Забудь меня, если сможешь - Кристина Вуд
Мне не нравится Ханна. Нет, не так. Мне чертовски не нравится Ханна.
Девушка, которая является младшей сестрой одного из участников группы, в состав которой с недавних пор вхожу и я. Не то, чтобы от всех остальных участников я в восторге, но еще с самого первого дня я подозревала, что эта девчонка явно что-то скрывает… или попросту не договаривает.
И сегодня я практически убедилась в этом. Практически застала ее с поличным.
Ханне нельзя доверять не только потому, что она чертовски самоуверенная выскочка и пару раз подкатывала клешни к Рону, но еще и потому, что она ровно раз в три дня выбегает куда-то по ночам, пока все остальные участники группы видят уже пятый сон. И я очень сомневаюсь, что она спешит на тайную встречу с музами.
Сегодня я попыталась незаметно проследить за ней, но «незаметно» это громко сказано. Она заметила меня еще на первом лестничном пролете, когда малышка Кэти выбежала вслед за мной с немым вопросом на лице. Девочка спросила куда я собралась посреди глубокой ночи, и ее вопрос спугнул Ханну, которая тут же возвратилась на наш этаж со словами «я очень сильно хотела в туалет и уже вернулась».
Стала бы она возвращаться обратно, если бы действительно так уж сильно хотела в туалет? Сомневаюсь. Она поняла, что облажалась и ей ничего не оставалось, как быстро прошмыгнуть обратно, не вызывая лишних подозрений. Вот только она не осознала, что лишь подтвердила мои худшие догадки…
День тридцать восьмой
Это же так просто — забыть прошлую жизнь.
Это же так просто — смириться с тем, что все те, кого ты знал — мертвы.
Это же так просто — свыкнуться с нескончаемой опасностью в извечной борьбе за жизнь.
Но никто из нас не в силах это сделать. В глубине души каждый надеется, что какой-то безумный ученый в темном бункере в сотнях миль под землей прямо сейчас изобретает ценное противоядие от ада, который разворачивается на земле. Ведь, в конце концов, кто-то из нас вымрет. А кто это будет музы или человек — зависит лишь от нас самих.
Мне по-прежнему чертовски сложно просто сомкнуть веки после изможденного дня, стараясь стереть из памяти те страшные моменты, в которые я едва ли не простилась с жизнью. Моменты, в которые я молилась, чтобы при очередной схватке со смертью проиграла я, а не мои близкие. Ведь самое страшное, когда ты видишь смерть того, без кого не сможешь прожить и дня. Без кого жизнь теряет всякий смысл, и самоубийство кажется лишь самым простым выходом из этого бесконечного лабиринта страха.
До эпидемии мы многое не ценили и воспринимали все как должное, даже самые примитивные вещи. Будь то стирка одежды или мытье целой горы посуды. В конце концов, до эпидемии мы даже не знали, каково это стирать вручную без стиральной машины, а кто-то и вовсе не знает, что такое мыть посуду, когда под рукой есть посудомоечная машина.
Мы забыли, что такое теплый душ после тяжелого рабочего дня, чистая одежда с легкими нотками кондиционера для белья, шампунь для волос, аппетитный запах горячей еды и приятный хруст свежего постельного белья. Мы продолжаем есть консервы всех видов, собранные на просторах местных супермаркетов или небольших магазинчиков, а иногда, во времена великого отчаяния Сэм ловит белок и птиц, с аппетитной корочкой зажаривая их на костре.
Никогда бы не подумала, что с таким аппетитом буду уплетать крылья птиц или зажарившийся беличий хвост. Звучит ужасно, правда, но если не думать о том, кого ты ешь, то выходит очень даже неплохо. Во всяком случае лучше, чем ничего.
Когда у нас еще была вода, мы с Грейс утопали в бесконечной стирке, чтобы хоть немного сохранить тот комфорт, при котором ты все еще ощущаешь себя человеком. Мы застирывали одежду дешевым мылом, которое изо дня в день все больше разъедало кожу на ладонях. С каждым днем я сталкивалась с невероятной сухостью рук из-за которой кожа покрывалась чешуйками, а местами и трескалась.
Стоит ли говорить о том, что я просто молила о креме для рук, молочке для тела и, черт возьми, простой зубной щетке. С каждым новым днем мы сталкиваемся все с большими препятствиями, поэтому проблемы, касаемые личной гигиены и простого человеческого комфорта, тут же отходят на второй план.
День сорок пятый
Мам, я все еще скучаю по тебе.
По твоей широкой улыбке и укоризненному взгляду, который с самого детства буквально заставлял меня напрочь забыть обо всех шалостях. По твоему фирменному тыквенному пирогу по воскресеньям и милым колыбельным, которые ты пела на ночь Иззи. Я скучаю по твоим веселым морщинках радости вокруг синих синих синих глаз и чокнутому отношению к идеальной чистоте.
Скучаю по тем дням, когда ты собирала меня в начальную школу и каждое утро заботливо плела косы, которым завидовали все девчонки из класса. Ты так аккуратно натягивала прядку за прядкой, так умело справлялась с колтунами… и хоть иногда я орала как чокнутая от боли… я все равно была благодарна тебе за заботу. Ты вставала в сущую рань, чтобы приготовить завтрак и отвезти меня в школу, когда могла себе позволить поспать еще два лишних часа до работы и отправить меня на школьном автобусе…
Я никогда не говорила тебе этого и прямо сейчас чертовски корю себя… но я действительно люблю тебя. Что бы я тебе не говорила на эмоциях, со злости, как бы я не кричала о своей самостоятельности и не хлопала входной дверью… я все еще люблю тебя…
Глубоко внутри, в неведомых недрах сознания, надежда, что ты жива, все еще теплится во мне, согревая с каждым днем, и не позволяя опускать руки. Я верю, что смогу обнять тебя, ощутить тепло твоего тела и запах твоего любимого лавандового крема для рук. Я знаю, что мы доберемся до лагеря беженцев, я увижу тебя там и застыну посреди дороги, не в силах сделать долгожданный шаг навстречу к тебе. А ты побежишь ко мне, мужественно сглатывая слезы на ходу, и обнимешь что есть мочи до первого хруста костей…
Я верю.
Я хочу в это верить…
* * *
Закрываю блокнот, резко откидываясь на мягкую спинку дивана. Потрепанные кожаные края рассекают воздух,
