Алексей Коркищенко - Внуки красного атамана
- Отбрешусь. Айда домой.
Глава седьмая
Домой Егор всегда заходит с тыла, хотя порой в этом и нет нужды. Это у него издавна вошло в привычку. Сначала осторожно высмотрит, дома ли дед и не бесится ли он. Потом, крадучись, пробирается в прохладные низы полуподвальное помещение куреня - поесть борща, попить ароматного взвару и поспать на мягкой кошме.
И на этот раз он подкрадывался к куреню, как старый, опытный лисовин к курятнику: неторопливо, с принюхом и оглядкой, по кругу, через атаманский сад и огород. По винограднику подполз к самому двору. Найда, спавшая в тени длинного сарая-половника, вскинулась, но не залаяла; видно, еще во сне уловила знакомые запахи. Сладко потянулась, припав головой к передним лапам и оттопырив забитый репьями зад.
- Тс-с, Найда! - прошептал Егор. - Ляг, засни.
Собака послушно повалилась на спину, прижав лапы к розовым соскам, закрыла глаза.
- Умная псина! - Егор прыснул смехом и пополз дальше. Выглянул из-за половника. Во дворе никого. Тихо шелестели жесткие листья на вершине груши. Под плетнем, зарывшись в прохладную золу, лежали куры. Петух, разноцветный и бравый, как гусар, глядя в небо одним глазом, пугал их коршуном: "кр-р-р-у!".
Жуликовато вертя головой, Егор вышел во двор и резко остановился: из сарая появился Миня, держа в руках ящик с инструментом.
- Чего пугаешься? - спросил дед, в улыбке открыв ядреные зубы.
Когда Миня открывал рот, проволочные усы его круто задирались вверх. Егор однажды сказал, что они торчат у него, как клыки у старого кнуря[5], чем очень обидел его.
- Чего пугаешься? - повторил дед. - Али внове нашкодил где?
Егор машинально прикрыл ладонью дырку на штанах. Все его казацкое мужество убежало в пятки.
Миня прошел под грушу, поставил ящик на верстак и начал выкладывать из него инструмент. Среди железного хлама в ящике торчал серебряный эфес старинной шашки с тонким зазубренным клинком. Зазубрил его, конечно, Егор еще в прошлом году. Дед давно собирался заточить шашку и повесить на стену рядом со своей, оставшейся с гражданской войны, да все руки до нее не доходили.
Егор покосился на эфес шашки, на подойник, лежавший на верстаке, соображая, как отвязаться от деда.
- Где был?
- Да на речке.
- Никуда не ходи, Егор, пособишь мне вядро обновить. Бабка надысь вычертовала меня за него. Молоко спусте в колодец, выне, а его нема - дно дырявое.
- Ну поставь новое дно, - стесненно откликнулся Егор. Миня иронически хмыкнул:
- Ты думаешь, это просто? Раз-два - и баста, ваших нет?.. Эге, брат! Тут треба покумекать, как говорит мой кум Пантюша... Фу-ты ну-ты, память дырявая циркуль забыл. Принеси, Егор, на столе в сарае лежит.
Егор пятится от него задом и бежит в сарайчик, не отнимая ладони от ягодицы. Миня смотрит вслед, недоуменно вскинув брови, а когда внук возвращается с циркулем, спрашивает:
- Ты чего за гузку держишься? А ну повернись, сделай милость.
- На леваде был, грядки полол, за гвоздь зацепился - штаны порвал! затараторил Егор, отступая в смятении.
- На леваде был?! Грядки полол?! - поразился Миня. Схватил его за руку, крутнул, посмотрел на штаны и рывком посадил на верстак.
- Брешешь, бандюк!.. Штаны из чертовой кожи порвал! Басмач! Белогвардеец! Оторви да брось!.. В чей сад лазил?.. Чей ты сын, чей внук - ты подумал? Не штанов мне жалко, тебя жалко. В сучок растешь, охламон!
Еще не такие атаки выдерживал Егор. Зная из опыта, что лучшей обороной в таких случаях является нападение, он закричал, преодолевая страх перед дедом:
- Не дави руки! Чего пристал? Тебе штанов жалко - не меня! Сниму твои проклятые штаны, буду голяком бегать!.. И оборвал крик, побледнев так, что синие глаза стали еще ярче.
Скрипнула калитка. Дед оглянулся. Во двор зашел Афоня Господипомилуй, держа руки за спиной.
- Здорово ночевали, папаня, - сказал он слабым женским голосом.
- Здорово, здорово, зятек! - Гневный взгляд Мини с откровенной ненавистью уперся в Афоню. - Давненько не проведовал нас, святой человек... Дело какое привело ко мне, али так, по родству?!
"Зятек" кивнул, горестно прикрыв желтые глаза:
- И по родству, папаня, и по делу.
Афоня вдруг напомнил Егору ласкового рыжего кота бабки Меланьи, который, согнав как-то наседку с гнезда, ел вместе со скорлупой теплые, уже кровяные яйца.
- Вот посмотрите, папаня.
