Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?..
— Да. Но теперь она, кроме того, мать и жена.
— Это удел каждого. Если бы на этом кончалась дружба, давным-давно забылось бы даже это слово.
К концу дня к нам пришёл Иван с женой, Александрой Григорьевной. Весь день я не находил себе места, какая-то тоска в душу вселилась. Хожу из угла в угол, под ноги себе смотрю. Маргарита с тревогой поглядывает на меня. Но ни о чём не расспрашивает.
Но пришли друзья, и мрачные думы как-то развеялись. Сразу сделалось веселее. Мы расселись вокруг стола, пили чай, шумно разговаривали, шутили, смеялись. Альфия взобралась мне на колени, просит привезти ей из Токио куклу, такую, чтобы умела говорить «мама». И старшая тоже не отходит ни на шаг, украдкой от матери шепчет мне на ухо свои заказы.
Было около полуночи. Наши гости собрались уходить. Вдруг задребезжал звонок, а потом дверь открылась. На пороге стояла Рахиля. Вошла в коридор, прислонилась к стене, бессильно опустив руки вдоль тела. Она была бледна, дышала часто-часто, словно бегом бежала от самой Казани.
Мы с Иваном бросились к ней.
— Здравствуйте, мальчишки, — улыбнулась Рахиля. — Я так спешила! Боялась не застать… Видите, приехала. Не могла не приехать…
Её глаза увлажнились, от этого стали ещё чернее, замерцали ещё ярче.
Гости снова расселись по местам.
Рахиля смеялась, делилась новостями, рассказывала о своей жизни.
Мы столько времени просидели, беседуя, что незаметно снова проголодались. Рахиля неожиданно предложила:
— Друзья! Давайте-ка пельменей настряпаем! Какие же проводы в дальнюю дорогу без пельменей? Помню, Гильфан в былые времена их очень любил. Часто заставлял меня и свою маму с тестом возиться, лепить пельмени.
Рахиля повязала фартук Маргариты, наскоро замесила тесто. Мы с Иваном вдвоём смололи мясо. А потом всей компанией принялись лепить пельмени. Руки у Рахили были ловкие, быстрые. Даром что лётчица, а гляди-ка, не разучилась стряпать. Пока мы слепим одну пельмешку, она успевает уже сделать целых четыре.
— Я сегодня вас так накормлю, что до самого Токио будете сыты, — смеясь, сказала Рахиля.
— Где бы ни сел за стол, буду вспоминать твоё мастерство, — сказал Иван.
— Милый ты наш дружок! — сказал я Рахиле. — Мы оба никогда о тебе не забываем.
Нам хотелось побыть втроём. Ведь завтра мы опять расстанемся, и неизвестно, на какой срок. И мы вышли на улицу.
Уже рассвело. Но было тихо и безлюдно. Шёл снег. Первый в этом году. Он падал большими пушистыми хлопьями. Рахиля запрокинула голову и, раскинув руки, закружилась. Она смеялась и кружилась. Мы в детстве так проявляли своё радостное отношение к первому снегу, чистому, почему-то пахнущему арбузами. Потом Рахиля взяла нас обоих под руки, видимо у неё кружилась голова. Она без умолку всё говорила и говорила.
— А помнишь, Гильфан-абый, как мы за Собачьим переулком, битком набившись в пароконные сани, катались с горы? — спросила Рахиля.
— Ещё бы! Как не помнить!..
— Ах, как мне хочется, чтобы вернулась золотая пора нашего детства! — грустно проговорила Рахиля, тихо вздохнув.
— Но, увы, такое бывает лишь в сказках.
— Сказки придумывают люди… А знаете, мальчишки, когда я скучаю по вас и мне хочется побыть с вами, я стараюсь думать о детстве.
— А я навсегда запомню сегодняшний вечер, — сказал я. — Сегодня мы сделали открытие.
— Какое? — спросила Рахиля.
— Оказывается, девчонки тоже могут быть верными дружбе! Мы с Иваном сомневались, приедешь ты или нет.
Рахиля засмеялась:
— Вам, мальчишкам, надо этому поучиться у девчонок!
Мы вернулись домой вовремя. Маргарита выкладывала пельмени в большое блюдо.
После завтрака мы развеселились, танцевали. Потом Иван попросил Рахилю:
— Раечка, спой нам по-татарски что-нибудь!
— Пожалуйста! — сказала Рахиля, разрумянившаяся после вальса. — Правда, давно я не пела, а для вас спою.
У Рахили был сильный и чистый голос. Она спела песню о том, как под окном выросли два дубка, один краше другого, и каждый из них мил её сердцу, и она не знает, которого она любит больше…
Рахиля умолкла, погрустнев. Мы с Иваном задумались и помолчали. Потом уселись втроём на диван. Рахилю посадили посерёдке.
— Раечка, почему ты не писала нам? — спросил Иван. — Ведь я тебе послал столько писем! Я на тебя тогда обиделся…
— Ведь Гильфан остался в окружении! — ответила она.
