Владислав Гравишкис - Большое испытание Серёжи Мерсенёва
— Хватит. Выносить будем. Берись, Саша!
— Да-а... Закоченел совсем, бедняга!
— Осторожнее! Не поломай! Как сидел, так и неси!
«Про кого они говорят — не поломай? Про меня? Да разве я стеклянный?» — думал Серёжа. Он хотел снова сказать, что он жив, совсем жив, только вот замёрз немного, но в это время острая, режущая боль пронизала ему руку. Он застонал, а показалось ему — закричал.
— Стонет. Посмотри, Пахомов, что с ним?
Совсем близко от Серёжи появилось немыслимое человеческое лицо: чугунные чёрные щёки, багровый нос, облепленные изморозью брови и ресницы. Глаза смотрели на него, в них поблескивали отсветы фонаря.
— Живой, ребята! Смотрит. Только застыл здорово, слова сказать не может.
Пронзительно заскрипели лыжи, и около Серёжи появился ещё какой-то человек в шапке-ушанке, он пристально вглядывался в мальчика.
— А ведь мы, Вадим Сергеич, чуть мимо не прошли — следы-то вон как запутаны, — рассказывал всё тот же хрипловатый голос. — Метался, видно, во все стороны... Послышалось мне — стонет кто-то да так тихонько, что я подумал — чудится. Однако вернулся. Смотрю, а это он! Приткнулся к сосне и сидит, бедняга. Позвал — молчит, чуть головой пошевелил. Ему бы ходить всё время, а то... Малыш ещё, не сообразил, да и напугался, видно, крепко.
— Серёжа, ты слышишь меня? — спросил его человек в ушанке, в котором мальчик с трудом узнал главного судью лыжных соревнований Вадима Сергеевича.
Как он сюда попал? Как они все узнали, что Серёжа остался один в лесу? Ничего не мог понять Серёжа, всё происходило, как во сне, но ему было радостно оттого, что он снова среди людей. Захотелось громко, во весь голос ответить Вадиму Сергеевичу, что он его видит и слышит, но слова почему-то не шли из горла.
— Слышу, — наконец кое-как произнёс он и, напрягаясь, выговорил то самое главное, что ему сейчас надо было сказать во что бы то ни стало: — Дядя Гриша... в шахту... упал...
— Как в шахту? Где? — Вадим Сергеевич склонился совсем близко, так что Серёжа перестал видеть фонарь и другого человека, всё заслонила голова Вадима Сергеевича.
— В шахту, — повторил Серёжа, — провалился... Я за вожжами пошёл... Серко домой убежал...
— Вот новости! — пробормотал Вадим Сергеевич. — Где она, эта шахта, — не знаешь?
— Не знаю... Я искал, искал... Отдохнуть захотелось...
Голова Вадима Сергеевича исчезла, в лицо Серёжи опять светил фонарь.
— Саночкин! — услышал он голос недалеко от себя. — Быстро на дорогу! Собирай всех! Ракетница есть?
— Машина идёт! Из Собольского! — донёсся далёкий крик.
— Остановить! Во что бы то ни стало остановить! — закричал Вадим Сергеевич, и Серёжа услышал, как звонко взвизгнули его лыжи: должно быть, Вадим Сергеевич сам рванулся к дороге.
Скрипнули лыжи и под тем человеком, который нёс его, Серёжу.
— Ничего, малыш, теперь все хорошо будет. Теперь ты не беспокойся — тебя выручили, — слышал мальчик над собой ласковый голос лыжника.
— А дядю Гришу? — слабо спросил Серёжа.
— И дядю Гришу выручим. Видишь, сколько нас?
По небу пробегали светлые полосы, крутились, шарили среди звёзд, как прожекторные лучи. Потом внезапно в глаза Серёже ударил сильный сноп света и он зажмурился: ну да, это машину остановили, её фары светят...
А через несколько минут одно за другим перед Серёжей появлялись знакомые лица: вглядывался в него добрый и растерянный Семён Кузьмич, со страхом смотрел Женя, из-за его плеча выглядывал всегда серьёзный Гора и ещё кто-то в громадном полушубке. Откуда они все? И как узнали? — недоумевал мальчик и слабо позвал:
— Жень!
— Я здесь, Серёжа.
Женя шагал рядом. Серёжа его не видел, но слышал его шаги.
— Знаешь... Винтик у меня убежал... Я его...
Он хотел сказать, что побил Винтика, но услышал торопливый голос брата и умолк.
— Ты не беспокойся, Серёжа, — говорил Женя. — Винтик домой прибежал. Ещё твою варежку принёс. Мы по ней и догадались, что с тобой беда. Нам МТС вездеход дала, мы на нём приехали. Я тебе пришлю Винтика, только ты... — Женя хотел сказать «не умирай», но что-то сдержало его, и он поправился: — Только ты выздоравливай скорее...
— Я не больной... Чего мне выздоравливать.
— Ну, всё-таки... — пробормотал Женя.
Его оттёрли в сторону, а Серёжу положили в кузов машины, на разостланный мохнатый тулуп.
Отсюда, с высоты, Серёжа увидел вокруг себя много людей на лыжах, большой костёр, искры которого непрерывным потоком уходили в звёздное небо, и освещенные костром тёмные стены леса вокруг.
