Степан Щипачев - Березовый сок
9. УЧУСЬ ГРАМОТЕ
Лето подходило к концу.
В один теплый день мы с Серегой бегали по берегу Полднёвки. Он похвастался, что знает все буквы. Я еще не знал ни одной, хотя был на год с лишним старше его. Чтобы он не задавался, я наугад начертил палкой на песке непонятную загогулину.
- Какая это буква? - спросил я Серегу, думая поставить его в тупик.
Но, к моему удивлению, он спокойно сказал: "У". Я изумился: оказалось, и взаправду я написал настоящую букву.
Скоро я узнал от Сереги еще несколько букв, а недели через две мать мне сказала:
- Будешь ходить в школу. Хватит бегать-то зря. Восьмой год пошел.
Я сначала обрадовался, а потом приуныл. Говорили, что учительница в школе больно бьет линейкой по голове.
Мать подняла крышку старого, почерневшего сундука и достала холщовую сумку:
- Это тебе, для книжек. Еще весной пошила, только до поры не показывала.
Она ласково заглянула мне в глаза.
Мать любила меня, но нежности своей словно стыдилась. Я не помню, чтобы она когда-нибудь поцеловала меня или погладила по голове; и в этот раз она не обняла меня, не приласкала, но от ее доброго и заботливого взгляда стало легко и радостно на сердце.
Наступила осень.
В деревне закончилась молотьба, и на гумнах выросли высокие ометы свежей, золотистой соломы.
Рано утром, когда в холодном воздухе летали снежинки, я первый раз побежал в школу. На правом боку у меня висела ученическая сумка. Она была еще пустая.
Учиться отдали в Зареке только двоих мальчишек: меня и Гришку. Остальных моих ровесников родители в школу не записали, говорили: "Сохе грамота не польза", Давно была пора учиться Тимке, но его тоже не отдали"
Когда я подошел к школе, все ученики уже давно собрались у крыльца. Но в школу сторож нас не впускал, велел ждать учительницу на улице. Старшеклассники галдели, толкали друг друга, выбегали на середину улицы посмотреть, не идет ли учительница. Мы, новички, держались потише, робели. Третьеклассник Савка нас пугал:
- Учительница-то строгая. Чуть что - без обеда оставит, а то линейкой по башке стукнет.
Услышав снова упоминание о линейке, я совсем притих. Вдруг послышались крики:
- Идет! Идет!
Все сбежались поближе к двери. По улице шла высокая девушка, одетая по-городскому. Подойдя к нам, она поздоровалась. Мы вразнобой ответили:
- Здравствуйте, Валентина Павловна!
Сторож открыл двери, и мы шумно хлынули в школу. Учительница рассадила нас за парты; в одной половине - старшеклассников, в другой - нас, новичков. За всеми партами сидели только мальчишки. Девчонок не было ни одной.
Учительница сняла с головы косынку и белую шапочку, поверх которой была повязана эта косынка, села за столик и стала выкликать наши фамилии: "Озорнин, Заложнов, Савелков, Щипачев, Усольцев..." В ответ звонко летело: "Я - Я..."
Школа в Щипачах была срублена из бревен и мало чем отличалась от обыкновенной большой избы. Она состояла всего из одной комнаты, разделенной на две половины широкой аркой. Но поставлена была школа на самом высоком месте, и в ней всегда было много света, даже в пасмурные дни. Бледноватое зауральское небо стояло у самых ее окон, из которых открывался вид на поскотину и окрестные леса.
Закончив выкликать фамилии, учительница открыла шкаф и стала выкладывать на стол книги и тетради. На столе выросли две высокие стопки. Вскоре у каждого из нас похрустывал в руках новенький, еще не разрезанный букварь. Чистые, линованные в клеточку страницы тетрадей слепили белизной.
- Книгу берегите, не пачкайте, - предупредила учительница.
Она достала из маленькой сумочки белый платок, посморкалась и сунула его обратно в сумочку. Гришка мне зашептал:
- Сопли-то в платочек да еще в сумочку!
В деревне никто в платок не сморкался. Если иной парень и носил в кармане подаренный девкой платок, то только для того, чтобы при случае похвастаться.
К тому времени, когда выпал снег и началась зима, мы уже знали много букв.
Каждую новую букву учительница сперва сама писала на классной доске. Ее рука с кусочком мела быстро мелькала, мел постукивал и немножко крошился. На доске появлялись две буквы: заглавная и, простая, такие же, как в букваре, только больше.
Один раз, написав на доске буквы, учительница взяла из шкафа какую-то длинную, узенькую дощечку и, что-то поясняя, стала тыкать ею в буквы, написанные на доске, Я спросил у Гришки:
- Что это у нее в руке?
- Линейка, - ответил он, пожав плечами.