— Из-за этого ты не писала Ивану? — удивился я.
Рахиля пристально посмотрела на меня. Перевела взгляд на Ивана, потом грустно проговорила:
— Не знаю, мальчишки, поймёте ли вы меня… Я не хотела изменять привычке. А привыкла я, что вы всюду вместе. Если писала тебе, Гильфан, то писала и Ивану. Если писала Ивану, то непременно хотелось написать и тебе. Вот так… Я совсем не суеверная, но боялась, что стоит мне изменить привычке, и это может остаться навсегда… Дала зарок, что начну снова писать вам после того, как соберёмся все вместе. Давайте чаще переписываться, мальчишки. Знаете, мне очень не хватает ваших писем…
— Договорились. Жди от нас вестей издалека, — сказал я.
— Давайте помнить друг о друге, в какую бы даль нас ни занесла судьба. А теперь… А теперь, если можете, то проводите меня на вокзал. Мой поезд отходит через сорок минут. Я ведь тоже завтра улетаю в дальний рейс. Подготовиться надо… А дома я сказала, что повидаюсь с вами — и сейчас же обратно.
Мы все, даже мои дочурки, пошли проводить Рахилю к поезду.
А вечером мы с Иваном тоже были в дороге.
Во Владивостоке мы получили телеграмму: «Дружба остаётся в силе. Ваша Рахиля».
Последний рассказ Гильфана
Из Владивостока специальным самолётом мы вылетели в Токио. Погода была тихая и тёплая. Иван, оказывается, прихватил в дорогу популярный справочник о Японии. Мы стали перелистывать его, намечать пункты, куда поедем, если удастся. Чем больше сокращалось расстояние до Токио, тем чаще мы смотрели в иллюминаторы. Далеко внизу качался и вздымался зеленовато-серый океан. В стороне, как гигантские корабли, медленно проплыли зелёные острова. Около четырёх тысяч подобных, больших и малых, островов плавают в Тихом океане.
Вот на горизонте показались опоясанные облаками горы, окрашенные тропическим солнцем в медно-розовый цвет. Среди них горделиво возвышался знаменитый вулкан Фудзияма.
На южных склонах гор и в долинах зеленеют плантации чая и сады. А поля, где уже убран рис, затоплены водой. Их ровная гладь сверкает, как зеркало. Если присмотреться, наверно, можно было бы увидеть отражение нашего самолёта.
Наконец мы впервые ступили на японскую землю.
Нас встретили очень приветливо. Отвезли в один из лучших отелей, где для нас заранее были отведены номера. После того как устроились, поехали в наше посольство. Нас подробно ознакомили с предстоящим делом. Сказали, что мне, майору Чернопятко и бывшему начальнику заставы «Подгорная» придётся выступить на суде в качестве свидетелей, видимо, на следующей неделе.
Токио нас поразил своими масштабами и пышностью. Куда ни взгляни, сверкают красочные рекламы, манят иллюминацией фешенебельные отели, поражают красотою изящные четырёх- и пятиярусные храмы, украшенные деревянными кружевами, среди вечнозелёных деревьев белеют богатые особняки. Улицы прямые и широкие. По ним движется сплошной поток автомобилей. А рядом с машинами босой человек в широкополой соломенной шляпе тащит тележку, в которой сидит тучный господин с зонтиком. Нам с Иваном непривычна такая картина. Невольно даже вздрагиваем, как только увидим рикшу или педикеба. Тянет человек, согнувшись в три погибели, свою тележку, а пассажир курит сигару и помахивает тросточкой, будто погоняет иноходца. Мы долго не можем оторвать от него неприязненного взгляда.
В 1945 году бомбардировки причинили большие разрушения Токио. Следы пожаров всё ещё сохранились в кварталах, расположенных вблизи промышленных предприятий, где живут рабочие.
Токио — в переводе на русский язык обозначает «город восходящего солнца». Столица Японии заложена в XV веке. Императорский дворец, построенный, видимо, в те далёкие времена, занимает обширную площадь среди вечнозелёного старого леса. Он обнесён вокруг глубоким рвом, заполненным водой. Как и в старину, перед посетителями опускают разводной мост, только тогда люди вступают в пределы дворца.
Широкая бетонированная дорога начинается от в рот дворца и уводит в город. Автомобили мчатся по ней с огромной скоростью.
Мы побывали в нескольких японских школах.
У входа в школу, на широкой террасе, ровными рядами сложена обувь, оставленная учениками. Оказывается, японцы, как это делается и в татарских деревнях, не заходят в дом в обуви, в которой ходят на улице. Ученики заходят в класс тоже босиком.
Посредине класса стоит длинный стол. По обеим его сторонам поставлены некрашеные скамейки. Гид объяснил нам, что японцы стремятся сохранить у деревянных предметов их первозданный вид.