Афоня вывел из-за спины руки: в одной был лоскут "чертовой кожи" и петушиная голова, в другой - срезанные ножом вишневые ветки.
Егор спрыгнул с верстака, но Миня коротким тычком в грудь вернул его на место:
- Сиди мертво!
Запустив глаза под лоб, Афоня прогнусавил:
- Говорится в святом писании: да не пожелайте ни чужого осла, ни чужой курицы, да ничего в саду и в огороде ближнего...
Миня побагровел так, что на глаза выступили слезы:
- Чхал я на твои святые писания, чертов святоша!.. И не называй меня папаней, дурошлеп!.. Гутарь по-людски.
Афоня неторопливо положил на верстак лоскут, петушиную голову и проговорил с неприкрытой издевкой:
- Вот ваш достойный внук спек на костре моего рекордного петуха, приманил им моего пса и оставил от вишни-скороспелки одни сучья... Я его выследил. Показывая на Егора заскорузлым, грязным пальцем, он нарочито стал искажать слова. - Щей ето сынок? Господи помилуй - красного командира! А щей ето внущок? Господи помилуй - красного атамана!.. А сынок и внущок красных ероев жулик, собачье дерьмо!.. Вот вы всегда обзываете меня контриком-перевертнем, а вчерась старый Кудинов при народе позорил вас и внущка вашего... Магнету с трактора кто упер? Он, Ёра, жук-кузька, сказал Кудинов. Он сам видел, как Ёра подкинул магнету ему во двор... Как контрик, значится, действовал сынок и внущок красных командиров... Пришейте, уважаемый тесть, ему на гузно енту латочку - он ее на моем заборе оставил, А за рекордного петуха и вишню-скороспелку вы мне заплатите деньгами в трехкратном размере, согласно советского закона.
У Егора так сильно бухает сердце, что его толчки через позвонок отдаются в верстатке. Ему страшно смотреть на Миню: тот посинел, глаза разошлись, безумно скосились, и Егор знает - это последняя точка кипения деда.
- Не беспокойся, зятек Господипомилуй, латочку пришью внучку на гузно, за петуха и вишню-скороспелку заплачу в тройном размере... - Дед открыл калитку, вытолкнул его на улицу. - Пошел вон, сволочь!
Ссутулившись, растерянный Афоня быстро уходит прочь. Егор сидит на верстаке, как привинченный, не в силах сдвинуться с места, но все в нем внутри посходило с обычных мест: он вдруг с поражающей силой ощутил в самом себе тот удушающий, холодящий сердце гнев, который Афоня вызвал у деда своими подлыми словами.
Щелкнув задвижкой калитки, Миня подошел к нему с дико косящими глазами, хрипло, сквозь задушь сказал:
- Слыхал, как Господипомилуй насмехался над красным атаманом Запашновым?! Зарублю выродка!!.
Выхватил шашку из ящика, взмахнул с коротким хеканьем. Ржавая шашка красной полосой просвистела над головой Егора, дернула за волосы, вставшие дыбом. Зашумев листвой, упала на них срубленная грушевая ветка. Неведомая сила сбросила Егора с верстака и кинула в подсолнечники. Миня побежал за ним, взмахивая шашкой, она взвизгивала, со страшной силой рассекая воздух. Подрубленные подсолнухи, вздрогнув, падали, тыкались недозрелыми оранжевыми головами в пепельную землю.
Бабка Панёта почивала в низах, укрывшись от полуденного зноя. Сиплый голос Мини пробудил ее. Но окончательно она очнулась, когда услышала удаляющийся заячий крик Егора. Проворно, как молодая, выбежала во двор. Тут уже никого не было. На верстаке лежала толстая грушевая ветка, срезанная наискось. В ящике она не увидела шашки, эфес которой обычно торчал из него. Сердце ее вдруг забарабанило гулко и тяжело. Предчувствуя недоброе, вышла в огород и сдавленно ахнула: подсолнухи были широко прорублены насквозь, аж до самого сада. В саду скулила и на кого-то лаяла Найда. Шепча слова забытой молитвы, Панёта побежала в сад на подгибающихся ногах, спотыкаясь о высокие пни срубленных подсолнухов.
Миня лежал вниз лицом под старой яблоней, хрипя и постанывая. Шашка валялась рядом.
Далеко в степь бежал Егор и все слышал свист и жужжание выщербленной дедовой шашки над своей головой.
Он повалился без сил на ковыльном взгорке у крутого яра и, коротко, запаленно дыша, хватал пересохшим ртом шершавый знойный воздух.
И в тот же день Афоня Господипомилуй, довольный тем, что ему представилась возможность допечь своего тестя, щедро угощал медом Витолю Ненашкова, выследившего Егора.
Глава восьмая
Егор лежал на спине и смотрел воспаленными глазами в небо. На нем тенью, как бывает после вспышки ослепительной молнии, отпечатывался Миня с занесенной над головой шашкой. Страшная тень виднелась на блеклом небе повсюду, куда ни падал взгляд Егора, и скоро все небесное пространство заполнилось тенями деда, как чистый лист каракулями.
