От Москвы до Берлина[Художник Акишин А. Е.] - Лев Абрамович Кассиль
Вдруг ракеты стали взлетать чаще, в небе сразу повисло десятка два ярких фонарей. Сотрясая воздух, гулко забили крупнокалиберные пулеметы, рванулись автоматные очереди. Натужный вой мин слился с жаханьем и грохотом разрывов.
— Накрыли, — прошептал Расторгуев. — Эх, напасть какая!
Последние слова он прокричал. Таиться уже не было смысла: для прикрытия саперов ударили наши орудия.
Овчарка заволновалась, будто почуяв беду.
В разных местах в траншею скатывались солдаты, переведя дух, отчаянно ругались и, роняя зерна махорки, свертывали огромные цигарки.
Осторожно на руки товарищей спустили раненых. Когда собрались почти все, кто-то спросил:
— А капитан где?
Чемериса не было, не возвратились с ним еще четверо. Трое солдат, не сговариваясь, аккуратно пригасили самокрутки и уползли на помощь. Один из них не вернулся, двое, помогая друг другу, в изорванных, вспоротых осколками полушубках, дотянулись до окопов, но перевалить через бруствер уже не смогли: не хватило сил.
— Эх, напасть какая! — сокрушенно повторил Расторгуев и, кряхтя, полез наверх.
Когда прошло полчаса, все поняли, что ждать Расторгуева нечего.
— Придется пересидеть, — тихо произнес черноусый сержант.
Постепенно пальба затихла; все реже вспыхивали ракеты. Новая спасательная группа изготовилась к вылазке, когда послышались странные звуки, будто волоком тащили нелегкий груз.
— Сапер!
Сапер все ближе подтаскивал грузное тело капитана Чемериса, уцепившись за ворот его телогрейки. Солдаты бросились на подмогу. Чемериса уложили на дне окопа.
— «Сюрприз», — прошептал кто-то.
Все тотчас взглянули на ноги капитана. Правая вместе с сапогом была срезана у щиколотки противопехотной миной с праздничным названием «Сюрприз».
Чемерис, не открывая глаз, сдавленным голосом позвал:
— Сапер!
Лишь теперь все обратили внимание на исчезновение овчарки.
— Сапер! — снова позвал Чемерис. Лицо его, серое, в копоти, выражало странное спокойствие.
— Придет сейчас, — отвлекая, сказал фельдшер, осматривавший капитана.
Затылок раненого был в липких сгустках. Фельдшер озабоченно нахмурился. Санитар подал тампон, и фельдшер осторожно, поглядывая в лицо Чемериса, стал отирать кровь. Солдаты напряженно следили за рукой фельдшера. Вдруг губы его дрогнули, и он облегченно вздохнул: то была чужая кровь.
— Шапку, — попросил фельдшер.
К нему сразу протянулось несколько рук с ушанками, но фельдшер надел на Чемериса свою шапку, будто командовал лично себе. После этого фельдшер принялся обрабатывать искалеченную ногу. Голенище он разрезал и отбросил в сторону, прямо к ногам черноусого сержанта. Тот отодвинулся, чтобы ненароком не наступить, будто это была не кирза, а человеческая кожа.
— Сапер! — опять позвал Чемерис и открыл глаза.
И, словно лишь сейчас услыхав зов, сверху обрушилось гибкое могучее тело овчарки. Она раздвинула столпившихся солдат и уселась рядом с Чемерисом. И все одновременно увидели в крепких челюстях кирзовый опорок с застывшим в нем оранжево-красным месивом.
Сапер принес это, как обычно приносил хозяину его сапоги.
Никто не решился скомандовать: «Дай!» На это имел право только капитан Чемерис, хотя то, что принес Сапер, уже не принадлежало ему.
— Дай, — без всякого выражения произнес Чемерис.
Опорок мягко упал на землю.
— Перевяжите его, — тихо потребовал Чемерис.