Я удивился. Линейку я представлял себе чем-то вроде деревянного тесака, сделанного нарочно, чтобы стукать ребят по голове.
Учительница у нас была строгая, но линейкой по голове никого не била. Единственный раз только, рассказывали ребята, прошлой зимой стукнула Савку за то, что он вымазал себе руки сажей и на уроке ухватил одного парнишку за лицо.
Складывать из букв слова мы еще не умели. И на одном уроке учительница достала из шкафа картонные буквы, рассыпала их на столе и стала по очереди заставлять ребят складывать из них слова. Но слова не складывались. Ребята, смущенные, один за другим садились на место.
Я не знаю, как это получилось, но, когда я положил две буквы рядом: сначала "м", а потом "а", с губ как бы само сорвалось: "Ма". Две буквы слились в один звук. К этим буквам я прибавил еще две такие же и раздельно прочитал: "Ма-ма". От радости у меня, должно быть, блестели глаза. "Ма-ма", - повторил я еще несколько раз и уже совсем легко стал складывать другие слова.
10. СВАДЬБА
В середине зимы, вскоре после крещенья, в нашей семье произошло большое событие: женился брат.
Однажды, когда мы сидели с матерью на печи - сумерничали, он вошел в избу растревоженный и сказал матери:
- Аниску просватали за Фильку Тимина.
Он впервые при матери грубо выругался и заходил по избе. Половицы под ним скрипели и прогибались. Мать слезла с печи и стала его расспрашивать.
- Помолвили. За столом сидят. Аниска ревет: не хочу, говорит, за Фильку, а Митрия-то Степановича, видно, сваха уговорила - согласился... Не бывать этому! - топнув ногой, выкрикнул брат и вышел из избы.
Мать накинула на плечи шубейку и выбежала за ним.
Никогда еще так долго не приходилось мне сидеть вечером одному. Давно выучил уроки, переиграл во все игры, в какие мог играть один, но ни брат, ни мать домой не приходили. Только уже совсем поздно, когда стали слипаться глаза и я собрался было ложиться спать, к воротам кто-то подъехал; послышались голоса, заскрипел под ногами снег... Дверь в избу отпахнулась, и я увидел на пороге Аниску в одном ситцевом платье, румяную от мороза. За ней с тулупом в руках входил брат. В сенях слышались еще чьи-то шаги. За братом входили в избу мать и Мишка Косой, недавно женившийся парень.
Остолбенев от удивления, я стоял у тренога и смотрел то на брата, то на Аниску.
- Спасибо тебе, Михаил Григорьевич, за все спасибо! - заговорил брат, возвращая Мишке его тулуп.
- За что спасибо-то? Тулуп для того и справлен, чтобы девок воровать, - смеялся Мишка. - Прощевайте, поеду, а то увидят моего Серка у ваших ворот и сразу смекнут, кто подсоблял тебе... Не заморозил девку-то по дороге? добавил он.
Брат улыбался. От радости он не находил слов и снова благодарил:
- Спасибо, спасибо, Михаил Григорьевич!
Мишка был старше брата всего года на три, и называли они друг друга только по имени. Сегодня впервые брат величал его по отчеству.
Когда Мишка уехал, мать засуетилась у самовара. Брат и Аниска сели в уголок и тихо о чем-то говорили. Я улавливал только отдельные слова.
- Тятя-то упрямый... Вдруг не согласится... - приглушенно говорила Аниска.
Брат хмурил брови. Я присел к уголку стола и с восхищением глядел на брата.
"Увез просватанную девку. Вот здорово!" - думал я, совершенно расхотев спать.
Мать поставила на стол закипевший самовар, и мы сели пить чай. Аниску мать посадила рядом с собой, а брат сел на свое постоянное место, на котором когда-то сидел отец.
Мать не успела еще налить чашки, как в сенях кто-то застучал ногами, сбивая с пимов снег. Мы уставились на дверь. Неторопливо, с осторожной оглядкой в избу вошел Митрий Степанович, отец Аниски.
- Так и знал, так и знал... - начал он своим быстрым говорком. - Кроме Пашки, некому было девку увезти. Так и знал...
В старом, дырявом полушубке, широкий, с округлыми плечами, стоял он на середине избы. Мы замерли, ожидая, что будет дальше. Аниска сидела красная, опустив глаза. Павел тоже боялся взглянуть на Митрия.
- Ну что ж, благословляю вас, детки! - неожиданно весело сказал Митрий и вынул из-за пазухи бутылку водки. Он был уже под хмельком.
Аниска вышла из-за стола и повалилась в ноги отцу:
- Спасибо, тятенька, что не прогневался... Прости меня, безрассудную...
Она хотела что-то сказать еще, но не смогла - заплакала.
Мать встала из-за стола, ласково подняла Аниску и с поклоном пригласила Митрия к столу. Павел тоже поднялся и кланялся гостю.
