Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда
"А потом они видели, что ни у кого в руках нет оружия, а только гусли, бубны и тимтамы, и все пляшут, и ликуют, и поют радостные песни..."
Ничего - сейчас он, Мардохей Иудеянин, узнает конец этой истории, и ничуть не устрашится. Но пока дорога не подошла к концу, к тому построенному вавилонскими мастерами помосту, он тоже, до последней минуты, будет славить Господа, и петь только радостные песни...
Аман, царские евнухи и слуги, сопровождающие Мардохея, даже сбились с шага, когда услышали, как тот вдруг негромко запел, запрокинув голову. Теперь лицо всадника в царском плаще было таким светлым и прекрасным, что некоторые случайные прохожие на площади принимали его за царя, падали ниц и кричали восторженные приветствия.
"Повеления Господа праведны, веселят они сердце,
Суды Господни - истина, пребывает вовек", - пел Мардохей, ни на кого не обращая вниманиея, и высматривая себе дорогу среди облаков, между небесными кручами. Вот так бы ехать, и ехать бесконечно...
"Не много ты умалил сынов человеческих перед Ангелами, увеличил его славой и честью, поставил владыкой над всеми делами твоих рук..." - пел Мардохей, при этом вспоминая почему-то своего дядю Абихаила, сидящего в излюбленной позе со скрещенными ногами на подушке с маленькой кифарой в руках. Сейчас у Мардохея не было под руками никакого подходящего инструмента для пения, но дядя Абихаил словно бы мысленно подыгрывал своему любимому племяннику, и вместе у них получалось вполне слаженно и хорошо. Никогда прежде у Мардохея не выходило такого красивого пения: да он вообще обычно стеснялся петь, и не знал, что способен издавать голосом такие протяжные, задушевные звуки.
"Прекрати! Сейчас же замолчи!" - больше всего хотелось сейчас громко крикнуть Аману Вугеянину, но он не мог этого делать. Артаксеркс зачем-то нарочно послал с ним своих евнухов и слуг, чтобы они проследили, не забудет ли случайно везирь воздать Мардохею все назначенные царем почести.
И все же, когда процессия неспешно дошла до помоста, где возвышался крест, Мардохей перестал петь. Он поднял глаза туда, где кружились черные вороны, и поневоле содрогнулся.
Теперь, перед пыткой, он должен был так сильно скрепиться, что приходилось отказываться даже от песен.
На площади собралось уже много народа, и Мардохей чувствовал, чьи руки с жадным интересом незметно ощупывали подкладку царского плаща, а какие дотрагивались до него в немом сочувствии.
К счастью, в толпе не было видно ни Мары, ни детей - Мардохей заметил лишь лицо Уззииля, и теперь решил смотреть только на него, чтобы в последний момент не потерять присутствие духа. Хорошо, что Уззииль был здесь - потом он подробно расскажет всем иудеям о том, что увидел сегодня на площади, и Вениамину с Хашшувом тоже непременно расскажет.
"Что это? Что здесь будет? Это и есть Мардохей Иудеянин? Это он? Неужто его сейчас прибьют к древу? Но почему его нарядили по-царски?" слышал Мардохей вокруг себя оживленные переговоры.
"Тише, сейчас узнаем, тише, царские слуги дали знак, чтобы все замолчали! ..."
На площади и впрямь сразу же установилась тишина. Аман сделал шаг вперед и прокричал хрипло, таким голосом, как будто закаркала ворона:
- Знайте, люди! Вот что в нашем царстве делается тому человеку, которого царь хочет отличить своими великими почестями за преданность и верную службу! Царь подарил ему за службу лучшего коня из царской конюшни и платье со своего плеча, а вы теперь славьте Мардохея!
И Аман сразу же закашлялся, и согнулся, как будто бы захлебнулся хвалебными словами.
- Слава! Слава Мардохею Иудеянину! - раздались на площади радостные голоса. Как и подобалает в таких случаях, люди громко кричали и подбрасывали в воздух шапки.
Мардохей по-прежнему смотрел на Уззииля, но тот теперь опустил глаза и смотрел в землю.
И хотя Уззииль, один из немногих не площади, стоял молча, Мардохей как будто бы услышал сейчас его недоуменные мысли: "Мы все скоро будем убиты, а ты теперь почему-то стал заодно с ними, с нашими врагами, и, наверное, они одного тебя за это теперь пощадат. Тебя - и твою дочь, которою ты сделал царицей".
Мардохей растерянно оглянулся на толпу людей и сразу же заметил в ней иудеев, - никто из них не кричал приветственных слов, а многие и вовсе смотрели на него сейчас исподлобья, с открытым осуждением.
"Что же ты наделала, Эсфирь? - мысленно завопил Мардохей. - Что ты натворила? Разве об этом я просил тебя? Ты устроила для меня сегодня самую старшную казнь, ещё хуже, чем сделал бы Аман Вугеянин!"
