Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 4)
Совет старшего - кто-то может поставить над этим знак сомнения, знак вопроса, - но совет, а не опека, не навязывание мнения и уж ни в коем разе не отъятие, не отъем этого мнения.
Мне кажется, любой человек в каких-то сферах жизни всякий раз должен пройти уже пройденное предшественниками. Вроде бы с точки зрения чистого рацио глупо. Послушай совета старших, сократи тяжкий путь познания, обойди камни и порожки на своем пути - куда как быстрей и точней выйдет. Но в этом рацио нет жизни. По уму - да, по жизни - нет. И не надо, нет, не надо нам уговаривать наших инфантов обходить камушки и порожки, выбирать тропку поровнее да глаже. Всю их дорогу нам с ними рядом не пройти, настанет, непременно настанет миг, когда им оставаться одним на большаке жизни, а там невидимая нам дорога может уготовить такие ухабы да рытвины, что предшествующая гладкая тропка в тягость покажется: не подготовила ни к чему, ничему не научила. Когда в синяках ребенок, отрок, - я разумею синяки да шишки самостоятельных шагов - это понятно, простимо, вызывает сочувствие и понимание, но коли в синяках взрослый, не изготовленный к жизни человек, - это к печалям ведет куда как серьезным. И жизнь сломать способно.
Так что опека, сильная, волевая со стороны старших - я такую видел, знаю, что способна сделать она, сколько натворить бед, разочарований, тоски - это не забота о растущих, о наследниках, нет, а тяжкий и потный труд вопреки им и их счастью.
* * *
Навязывание самостоятельности и протест против опеки могут показаться тем самым единственным универсальным лекарством, которого в то же самое время нет.
Сколько судеб - столько историй, но даже в одной судьбе средства должны соединяться разные.
Начинающего, скажем, в труде, на заводе начинающим могут оставлять долгое время обстоятельства, от него вроде не зависящие - не спрашивают его, не зовут, сдерживают. А где обманывают, где еще что. Страшный и коварный друг инфантилизма - недоверие к человеку молодому, так сказать, невостребованность его гражданственности, его деятельных, хороших качеств. Разговор этот сложный, неоднозначный, состоящий из многих проблем, и далеко не педагогических.
И тут, в поисках все же универсализма, я бы сказал - универсализма педагогической (а значит, родительской, общественной) нравственности, хочу напомнить историю, а главное, отношение к ней, происшедшую в практике все того же прекрасного, незабываемого Василия Александровича Сухомлинского.
Его ученики обнаружили, что кто-то губит дубы - узкой, незаметной полоской подрезает кору, деревья высыхают, потом легко доказать, что деревья надо спиливать. Поклялись преступников найти. Когда нашли ахнули. Пилить дубы приехал заведующий фермой, человек, любивший говорить высокие слова о патриотизме и гражданском долге.
Ребята поступили по-ребячьи. Когда пильщики устали и уснули, дети собрали пилу, топоры, бросили в овраг, присыпали землей, на кузове машины написали мелом: "Воры".
Они совершили свой суд. Но потом испугались, пришли к учителю, отдали ему ключ от машины.
Самое главное в этой истории - последующее.
Сухомлинский не испугался, а обрадовался поступку ребят, их поддержал. Он писал потом, что нельзя отмахиваться от справедливого порыва детского сердца - эта "мелочь" формирует гражданина. Справедливость, по Сухомлинскому, для ребенка непременно должна заканчиваться поступком. Он решительно протестует против воспитательского ханжества: мол, зачем так, лучше обратиться к власти, в сельсовет, еще куда, где взрослые вынесут справедливое решение. Воспитанный так человек, записал Василий Александрович, "может научиться управлять чувствами с точки зрения собственной выгоды и удобства. Такие люди страшны и небезопасны: они способны на предательство и вероломство, на них нельзя положиться в сложной обстановке, для них нет ничего доброго и святого".
Вот такой ответственный вывод, казалось бы, из невинной альтернативы: совершить справедливый поступок самому или предоставить его старшим.
В сущности, чрезмерная опека старшими подростка или даже уже взрослого инфанта есть не что иное, как отнятие у него права самостоятельных решений даже в собственной судьбе.
Еще одна бесконечно важная формула Сухомлинского: "Из эмоционального разоружения рождается опасный моральный порок - бессилие, чувство собственной никчемности".
