своих ли ребятишках, которые при живом отце остались наполовину сиротами? Или о том времени, когда он, здоровый и сильный, без устали махал топором и из-под топора летела пахучая янтарная щепа?
Таёжка с Мишкой неслышно вышли и во дворе столкнулись с Шуркой. Шурка нес на плече большую связку ивовых прутьев.
- Вот, - сказал он, - отцу принес. Он когда-то здорово корзины плел. Может, за работой повеселеёт? А то лежит и все думает, что он лишний, в тягоств нам.
Шурка положил связку на крыльцо и улыбнулся виноватой улыбкой. Он всегда так улыбался, как будто был в чем-то виноват.
МАМА ПРИЕЗЖАЕТ
Шестого июня закончился учебный год. Все классы выстроились во дворе на торжественную линейку. После короткой речи директора был дан последний звонок. Он звенел долго и переливчато.
- Ну что, дикие команчи? - обратился к своему классу Сим Саныч. - Небось для ваших ушей это лучшая музыка? Признавайтесь!
"Команчи" нестройно загудели, выражая фальшивый протест.
- Ладно, верю, - сказал Сим Саныч. - Верю, что вы жаждете заниматься даже летом. Круглые сутки, до последнего вздоха. Особенный энтузиазм я читаю на лицах Гены Зверева и его соратника Вити Рогачева. Это и понятно. У них ведь на осень переэкзаменовка по русскому. Поэтому они решили взять в тайгу свой любимый учебник. Я правильно говорю?
- Правильно, - кислыми голосами ответили "соратники".
- Ну вот и прекрасно. А чтобы ваши слова не разошлись с делом, ваш воспитатель отправится с вами.
- Урра-а! - завопила пятерка, собиравшаяся в тайгу.
- Ну, вашего восторга я не разделяю, - сказал Сим Саныч. - Не знаю, как я вам, а уж вы-то мне надоели порядком.
- А как же Крым? - спросил Мишка.
- В Крым, Михаил Кузьмич, лучше всего ездить в августе. В так называемый бархатный сезон. Говорят, очень полезно для нервной системы. А ведь я её расшатывал с вами весь учебный год. Есть ещё вопросы? Ну, тогда по домам. Всего хорошего!
В интернате Таёжка и Мишка собрали свои вещи и пошли в Озерский райпотребсоюз, откуда ходили попутные машины до Мариновки. Во дворе грузили на "газик" какие-то ящики.
Один из грузчиков спросил Таежку:
- Ты, кажется, дочка Забелина?
- Да.
- Отец в школу пошел, тебя разыскивать.
- Слушай, Миш, - сказала Таёжка, - я добегу до школы, а ты побудь здесь.
Отца она встретила на улице. Он бросился навстречу дочери и подхватил её на руки:
- Тайка, милая! Мама приезжает!
Таёжка задохнулась:
- Когда?
- Сегодня под вечер. Телеграмма пришла ещё позавчера, а её в леспромхозе под сукно засунули. Вот остолопы, правда? Да ты успокойся, кто же от радости ревет?
Пообедав в леспромхозовской столовой, Таёжка, Василий Петрович и Мишка зашли в леспромхоз к директору. Семен Прокофьич присел рядом с Забелиным на диван и сказал:
- Ну, выкладывай, Петрович. Вижу, что-то стряслось. Ты именинник, что ль?
Василий Петрович засмеялся:
- Бери выше. Жена приезжает.
- Ух ты! Вот это молодчага. Теперь ты, можно сказать, коренной сибиряк. Всеми корнями врос.
- Корням и почва нужна, а, Прокофьич?
- Ты про жилье? - Директор пошевелил широкими седыми бровями и задумался. - Вот что. В Мариновке-то тебя легко устроить. Дадим целый дом. Только захочет ли жена в деревне жить? Работа есть, конечно, и в Озерске, но ты там нужней. Не знаю, как без тебя обойдемся...
- Разве я сказал, что хочу переёхать? - удивился Василий Петрович.
- Тогда дело другое. Бери сейчас мою легковушку и поезжай встречать Семен Прокофьич хлопнул Забелина по плечу и подмигнул. - Завидую тебе. Ну, бывай.
На станцию они приехали за десять минут до прихода поезда. Василий Петрович бегал по платформе и все время поглядывал на часы. Таёжка стояла, прислонившись к дощатому забору станции, слушала, как радостно и гулко стучит сердце.
Наконец показался поезд. Устало посапывая, прошел мимо паровоз, за ним катились вагоны, и в тамбуре одного из них стояла мама.
- Мама! - вскрикнула Таёжка, бросаясь к вагону. Мать легко спрыгнула с подножки, поставила на землю чемодан и прижала к себе Таёжку. Василий Петрович обнял жену и дочь, и все трое с минуту стояли молча. Потом они стали целоваться. Мишка отвернулся. Он не любил телячьих нежностей. Василий Петрович опомнился первым. Он подвел Мишку и сказал:
- Это Миша Терехин, товарищ Таисии. Миша, познакомься - Галина Николаевна.
- Мне Тая писала о тебе, - сказала Галина Николаевна, улыбаясь Мишке. Улыбка у неё была ласковая и белозубая.
Потом они уселись в машину: Мишка рядом с шофером, а остальные на заднем сиденье.
- Вася, господи, - смеясь, говорила Галина Николаевна, - в Москве бы я тебя не узнала. Сапоги, картуз. И эта бородища. Немедленно сбрей её. Ты же не в партизанском отряде.
"Что ли, по болотам в сандалетах ходить? - подумал Мишка. - И борода Василию Петровичу идет".
В шоферском зеркальце он видел молодое, красивое лицо Галины Николаевны, и ему вдруг стало чудно, что эта чужая женщина - мать Таежки и жена Василия Петровича.
