Павел Васильев - Веселыми и светлыми глазами
Валька стоял в очереди за Филькой, перед ними было еще человек десять. И большинство из них, как и Филька, претендовало на «швоего парня». Все они очень нервничали, незаметно пытались оттеснить друг друга.
Как только дверь в коридор закрыли, стоящие последними «пятибэшники» осадили Вальку.
— Э, а ты что, с «немкой» знаком?
— Да нет, впервые вижу!
— Откуда же она тебя знает?
— Сам не пойму! — искренне недоумевал Валька. — Может, по журналу увидела, что меня в прошлый раз не было. Или еще что.
— Да она и журнал-то еще не открывала. Не темни! Знаком, да?
— Да нет! Во, зуб даю! — клялся разгоряченный Валька. Он и сам не мог понять, откуда она его знает.
— У дверей, перестаньте шептаться, сейчас выставлю! — не оборачиваясь, раздраженно прикрикнула на них женщина-врач. Пришлось замолчать.
А тем временем Филька каким-то образом уже сумел пробиться к ее столу. Пригнувшись, из-под руки заглядывал к ней в тетрадь, что она там отмечает.
— Филька, Филя, — свистящим шепотом звали его от дверей. — Посмотри, сколько там еще «ШП» осталось? — Не оборачиваясь Филька показывал несколько пальцев. — А «УД»?
Филька привставал на цыпочки, тянулся. А чтобы не выдать себя, безумолчно что-то болтал, и этой надоедливой своей болтовней, возможно, несколько успокаивал самого себя и снимал общую напряженность.
— Повернись, — просила врачиха очередного осматриваемого.
— Повернись! — повторял Филька. — Ты что, повернуться не можешь? Повернись как следует!
— Дыши.
— Дыши глубже, вот так, — подсказывал Филька.
— Не мешай, Тимирханов, — наконец, не вытерпев, попросила врачиха.
Она слушала очередного «удавленника». Тот стоял как новобранец, вытянувшись, и было видно, как у него бьется сердце: в глубоком провале между ребер вздрагивала фиолетовая кожица, будто марлечка, под которую попала пчелка.
— Шею мыл? — подражая врачихе спросил Филька.
— Чего-о-о? — насупясь, прогудел «удавленник», сверху вниз, разыскивая, где он, глянув на Фильку.
— Успокойся, Тимирханов, — снова сделала замечание врачиха, а «удавленник» показал Фильке увесистый кулак.
Фильке-то что, ему хорошо так спрашивать, пожалуй, самого не заставят мыть шею. Он смугл телом, как рыбка-«копчушка», на нем незаметно, мыл или не мыл. Глаза, как миндалины, блестящие, коричневые, а брови гуталинно-черные, густые и колючие, будто зубные щетки. Наголо выстриженная голова от пеньков темных волос кажется фиолетовой. Нос чуть примят с кончика.
Филька умолк на минуту, видимо опасаясь «удавленника», а потом снова принялся за свое. И наверное, окончательно надоел врачихе.
— Выйди, Тимирханов, — приказала она.
— Почему? — растерялся Филька. — Сейчас моя очередь.
— Пойдешь последним.
— Да я ничего не делаю.
— Слишком много болтаешь. У тебя энергии, наверное, еще на десятерых хватит. Никакого тебе дополнительного питания не надо. Вон, лучше дадим Трофимову, — указала она на Толика Травку, которого в этот момент осматривала.
— Почему? — заныл совершенно растерянный Филька. — Не честно! Смотрите, он какой… А я какой?
— Тогда успокойся и помалкивай.
Кто знает, повлияла ли Филькина подначка, или в самом деле маленький худенький Толик показался ей достаточно упитанным, или еще по каким-то соображениям, но врачиха кивнула Толику: «Одевайся», — а в списке против его фамилии сделала прочерк. И это видели все.
Травка замер. Сначала показалось, что он заплачет, у него дрогнули ресницы. Но он лишь этак частенько поморгал и сумел сдержать себя.
— А за подначку выдаем?!
И это прозвучало как заклинание.
— Ну, иди сюда, Тимирханов, — позвала врачиха.
Все настороженно ждали, что она поставит Фильке. Филька тоже примолк, старательно выполнял все ее указания: надо дышать — дышал, просили показать язык — высовывал так, что кончиком его дотягивался до подбородка.
— Если бы ты всегда был таким старательным, как здесь, — сказала врачиха, что-то отметила в списке и перевернула его, прикрыла тетрадью.
— Что?
Стоящие возле стола недоуменно пожимали плечами. И лишь один третьеклассник на пальцах показал плюс.
— А нечестно! — тогда завопили все. — Неправильно! Толстякам даете! Неверно!
