Криминалистика по пятницам - Елена Валентиновна Топильская

деньги и желтые штучки. Догадавшись, по его обмолвкам, о вещах, настоящего значения которых ребенок не понимал, Ольга пришла в ужас: значит, Николаев занимается квартирными разбоями, в которые вовлекает и сына. Вот этого она сожителю простить не смогла. Поэтому и не колебалась: позвонила в милицию и спросила, не совершаются ли в городе квартирные разбои. Слава богу, дежурный в милиции оказался профессионалом; услышав в голосе женщины что-то такое, особенное, серьезное, он не отмахнулся. А переключил ее на старого опера из второго отдела УУР Мальцева — Деда. Тот выслушал женщину, пригласил к себе.

Она пришла вместе с детьми: пятилетним сыном за руку и годовалым на другой руке (а по дороге, из женского упрямства, выбросила в Неву игрушечный автомат, он поплыл куда-то далеко, покачиваясь на волнах). Поначалу вела себя настороженно, но, узнав от Мальцева, что преступником совершаются не только разбои, но и изнасилования девочек-подростков, стерпеть не смогла: зарыдала, закричала, стала биться головой о стену, не стесняясь детей. Кражи кражами, но против изнасилований маленьких девочек ее душа восставала. Вот откуда у Деда возник интерес к Николаеву, вот почему он добился предъявления Николаева на опознание потерпевшим, хоть оно и провалилось.

А потом… К удивлению самого Николаева, он был отпущен домой. Старый опер Мальцев до сих пор грязно ругался в адрес урода-следователя и посылал ему астрально такие мощные отрицательные импульсы, что тому наверняка как минимум сильно икалось, кем бы он сейчас ни был.

И, несмотря на то, что опытный Дед тогда виду ему не подал, с чего бы вдруг уголовный розыск заинтересовался его скромной персоной, Николаев довольно быстро вычислил, откуда ветер дует. И, придя домой, сначала отметелил Олежку, а потом сразу стал бить Ольгу. И она, избитая, плюясь в него кровью, закричала, что все знает и жить с ним больше не будет. «Отлично! — заорал Механ. — Не хочешь — не живи!» И наверняка в его крови в тот момент взметнулся адреналин, окатив волной знакомого восторга, смешанного с ужасом. Отчленив голову трупа, он не успел вынести все это и убрать. Олежка, за которым он, будучи полностью поглощенным актом убийства, не уследил, выскочил из дома и ткнулся прямо в колени пожилой соседке с диким ревом, хрипя и захлебываясь. В принципе, картина плачущего ребенка и притесняемой Ольги была для этой соседки привычной, но такого, что она увидела в этот раз, выполняя обязанности понятой при осмотре места происшествия, она даже вообразить не могла.

Механа взяли прямо над трупом. Голова, уже упакованная в полиэтилен, лежала на столе, весь пол был залит кровью — он не успел ничего подстелить, стал расчленять тело прямо так. Понятые несколько раз падали в обморок, даже эксперту-криминалисту стало плохо. Младшего ребенка сразу увезли в детскую больницу. И только Олежка, про которого в суматохе все забыли, притаился в углу за шкафом и, сидя тихо, словно мышка, наблюдал, как эксперт-медик ворочает какую-то страшную окровавленную тушу без головы, еще недавно бывшую телом его матери, мнет ее, говоря непонятные слова, а за все этим следит со стола мертвыми стеклянными глазами Ольгина голова.

И вот, после того как все разошлись с места происшествия — дежурная группа уехала, Механа еще раньше отвезли в РУВД, в камеру, понятые отправились по домам лечить расшатанные нервы (а пожилая соседка непременно позаботилась бы о малыше, да ей самой вызывали в ту ночь «скорую»), а опера побежали по своим делам, Мальцев зачем-то вернулся в квартиру. Он уже не помнил, попросил ли дежурный следователь отдать постовому милиционеру, охранявшему труп, какие-то бумажки, необходимые для транспортировки трупа в морг, или он сам забыл что-то на месте происшествия. Но войдя посреди ночи и остановившись на пороге комнаты, залитой кровью, он увидел, как из-за шкафа выскочил малыш и бросился к телу, прижался к боку убитой женщины и тут же отпрянул. Дед понял, что тело уже остыло, и этот могильный холод испугал малыша, привыкшего к тому, что мама всегда теплая…

Он потом навещал его в детском доме. Потом уехал в командировку на полгода, в бригаду, а вернувшись, узнал, что детдом закрылся, детей раздали в другие учреждения. Искать Олега у него времени не было, хотя он часто вспоминал парня. А про младшего ребенка Мальцев вспомнил только, что у того действительно обнаружилось отставание в развитии, его из детской больницы перевели в специализированное учреждение, и следы его потерялись.

Мы не стали говорить ему, что за время его командировки свято место пусто не было, и мальчика навещал в детдоме другой визитер. Мамонт не мог забрать ребенка официально, поскольку документов, подтверждающих родство, не имел, да и характеристиками не блистал. Но навещать мальчика ему никто запретить не мог. Когда Олегу исполнилось тринадцать лет, Мамонт стал осторожно выяснять, что тот помнит про отца. Выяснилось, что Олег не помнит ничего: детская психика вытеснила все эти невыносимые для нормального человека воспоминания про то, как папа убивает маму и отрезает ей голову, и как потом папу, заломив ему руки, уводят чужие дяди — навсегда (Механ больше не проявлялся в жизни сына), а мертвое тело матери подвергается деловитому и циничному осмотру страшным человеком в резиновых перчатках. Вот этим и воспользовался Мамонт, постепенно, дозированно создавая в голове парня сказочный образ отца, пострадавшего от гонений.

Парень стал бредить героическим отцом, где-то далеко на зоне, в снегу и грязи, страдавшим и боровшимся со злыми силами. А много ли надо сироте в казенном доме, мечтающему о встрече с родной душой, чтобы заочно влюбиться в красивого и смелого, по рассказам Мамонта, папу, который выйдет из острога, заберет к себе Олега и они будут жить-поживать все вместе, семьей, в красивом и богатом доме, и младшего брата Олега разыщут и заберут к себе…

На день рождения Олега Мамонт сделал ему своеобразный подарок: выколол тому на пальцах те же буквы, что были и у Николаева-старшего: МЕХАН. Подросток был счастлив: теперь он еще больше похож на папу! И несмотря на то, что воспитатели устроили скандал, водили его к врачу, пытались домашними средствами свести свежую татуировку, синие расплывчатые буквы въелись в его кожу, каждый день, час и минуту напоминая об отце. И о Мамонте. Странным образом этот коварный зэк обольстил и приручил сначала отца, потом сына и уколами краски расцвечивая их пальцы, скрепил их обращение в свою преступную веру, словно вечной печатью.

Наезжая к Олегу в детдом, Мамонт постепенно дождался его совершеннолетия. И вот тут дедушку ждал