Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 4)
Однако - и вновь увы! - именно такой инфантилизм, на мой взгляд, активно, как грибок какой, поражает наш нынешний молодняк. Детскость и расчет, жизненное неумение и умственная опытность, леность к положительным поступкам и оголтелость желаний, неумение работать, с трудом достигаемый профессионализм и немедленное требование высших благ.
Фигурально моделируя инфанта наших дней, я бы изобразил его так: в почве, на которой стоит он в крепеньких башмаках, между подошвами его проходит трещина, и трещина эта тем шире, чем больше разница между его возможностями и желаниями.
Если не постигнет он, если не помогут ему близкие или даже вовсе чужие люди понять, что энергия жизни таится в единстве столь важных категорий - возможностей и желаний, трещина обратится пропастью и он рухнет в нее.
Рухнет!
Ибо правая нога должна точно знать, чего жаждет левая.
Но как возникает незрелость?
Грамотен ли сам вопрос? Уверен - да.
К сожалению, незрелость, как и зрелость, образуется определенным образом. Незрелость, на мой взгляд, не отсутствие положительных достоинств, а присутствие отрицательных, тоже, как и зрелость, воспитуемых, создаваемых, порой трудом не менее тяжким и потным, чем тот труд, каким создается зрелость.
Только одна оговорка. Труд этот, эта работа, как правило, обманчиво искренни, ибо они желают добра ребенку. А потому, как всякий искренний труд, - незаметны.
К примеру, во многих семьях сегодня резко возросла, если можно так выразиться, человеческая прослойка между жизнью и ребенком. У дитяти есть не только родители, но еще и бабушки, дедушки, прабабушки и прадедушки, дядья и тетки, и все - что любопытно - желают ребенку добра, пекутся о нем, заботятся с энергией - а порой и яростью, - достойной лучшего применения. Ребенок как бы укутан в толстый слой ваты, пробиться сквозь которую к реальной жизни бывает не так-то просто. По крайней мере для этого надобно прилагать усилия. Ближайшие родственники становятся для сегодняшнего дитяти городского происхождения - особо подчеркиваю именно это обстоятельство - своеобразными амортизаторами, смягчающими ушибы. Удается это, конечно, не всегда, не при любых обстоятельствах, но в массе - удается, а потому явление это настала пора и назвать, и типизировать, и подвергнуть пристальному анализу.
Между инфантом и действительностью - сильно, прямо скажем, полегчавшей - советы и настоятельные рекомендации не только папы с мамой, но и бабушки с дедушкой, часто, кстати, еще работающих и занимающих в семейном укладе позиции более значительные, нежели родительские, а там и многоопытных прабабушки и прадедушки, и обильной родни, и множества знакомых, которые и то-то знают и там-то значат.
Расшифруем этот тезис. Вначале о жизни.
Под полегчавшей действительностью я подразумеваю и улучшение условий жизни, и повышение материального благосостояния, и высвобождение времени и ума на другие заботы. Собственно, к этому и стремится наше общество.
Давайте вспомним ситуацию тридцатилетней - не такой-то и далекой давности. Отдельные квартиры - редкость. Продолжительность рабочего дня куда большая, нежели теперь. Уровень благосостояния - низкий, послевоенный, страна залечивала тяжкие раны. В "детском мире" - немало послевоенного сиротства, хулиганства, причем хулиганства с совершенно очевидным диагнозом: отец погиб на фронте, а мать, выбиваясь из сил, тянет семью, зарабатывает насущный кусок.
Теперь ситуация совсем иная. Люди живут в отдельных квартирах (подавляющее большинство), во многих семьях происходит накопление материальных средств (я имею в виду не только "среднеинтеллигентную" городскую массу, которую в старые времена, не придавая этому словечку нынешнего обидного смысла, называли обывателями, но и рабочие семьи, заработки, а значит, и достаток которых значительно возросли и продолжают возрастать), у родителей появилось больше свободного времени, семьи стали малодетными, но более многолюдными за счет старших членов семьи, и, таким образом, возник целый пласт, где среднегородской ребенок взят в осаду.
Его опекают. Над ним шефствуют. Ему внушают.
Каждый шаг отрока расписан, каждому слову он обучен. Его чистят и драют с утра до вечера, движимые самыми добрыми намерениями: вот мы страдали, лишались того и того, так пусть дитя наше идет не круговым, а прямым путем, спрямляя дорогу к истинной цели.