Пользуясь тем, что коня под узцы подхватил кто-то из царских евнухов, Аман, согнувшись, незаметно выскользнул из толпы и побежал домой, закрыв голову. Он даже уже ничего не говорил от злости, лишь только мычал.
А когда Аман все же начал ругаться и пересказывать то, что было на площади, Зерешь так сказала: "Если этот Мардохей, которого ты преследуешь, из племени иудеев, то не сможешь ты его пересилить, а наверняка сам упадешь, потому что с ним Бог живой!"
И гадатели тоже начали говорить Аману, чтобы тот отступился, но тут в дом пришли евнухи царя и стали торопить Амана на...
3.
...пир, что приготовила царица Эсфирь
Это был самый короткий пир в жизни Амана Вугеянина, хотя стол ломился от явств и кувшинов, наполненных пенистым вином. Но как только гости сделали по первому глотку вина, Артаксеркс резким движением отставил кубок в сторону и сказал:
- Какое горькое сегодня вино! Уж не подсыпал ли кто-нибудь в него яда?
Кликните Харбону, - пусть он принесет сегодня своего вина или простой воды. Меня мучает жажда.
- Не заболел ли наш владыка? Или получил неприятное известие? привычно поинтересовался Аман. - Снова какое-нибудь письмо?
- Да, письмо, - ответил царь. - Я получил известие ещё об одном заговорщике против трона, и этого негодного человека я собираюсь сегодня казнить.
- Кто же он?
Артаксеркс промолчал, но посмотрел на Амана таким долгим, тяжелым взглядом, что любому другому сделалось бы не по себе, но только не царскому везирю, привыкшему к постоянным колебаниям настроений владыки.
- Я назову его позже, - наконец, проговорил Артаксеркс на редкость усталым голосом. - Я должен ещё обдумать это известие. Вскоре мне доставят письмо, и я велю зачитать его вслух.
- Тогда я сама назову имя этого негодного человека, - вдруг громко сказала Эсфирь, поднимаясь со скамьи. - Царь, ты спрашивал, какое мое желание? Я хочу сказать его тебе.
- Говори же, - несколько удивился Артаксеркс, привыкший к тому, что все свои прошения подданные обычно высказывали под конец пиршества.
- Вчера ты сказал, что любая моя просьба, даже если я буду просить до полуцарства, будет тобой исполена...
- Я и теперь не отказываюсь от своих слов. Чего же ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты сохранил мне жизнь. Подари мне мою жизнь и жизнь всему моему народу. Потому что проданы мы, я и мой народ, на истребление, убиение и погибель. Если бы враг наш продал нас в рабы и рабыни, я бы смолчала, хотя и тогда он не возместил бы тебе, мой господин, ущерба. Но он придумал ещё хитрее, как обмануть тебя лживыми словами...
- О ком ты говоришь, Эсфирь? Кто отважился так пойти против меня в своем сердце? - спросил Артаскеркс, сразу же забыв о том, что запрещал когда-то царице говорить о подобных делах. - Кто хочет тебя погубить?
- Вот он, наш враг и неприятель - Аман! Вот этот негодный человек! Или ты знаешь кого-то другого? Я нарочно позвала его на пир, чтобы ты увидел его лицо. Вот, кто придумал, как погубить мой народ и державу нашу сделать безлюдой, вот кто строит против тебя тайные козни.
- Ты сказала - мой народ? - удивленно переспросил Артаксеркс.
- Да, мой господин, потому что я тоже - иудейка. И если начнется великое злодеяние, пусть Аман меня, твою царицу, первой погубит за мою любовь к тебе, и заодно умертвит всех преданных тебе людей. Он задумал сделать великое злодеяние, и нужно остановить его, во что бы то ни стало помешать сотворить такое зло!
Артаксеркс вскочил со своего места, схватился рукой за меч и взглянул на Амана - тот сидел, вжавшись, в скамью и дрожал всем телом, слегка высунув изо рта язык, как нашкодивший пес. Никто в жизни не внушал царю прежде такого отвращения - настолько, что Артаксеркс без сожаления мог бы порубить мечом эту продажную собаку. Но тут же он заметил сгорбленную фигурку Харбоны, который по своему обыкновению стоял возле колонны в обнимку с большим кувшином вина, вспомнил, как тот когда-то молчаливо вытирал кровавую лужу, которая снова и снова натекала на мраморный пол из разрубленного тела Дария, старшего брата.
Артаксеркс зашипел и...выбежал в сад, успев в последнее мгновение побороть припадок ярости.
Аман же, оставшись наедине с царицей, какое-то время вглядывался в её лицо, пытаясь сообразить, как лучше с ней говорить. Но Эсфирь глядела на него с явной неприязнью, а времени было слишком немного, поэтому царский везирь просто упал перед Эсфирь на колени, и принялся лобзать край её платья.