— За подначку выделяем! За подначку ему!
Филька растерянно оглядывался, он-то хорошо знал, что значит это «за подначку». По неписаным мальчишеским законам теперь его должны поколотить. Каждый обязан хотя бы один раз ударить, а если кто-то откажется, того бьют все остальные. И, зная это, Филька специально медлил, одеваясь. Несколько человек из пятого «б» уже ждало его за дверями. А грустный Травка все еще толкался возле стола, надеясь еще раз заглянуть в список, а вдруг да какая-то ошибка, и дадут карточку.
После Фильки врачиха осматривала Вальку. И тоже не заставила мыть шею, хотя и против его фамилии в списке «удавленников» нарисовала плюс. Обрадованный Валька, размахивая своими вещичками, выскочил в коридор, долго возился там с рубашкой, на которой какой-то охламон, даже за то короткое время, пока осматривали Вальку, успел завязать на рукавах узлы. Двойные, да такие крепкие, что пришлось растягивать их зубами. Когда озябший Валька, наконец-то справившись с этими узлами, взбегал по лестнице, то еще издали услышал, как дружно скандируют у них в классе:
За подначку бить не грех.Полагается для всех!
Это выделяли Фильке.
Валька вошел в тот момент, когда, сделав свое дело, все расступились, отхлынув от Филькиной парты, и он увидел Фильку. Тот сидел, ткнувшись лицом в руки, плечи его вздрагивали.
— Выделяй за подначку! — кто-то крикнул Вальке.
Валька еще раз взглянул на Фильку, увидел эту скрюченную, покорную всему спину, раскиданные мятые тетрадки, и, честно говоря, Вальке стало жалко его. Однако отступить Валька не мог. Филька слышал его шаги. Поэтому, когда Валька подошел к нему, чуть приподнял голову, глянул снизу, будто жалкий, затравленный зверек, и попросил:
— Только не очень больно, ладно.
Валька ткнул ему для блезиру. И теперь лишь Валька и остальные ребята заметили вошедшего в класс Аристида.
— Аристид, а ты? — дружно закричали ему. — Ты один остался!
— А я не буду, — даже не взглянув в сторону Фильки, ответил Аристид и сел за парту.
— Почему?
— Не хочу.
— Как так? — опешили все. Недоуменно уставились на него. — Почему? — переглянулись между собой.
— Потому что не хочу, и все.
Это уже звучало как вызов. Вызов всем.
— Та-а-ак! Ага!.. Огольцы, теперь выделяем Соколову! — крикнул Хрусталь. — Надо Соколову выделять! — Он вроде бы даже обрадовался, что представилось некоторое дополнительное развлечение. Засунув в карманы брюк руки, с вызывающей ухмылкой двинулся к Аристиду. Несколько человек последовало за ним, даже прибежал кто-то из коридора, услышав, что «за подначку выделяют». «А за подначку бить не грех!» Аристид что-то спокойно рассматривал в книге, вроде бы все, что происходило вокруг, не имело к нему никакого отношения. А когда Хрусталь приблизился, не спеша отодвинул книгу, вышел из-за парты. Все поняли, будут драться. Наклонив голову, он с каким-то холодным, вот именно холодным (этот холодок ощущался в его взгляде) спокойствием из-под бровей смотрел на Хрусталя, ждал. И его колючие волосы были нацелены, как иголки у ежа. Этим спокойным, безо всякой боязни, ожиданием он остановил Хрусталя. Хрусталь по опыту, как и все остальные, знал, что такие ребята дерутся жестоко. Однако и отступать уже было поздно.
— Значит, не будешь выделять? — прищурясь, с ухмылкой спросил он.
— Нет, не буду. Потому что это непорядочно, всем скопом лупить одного.
— А как он заложил Травку, порядочно?
— А он и сам не получил ничего.
— Как «ничего»? — удивленно смотрел на него Хрусталь.
— Пацан ошибся. Тимирханову не дали.
— То есть как это не дали, если он получает?
— Ему уступил другой.
— Кто? — еще больше удивился Хрусталь.
— Какая разница, кто. Отдал, и все.
Хрусталь недоверчиво смотрел на Аристида.
— Во, выдает! — воскликнул он. И непонятно было, к кому это относится, к Аристиду, в достоверности слов которого он все еще сомневается, или к тому, кто так мог поступить. — Что, верно? — обернулся Хрусталь к Фильке.
— Верно, — кивнул Филька.
8
Совершенно непонятно, кому и каким образом удалось дознаться, но о том, что Аристид добровольно уступил Фильке карточку на дополнительное питание, вскоре уже знал весь класс. Все с каким-то почтенным недоумением посматривали на Аристида. А Валька почувствовал к нему еще большее расположение.