На месте правого глаза Сапера чернела запекшаяся рана.
Закончив бинтовать ногу раненого, фельдшер коротко бросил санитару:
— Носилки.
— Перевяжите его, — твердо повторил Чемерис. Он уже не закрывал глаза и не жмурил их. Боль замерла, чтобы потом, позднее, терзать ослабевшее тело.
Фельдшер взглянул на Чемериса и молча стал обследовать овчарку. Она вдруг сделалась послушной, как тяжело больной ребенок, и тихо заскулила.
Двое солдат подняли носилки с раненым и двинулись по узкому извилистому проходу. Сапер непривычно наклонил забинтованную голову и неотступно шел за ними. Никто не пытался удержать его.
Когда уже в медсанбате капитана Чемериса вносили в санитарную машину, врач в белом халате с туго закатанными по локти рукавами притопнул ногой:
— Пшел вон!
Но Сапер, не обратив на это никакого внимания, впрыгнул в кузов «санитарки» и уселся рядом с носилками. Его пытались выгнать, но ощетинившаяся огромная овчарка с забинтованным глазом выглядела столь грозно, что дотронуться до нее было страшно, а крики не оказывали никакого воздействия.
— Принесите-ка палку! — распорядился врач.
Но в это время раздался предостерегающий крик:
— Воздух!
В небе угрожающе заныли «хейнкели».
— Ну вас! — нетерпеливо засуетился шофер. — Едем или нет?
Врач, сдавшись, махнул рукой:
— Черт с ней! В госпитале отделаются.
Но в госпитале от Сапера не отделались.
Чемерис, очнувшись после операции от наркоза, позвал овчарку. Он не успокоился, пока ее не впустили к нему. Сапера предварительно искупали и сменили повязку. Он терпеливо вынес процедуры, инстинктивно чувствуя, что иначе его не допустят к хозяину.
Так они и лечились вместе в одном госпитале, капитан Чемерис и овчарка Сапер.
Сапер поправился после ранения быстро, но долго не мог привыкнуть смотреть на мир только одним глазом. Постепенно он освоился со своим положением и с новыми, отличными от фронтовой жизни условиями. Сапер стал заметно общительнее и добрее, особенно к людям в белых халатах, но навсегда сохранил неприязнь к белым закатанным рукавам. Его знали и любили во всем госпитале, баловали лакомыми кусочками, играли с ним. Сапер возился с удовольствием, но ни за что не выполнял команды: «Взять!» Однажды у него на виду бросили колбасу: «Сапер, взять!» Но Сапер улегся на траву, положил голову между вытянутых лап и тихонько, тоскливо завыл, вспомнив что-то далекое-далекое…
Из госпиталя Чемерис выписался спустя два месяца после войны. Он долго не мог решить, куда ехать, а тут подоспело письмо от бывшего ротного кашевара Ефима Михайловича Аплачкина. Он демобилизовался и вернулся к себе на маленькую станцию неподалеку от Владивостока.
* * *
— Я в ту пору демобилизовался уже, подчистую ушел. — Мой собеседник сожалеюще вздохнул. — Домик у меня тут. Вдвоем с женой, одни мы. Сынок в Силезии навечно полег. Не приходилось в тех краях бывать?.. И мне вот тоже… Простите, величать вас как по имени и отчеству?
Я назвался, но Аплачкин, как и прежде, обращался ко мне безлично.
— Ну вот. Уговорил я капитана. Выдали ему документы до станции Залив, Приморской железной дороги. И на Сапера выдали. От сопровождающей сестры капитан отказался, а за счет этого, значит, выпросил литер на «служебную собаку-санитара породы восточноевропейская овчарка, по кличке Сапер». Сперва у меня жили, потом капитан свою квартиру получил.
Из-за каменистого мыса нарастал шум поезда. Пора было собираться.
— И поныне живут они вместе, капитан с Сапером?
— А кто ж их разлучит?