У борта машины стояли, прижавшись друг к другу, Женя и Гора и почему-то испуганно смотрели на него, Серёжу...
СИЛАЧЁВ НЕ СДАЛСЯ
Отправив Серёжу за вожжами, Силачёв не стал терять времени даром. Внимательно ощупав стенки шахты, он снова взялся за нож, — крепкий, солдатский нож с широким прочным лезвием, — и стал отыскивать трещины, расширять их и вбивать туда куски кнутовища, чтобы получилось какое-то подобие ступеней.
Время шло, а Серёжа не появлялся. Чего это он там задерживается? Дойти до лошади, снять вожжи и вернуться — дело не сложное. Можно управиться минут за десять-пятнадцать, а прошло уже никак не меньше получаса. Что с ним?
— Серёжа! Серёженька! — звал он, подняв голову вверх.
Никто не отвечал, ни звука, ни шороха не доносилось оттуда. «Ну и дела! — тоскливо размышлял Григорий. — Не отпускать бы его от себя! А куда денешь? Наверху стоять нельзя — замёрзнет. Вниз спустить, в могилу эту? Невозможное дело!»
У Силачёва мелькнула мысль, что племянник мог тоже провалиться в какую-нибудь ловушку. Надо выбираться своими силами и спешить ему на помощь.
Григорий попробовал подняться по сделанным ступеням, но они сразу поломались, не выдержав тяжести большого, крепкого тела. Эх, если бы у него была хоть какая-нибудь верёвка! Тогда он мог бы подтягивать себя рукой, упираясь в стену, и уж сумел бы добраться до жерди и выскочить на волю.
Он ощупал оставшийся от сломанного кнутовища витень. Витень был хороший, сплетённый из тонких и крепких полосок сыромятной кожи. Кнут вполне мог выдержать тяжесть тела, но беда в том, что он короток. Как бы его удлинить? Расплести? Получатся тонкие, слабые полоски, — нет, им не выдержать, не годятся... Из чего бы сделать верёвку? Григорий пощупал вокруг себя и рука наткнулась на пушистый воротник тулупа. Вот это подходяще: нарезать полосок и связать в одну! Верёвка будет что надо, лучше и не придумаешь. Овчины были мягкие, толстые, упругие, сшитые недавно. Правду говорил старик-конюх: хороший тулуп. Ездил в нём сам директор, этот старый ворчун. Ну и поднимет шум, когда узнает, что Силачёв распластал директорский тулуп на мелкие кусочки!
На мгновение Григорию и самому стало жалко портить такую хорошую вещь, и он подумал: нельзя ли нарезать полосок из чего-нибудь другого? Но всё было неподходящим... «Э-э, ладно, жалеть нечего — наверху Серёжа пропадает!» — решил Силачёв и взялся за работу.
Нож у Силачёва был острый, — он наточил его ещё в цехе, перед отъездом в отпуск, — однако дело подвигалось медленно. В шахте было темно, резать приходилось ощупью, а пока щупал — терял нож и подолгу его разыскивал.
Тогда Силачёв устроился по-другому: приспособился отрезать полосы, прижимая тулуп лбом и плечом к стене. Полоски отваливались под ударами ножа и дело пошло быстрее. Нож тупился, Григорий точил его тут же на стене, шоркая так сильно, что из-под лезвия дождём сыпались длинные, как стрелы, искры, на мгновение освещая засыпанное снегом дно шахты.
Нарезав с десяток полос, Григорий начал их связывать. Это тоже оказалось нелёгким делом. Прикрепить полосы к концам витня было сравнительно нетрудно, а вот когда пришлось соединять куски тулупа — тут он сильно помучился. Упругие овчины стремились распрямиться, узлы расползались, и всё приходилось начинать с начала. В помощь руке он пустил в дело колени и даже зубы, и только тогда ему удалось составить верёвку метров в шесть длиной. Он испытал её. прижимая ко дну шахты ногами и натягивая рукой. Верёвка казалась прочной.
Теперь надо набросить её на жердь. Долго мучился Григорий, пока удалось привязать к концу этого подобия верёвки подобранный на дне шахты камень. Потом он стал кидать камень таким образом, чтобы он упал по другую сторону жерди. Это никак не удавалось, но Силачёв не сдавался, бросал и бросал, пока не добился своего: камень обогнул жердь и упал по другую её сторону.
Оба конца связанных лохматых полос висели перед ним на уровне груди. Силачёв надел пальто, шапку, сунул в карман рукавицу, плотно застегнулся, поплевал на ладонь и приступил к подъёму. Самым трудным был перехват верёвки. Чтобы перебросить руку повыше, ему нужно было только одно мгновение, но это мгновение надо было продержаться в воздухе.
Сначала он поднимался и перехватывал верёвку, упираясь широко расставленными ногами в противоположные стенки шахты. Дело пошло довольно успешно. Повыше ствол шахты расширялся, и ноги перестали доставать до стен. Повиснув на руке, Силачёв поворачивался во все стороны, отыскивая опору для следующего перехвата, ничего не нашёл и грузно упал вниз.