При этом цель может избираться и достойная, а может лишь казаться достойной, ибо означение целью труда нефизического, высокооплачиваемого, престижного есть не что иное, как деформация нравственности, надругательство над моральным содержанием юной личности. Но оставим пока эту сторону, скажем пока лишь о самом механизме самостоятельности, точнее, о механизме, при котором самостоятельность эта сдерживается. Обилие родственников, беспардонно вмешивающихся в жизнь ребенка и подростка, вредоносно. Тут не только 17-летняя Жанна д'Арк или 16-летний комполка Аркадий Гайдар немыслимы, тут и в двадцать лет охотно повторят, что руки перед едой нужно помыть с мылом, и расскажут, как это удобней сделать.
* * *
Однако главное, что формирует незрелость, - неверно расставленные целевые акценты. Трудно сыскать родителей, которые желали бы дитяти своему худа. И тем не менее стала распространенной драматическая, на мой взгляд, ситуация, когда именно близкие - родители, бабушки и прабабушки, дядья и тетки - умышленно трансформируют мировоззрение ребенка таким образом, что он уже к поре своей ранней юности приходит полностью разочарованным.
Вот одно письмо, бесспорно, трагическое.
"Я - единственная в семье. Мои родители работают на высоких должностях. С нами живет бабушка. Мне 19 лет. Я нигде не учусь, не работаю. Почему? Неохота! Мне скучно. Я смотрю на мир с нескрываемой зевотой. Мне скучно, когда я кручу "фирменные" диски, слушаю свой видеомагнитофон, разговариваю с друзьями по телефону, разъезжаю по городу на собственных "Жигулях" (его мне подарили на мое 18-летие). Мне многие завидуют: у меня семь джинсовых костюмов, костюмы из замши, велюра, дубленка, сапоги, туфли... Им завидно, а мне все это надоело. Мне лень жить, лень что-либо сделать. Всю работу по дому делает бабушка. Ей 85 лет. Мне всегда делается страшно, как я подумаю, что она ведь скоро умрет. Но мне ее не столько жалко, сколько я ужасаюсь от мысли, что потом всю работу мне придется делать самой. У меня часто бывают конфликты со своими. Ругают из-за того, что я не учусь, не работаю, но я привыкла их не слышать.
Посоветуйте мне: как мне быть, как развеять тоску?
Иродя".
Более об Ироде ничего не известно. Однако без большого труда можно поставить верный диагноз: "высокодолжностные" ее родители не сумели внушить своей дочери нравственно необходимую жизненную цель.
Не исключаю такой модели: вначале дочку баловали подарками, именно подарок, вещь, предмет стали формой выражения родительских чувств и приучили девочку к мысли о том, что это какая-то, пусть не конечная, но цель.
В детском коллективе - детский сад, начальная, а потом и средняя школа, - при попустительстве, а порой и невежестве педагогов, самих склонных к подобным умопостроениям, происходит обнаженное копирование верхушек взрослых взаимоотношений. Причем если в реальных отношениях взрослых важнейшее место занимает работа, то под верхушками этих отношений я подразумеваю результаты труда: плата, деньги, затем уровень благосостояния, подъем которого кое-где превращается в имущественное состязание - у кого что есть, какого качества и происхождения.
Верхушки эти следует всячески укорачивать. Глупо возражать против роста благосостояния, но еще глупее утрировать престижность вещей, создавать их мнимую престижность. Для детей - все видящих, все слышащих, все понимающих и принимающих как подлинную ценность - такое состязание просто-таки губительно.
И пусть мать, раздобывшая небывалую кофточку, пусть отец, примеривающий импортный костюм, не забывают ни на секунду значение всякого, походя брошенного ими восхищенного словца. Не только словцо, всякое междометие, каждый вздох при этом имеют педагогическое значение.
Можно и примерить кофточку, и полюбоваться вещью, дело это житейское, надо только придать новым вещам то значение и смысл, для коего они созданы: "Хорошо, теплая кофточка, надену, когда похолодает", "Новый костюм нужен, потому что старый пообносился", Но если новым покупкам петь аллилуйю, а доставая их, до красного накала доводить телефонный аппарат, если лезть из кожи, повторяя при детях, что вот у Ивановых-то эта вещь давно есть, а я глубоко несчастна (несчастен) оттого, что у меня ее нет, тут конец ребенку.
Дети одинаковы, точнее - равны. Они равны и одинаковы - перед добрым и перед худым. Дети поначалу походят на промокашки: впитывают в себя все, что грамотно или безобразно написано родителями.
Так вот Иродя - ну и имечко образовали из обыкновенной Иры! В детском саду, в школе полюбила ложное чувство превосходства, которое якобы дает ей новая импортная вещь, но по неумности ли, темноте ли, черствости родители, словно костерок какой в душе девочки, распалили огонь стяжательства, вздули пламя, веруя, что творят добро, а семь джинсовых костюмов да дубленка, оказывается, не спасают души.
