Анатолий Соболев - Тихий пост
- Еще чего! - пренебрежительно махнул рукой Костыря. - Что я, речек не видел! Я сам на такой жил. С одного разу переплюнуть можно.
Сказал это Костыря и прикусил испуганно язык. Осторожно покосился на ребят. Нет, кажется, никто не обратил внимания на его последние слова, и он, тут же воспрянув духом, продолжал:
- У нас в Одессе придешь в порт, мореманы на всех языках разговаривают. Даже самые необразованные и то по-английски или по-испански шпарят.
- А ты можешь? - спросил Пенов, с восхищением слушая трепотню Костыри.
- Я про иностранцев говорю, - не удостил его даже взглядом Костыря. - А как начнут драться, вся Одесса качается. Вот так ремень наматывается. - Костыря намотал свой ремень на кулак. - Бляха на конце остается. Как врежешь, так лоб пополам.
- У нас Семка Ожогин был, - вмешался Чупахин. - Кулак - во! Как поднесет, так ремни на мужиках лопались. Одному комбайнеру вдарил, у того штаны спали. А кругом девки. Была потеха.
- Теперь, поди, от Одессы одни развалины дымятся, - раздумчиво сказал Курбатов.
С Костыри разом слетела дурашливость, он помрачнел, глухо обронил:
- Я бы эту фашистскую сволочь по частям резал.
- Точно, - поддержал Виктор. - Всех их надо! - И высказал общую мечту: - Когда же нас отзовут отсюда? Так и война кончится.
- Да уж героем здесь не станешь, - согласился Лыткин.
- Вместо немцев ненцев видим, - подал голос "великий немой".
- Спать! - приказал Чупахин.
* * *
В мае солнце стало ощутимо пригревать, и воздух налился перламутровым сиянием.
Подтаивали и с таинственным шорохом оседали снега. На пригорках кое-где показались кочки с побуревшим прошлогодним мхом. В ложбинках накапливалась первородно чистая вода и по ночам застывала стеклянными звонкими пластинками.
Прилетели птицы.
Костыря, всю зиму обещавший сводить Курбатова и Лыткина на птичий базар, уломал однажды старшину отпустить их к дальним скалам, где поселились тысячи птиц. Пошел с ребятами и Жохов.
- Конфискуем излишки, - весело ощерялся Костыря, скорехонько собираясь в дорогу, пока не передумал старшина.
С приближением лета служба действительно пошла веселее. К теплу, к солнцу примешалось чувство ожидания смены, не век же им торчать в этой дыре.
На дальнем мысу, обрывистом и высоком, далеко в море выступали скалы. На них и был птичий базар. Тысячи птиц сидели и кружили над голыми камнями, оглашая воздух неистовым криком.
- Как на одесском базаре! - кричал Костыря, стараясь переорать птиц, и с гордостью повел рукой широко вокруг, будто показывал свое собственное владение.
- Ярмарка! - согласно кивнул Генка Лыткин.
Скалы были сплошь в птичьем помете и яйцах. Ребят удивило, что яйца не падают с совершенно голых камней вниз, в море.
Костыря обвязался пеньковым канатом, повесил на шею корзинку, сплетенную им самим из прутьев полярной ивы, и сказал:
- Держите! Только крепко! Знайте, что на конце этого пенькового конца бесценная жизнь Мишки Костыри!
- Ладно, не болтай.
Жохов крепко взялся за канат, опоясав себя вокруг туловища, и уперся чугунными ногами в камень. Виктор Курбатов тоже взялся за канат, чтобы в случае надобности помочь Жохову. Генка стоял разинув рот. Он был ошеломлен гамом и беспрестанным движением птиц. Он переводил глаза то на камни, покрытые, как накипью, птицами, то на небо, где тучами летали птицы, то на море, которого не было видно опять же из-за птиц.
Нахлобучив шапку на самые брови, чтобы какая-нибудь птица не выхлестала глаза, Костыря осторожно спускался вниз. Когда он достиг ближайшего выступа и утвердился на нем, шум возрос. Птицы, спугнутые непрошеным гостем, поднялись в воздух и сотрясали его неистовым многоголосым криком. Они летали над Костырей, стараясь отогнать его от яиц, и щедро поливали жидким пометом... Но Костыря был не из робкого десятка. Он знай себе наполнял корзинку отборными яйцами. Длилось это с полчаса, и ребята оглохли от крика и хлопанья крыльев. Наконец Костыря дернул веревку три раза, и ребята стали его вытаскивать наверх. Вытащили и схватились за животы от смеха. Перед ними стояло какое-то чучело, облитое белым пометом, все в перьях и в пуху, а в корзинке сверху лежали разбитые яйца.
- Чего ржете, народ! - осклабился и сам Костыря. - Для вас старался.
Ребята отошли подальше от птичьего шума и крика и общими усилиями очистили Костырю.
- Теперь будем ходить сюда, как на птицеферму, - довольно говорил Костыря, отмывая снегом руки и лицо.