Нет, не так безопасна эта усердно потливая озабоченность о каждом маломальском шаге любимого чада: она взращивает не ведущего, но ведомого.
Знание, куда идти, - это, в сущности, главный творческий признак социально зрелой личности.
* * *
Один из главных признаков инфантилизма - подражательство, желание следовать стандарту.
Один из главных признаков зрелости - желание скорей найти самого себя, свою индивидуальность, что еще вовсе не означает "позорного" выделиться.
Все гоняются за джинсами, надо раздобыть эти джинсы и мне. Все ходят с такой-то прической, такая прическа будет и у меня. В целом нормальное свойство отрочества "быть как все" должно непременно спотыкаться о порожек, после которого начинается: "я должен быть самим собой". Но порожек что-то не встречается. Не отдавая себе в том отчета, инфанты сперва одинаково стригутся, одинаково одеваются, потом слушают одну и ту же музыку и, наконец, одинаково думают.
А тут есть над чем посоображать. В чем-то, может, одинаковость хороша, но чаще - губительна. Она способна превратить толпу в стадо, особенно когда толпу отличает общая юность, порой равнозначная общей неопытности. Душевной, нравственной неопытности.
Ведь ежели дать тысяче подростков тысячу книг "Три мушкетера" и этой же тысяче дать возможность прослушать серию одних и тех же музыкальных новинок в их вкусе, результат будет абсолютно разный, и дело вовсе не в существе этого результата, а в многозначности результата чтения и однозначности восприятия так обожаемой ими музыки.
Что это значит? Только одно. Воспитывать инфанта надо теми средствами, которые способны формировать индивидуальности, множественность индивидуальностей.
* * *
Еще одно. Иммунитет к дурному, к негативному. Силен этот иммунитет человек зрел. Слаб иммунитет - слаб человек, еще не созрел. В сущности, устойчивость к дурному есть не что иное, как признак самостоятельности, а значит, индивидуальности.
Опасен и в то же время типичен для инфанта житейский сюжет, который я бы назвал, может и ненаучно, - эффект картинки.
Он уже велик ростом, наш дорогой ребенок, относится к себе как к взрослому, того же требуя от окружающих, конфликтует на этой почве, ощущает себя недооцененным, несправедливо угнетенным, а сам живет "картинками". Его будущее представляется ему "картинками", полными высот, признания, осуществления великих целей. Однако о том, что до воображаемой картинки - долгий путь и упорный труд, об этом думать не желает. И худо, когда между воображаемым, чаще всего внушенным близкими с самыми благими намерениями, и правдой жизни, по которой "картинки" можно достичь лишь работой, возникает пропасть, разрыв.
Это признак бесспорной инфантильности, когда трудности достижения красивой цели рождают обиду, слезы, разочарование, наконец, равнодушие.
Казалось бы, пустяковая педагогическая клепка между желаемым и путем достижения желания - а как тяжко оборачивается ее отсутствие, ее пропуск.
* * *
За забором семейной заботы, чаще всего бездумно услужливой, идущей от лжедобра мысли, что главная задача взрослых быть поводырями зрячего инфанта, может возникнуть - и возникает - немало злых идей.
Первая среди первых - эгоизм, себялюбие, которое в конце концов и поводырей поставит, коли надо, на колени. Эгоизм же рождает жестокость, рождает индивидуализм. Неумение в сфере самостоятельных поступков приводит постепенно к их нежеланию, равнодушию, а потом и неспособности их совершать. А что лучшего может желать зло?
Ведь еще Эберхардт - вспомним эпиграф Ясенского - означал:
"Не бойся врагов - в худшем случае они могут тебя убить.
Не бойся друзей - в худшем случае они могут тебя предать.
Бойся равнодушных - они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство".
Бойся равнодушных. А только равнодушных воспитует зашоривание глаз и бездумность.
Инфантилизм я бы сравнил со сном, но сном - необычным. Человек спит с открытыми глазами. Он видит добро и зло, но вяло реагирует на них. Он чего-то хочет - самостоятельности, поступков, но охотно от них отказывается: ведь плыть по течению куда проще, чем против течения.
Чтобы стать гражданином, инфант должен проснуться. Мозг должен среагировать на увиденное и выдать соответственную справедливости реакцию.
Проснувшись, инфант становится человеком. И все дело в том, когда он просыпается: будучи еще ребенком или став тридцатилетним мужчиной.