- Набрать их и в снег, - предложил Жохов. - Как в погребе сохранятся.
- Точно, - поддержал эту мысль Костыря. - И вообще, надо сюда ходить на огневую подготовку, по движущимся целям бить.
- Смотри, какие яйца, - показал Лыткин Курбатову. - Как груши, поэтому и держатся на камнях, а куриные давно бы скатились. Приспособились птицы к условиям.
- Глядите-ка, - ткнул рукой Костыря.
Все посмотрели, куда он показал, и увидели, как полярная крупная сова треплет в мохнатых когтистых лапах чайку, отрывая окровавленным клювом куски мяса с пухом и перьями. Другие чайки сидели рядом равнодушно и беззаботно, нисколько не обращая внимания на свою погибающую подружку.
Костыря схватил камень и кинул в сову. Сова выпустила добычу и низко, косо заскользила над камнями.
- Помирать полетела, - сказал Костыря. - Снайперский удар.
В тот вечер Генка Лыткин усердно рисовал Чупахина. Длинное, вечно бурое, с белыми бровями и крупным сухим носом лицо старшины было преисполнено значительности и торжественной суровости. Подтянутый, наглаженный, с начищенными до блеска пуговицами, в полной парадной форме, с автоматом на груди, Чупахин застыл по стойке "смирно", не мигая и не дыша, ел глазами Генку, который, как заправский художник, то относил от себя лист бумаги и, прищурясь, смотрел на рисунок, то пододвигал к себе и кидал на него штрихи, то впивался глазами в самого Чупахина, и от этого взгляда старшина еще больше каменел. Старшина был узкоплеч, жердист, но во всей его нескладной фигуре чувствовалась трехжильность и та внутренняя уверенность в своей правоте, которая заставляет уважать и побаиваться.
Не так-то просто было написать с некрасивого Чупахина портрет бравого старшины, а именно такой он и требовал, ни больше ни меньше. Генка Лыткин упрел, лицо его выражало досаду, что вот уступил просьбам Чупахина, а теперь мучается.
На нарах полулежал Мишка Костыря и, тихо бренча на гитаре, мурлыкал:
Как-то однажды пришли к рыбаку за водою
Юношей много, и был среди юношей он,
Смуглый красавец с коварной и злою душою,
Пальцы в перстнях - настоящий купеческий сын...
Временами он усмешливо косил на старшину черные блестящие глаза. Чупахин боковым зрением ловил эти взгляды и еще больше багровел.
Костыря прихлопнул струны гитары и спросил недовольно:
- Скоро ты там?
- Сейчас, - отозвался Пенов.
Он возился у рации, стараясь поймать Москву, чтобы послушать вечернее сообщение Совинформбюро о положении на фронтах.
Вот и пошло, полюбили друг друга на горе
Смуглый красавец и юная дочь рыбака...
продолжил было Костыря.
- Стоп! Передают! - поднял руку Пенов.
Смолкла гитара, Генка замер с карандашом в руках, а Чупахин как стоял, так и остался стоять, только чуть скосил глаза на рацию. Пенов снял с головы наушники и включил громкоговоритель. Сквозь завывания и треск разрядов вдруг прорвалось отчетливо и громко: "...в ходе упорных боев уничтожено и взято в плен более десяти тысяч солдат и офицеров противника. Успешно продвигаясь вперед, войска..."
Рация всхлипнула и смолкла. Пенов схватился за настройку. Все, вытянув шеи, с радостной напряженностью смотрели на него.
- Давай, давай! - нетерпеливо подгонял Костыря.
Но сколько Пенов ни вертел регуляторы, больше Москву не поймал.
- Тебе хвосты телятам крутить, а не на рации работать, - озлился Костыря. Уши Пенова набрякли алой кровью.
Открылся люк наверху, и со смотровой площадки, громыхая настывшими сапогами, спустился Виктор Курбатов. Потер задубевшие от ветра щеки, улыбнулся.
- Весной пахнет, с юга наносит.
- Слыхал, как наши? - спросил Костыря. - Десять тысяч в плен взяли!
- Ну-у! - обрадовался Виктор. - А где?
- Разве с таким радистом будешь знать - где! - кивнул на Пенова Костыря. - Это наверняка морячки-черноморцы дают прикурить. Эх, мне бы к ним! В морской десант!
- А я в разведку хочу. - Виктор разделся, повесил полушубок на гвоздь. - Часовых снимать.
- Тоже дело, - согласно кивнул Костыря.
- Вот так, бесшумно.
И Виктор продемонстрировал, как бы он это сделал. На удивление ребят, он совершенно неслышно прошелся в своих сапожищах по скрипучим половицам кубрика до Пенова, который сидел спиной к ребятам и все еще возился около рации.
- Р-раз! - Воображаемым пистолетом Виктор нанес молниеносный удар по голове радиста. - И кляп в рот! - Ловко заломил Пенову руки назад. "Язык" взят.
