Александр Крестинский - Жизнь и мечты Ивана Моторихина
Ни Иван Моторихин, ни другие ученики его класса и знать не знали, что когда-то, тоже будучи в пятом, Андрей Григорьич - а учился он в этой же школе - точно так же, раскрыв рот глядел на учительницу истории Марию Петровну Савину, которая и сейчас доживает свой век в Фалалееве, старая-престарая, даже на пионерские сборы уже не ходит...
Способность оживлять людей из учебника так поразила тогда маленького Андрея Лобова, что он ждал каждого урока истории, как праздника.
Разные потом попадались Андрею учителя - и в школе, и в пединституте, - но никто из них не обладал волшебной способностью Марии Петровны. Сам он, уже учителем, часто беседовал с нею. Мария Петровна ходила к нему на уроки, ругала и хвалила, конспекты свои и некоторые ценные книги подарила, уходя на пенсию, но секрета передать не сумела. Не мог же он, в самом деле, спросить ее напрямик: "Мария Петровна, как вы их, так сказать, оживляете?" Вопрос был наивный, смешной, детский, и, задав его мысленно, он уже стеснялся.
А разгадка между тем и таилась в этой детскости, наивности вопроса. Однажды, идучи с урока и внутренне радуясь тому, как он прошел, Андрей Григорьич неожиданно понял: у д и в л е н и е!
Удивление всему начало! Оно - разгадка тайны. Детское, наивное удивление. Как бы это точнее объяснить... Удивительно вот что: ты читаешь про какого-нибудь там Гильома Каля и думаешь: ведь этот книжный человек был когда-то живым! Он ходил, ел, спал, кричал, смеялся, грустил, дрался, трудился, думал... Это он однажды - был такой день на земле, знойный, с горячим ветром, - это он сделал в тот день непоправимую глупость доверился врагам своим, сам пошел к ним в руки...
Он был живым, как ты! Разве это не удивительно? Пусть кому-нибудь покажется смешным, но согласитесь, это же удивительно - представлять себе в живых картинах давно отзвучавшую жизнь!
Повинуясь этому чувству, Андрей Григорьич начал читать, но сейчас он читал не научную литературу, которой вволю начитался в институте, он читал и перечитывал великих писателей, поэтов, философов древности и средних веков, в основном, - читал впервые, потому что в институте руки у него до этого не доходили.
"Илиада", "Одиссея", "Божественная комедия"...
Софокл, Платон, Аристотель...
Рабле, Петрарка, сказки разных времен и народов...
* * *
...Люди со страниц учебников истории, эти уникальные засушенные насекомые, вдруг разрывали плоскость книжного листа, соскакивали со своих булавочек и начинали вершить земные дела, не забывая попутно чудить так, что небу становилось жарко. И Андрей Григорьич, ероша свои жесткие смоляные кудри, удивленно качал головой и улыбался, рассказывая об их делах и проделках, а с третьей парты глядел ему в рот Иван Моторихин и в точности - непроизвольно, конечно! - повторял всю игру его лица. Иван был зеркалом Андрея Григорьича.
Когда в шестом проходили Жакерию, Андрей Григорьич принес в класс картину, наклеенную на картон. После уроков он то ли забыл снять ее со стены, то ли сознательно оставил - а урок его был последний - и кто хотел, тот вдосталь насмотрелся. Таких, по правде говоря, было немного, а из немногих один остался в классе дольше всех.
...Холм. Огромное раскидистое дерево. К дереву привязан Гильом Каль в растерзанной одежде. Веревки впились в тело... Из-под кудрявых спутанных волос он смотрит на феодалов. Солнце сверкает на блестящих латах и шлемах. Развеваются перья. Надменны и жестоки лица. А в центре - приземистый, широкоплечий, рыжебородый, красноглазый... Презрительная и брезгливая усмешка в сторону Гильома... Сам король наваррский ("наваррский" страшное слово!) Карл Злой... "Смерть и кровь! - сейчас крикнет он - Кровь и смерть!"
Знамена и копья... Копья и знамена. Солдаты толпятся у костра. Они заслонили костер. Иван представляет, как там, на раскаленных, матово-малиновых углях, подернутых легким белесым пеплом, вздрагивает перевернутый треножник, которым будут сейчас венчать Гильома Каля.
...А дальше - там, над горизонтом, - синее-пресинее небо. Ни облачка. Только дым горящих селений и смутные очертания города в тумане. Быть может, Париж?..
И вот чем удивительна эта картина: Иван - как только глянул на нее вблизи - сразу это заметил. Гильом Каль - вылитый Андрей Григорьич! И волосы жесткие, кудрявые, и лицо похоже, и фигура... Кого-то из одноклассников, случайно пробегавшего мимо, Иван хотел удивить своим открытием, обрадовать (он почему-то считал, что все, увидев это сходство, будут радоваться, как сам он, хотя радость была странная - с привкусом озноба), но одноклассник, скорчив вначале заинтересованную рожу, тут же и погас.
Иван остался наедине со своим открытием. Долго он стоял тогда перед картиной и дивился сходству и представлял себе: вон оттуда, из-за дерева, из-за холма, выскакивают вооруженные луками и копьями крестьяне. Вот они сминают эту жутко красивую и безжалостную группу с перьями и солнечными бликами на латах. Вот они ловко взрезывают ножами смоленые веревки, стягивающие руки Гильома, и тот, вскочив на коня, кричит: "Вперед, на Париж!"
На следующем уроке Андрей Григорьич неожиданно сказал, глядя на картину, где по-прежнему ждал своей участи Гильом Каль:
- Когда я учился в шестом и узнал про это, я все не хотел верить, что его пытали и казнили... Я придумывал себе другой конец.
Кто-то закричал: "Какой?"
- Зачем я буду вам рассказывать, - пожал плечами Андрей Григорьич, если кому надо - тот сам придумает.
Иван слушал эти слова так, словно они прямо о нем были, и все-все в тот день связалось в удивительно ясную, ровную цепочку: Гильом Каль, похожий на Андрея Григорьича, Андрей Григорьич - шестиклассник, похожий на Ивана Моторихина - шестиклассника, или наоборот, что, впрочем, все равно... И еще - История с Хорошим концом, о которой все они мечтали.
Иван не открывал дома учебника. Когда Андрей Григорьич вызывал его, он рассказывал все, что слышал на уроке, незаметно для себя (но заметно для Андрея Григорьича) повторяя и жесты его, и интонацию. Андрей Григорьич то улыбнется чуть приметно, то нахмурится, но всегда даст Ивану высказаться до конца, а потом скажет:
- Ну, хорошо, Ваня. Молодец, хорошо рассказал. А какие выводы?
- Выводы...
- Да, выводы какие?
- Я не знаю.
- Не знаешь, - мягко подтверждает Андрей Григорьич, - а ведь в учебнике все по пунктикам сказано, а ты учебник и не читал. Хотел тебе пятерку поставить, да не могу.
* * *
Иван лежал на старом тулупе, на чердаке бабушкиного дома, и видел через окно осеннее небо, настолько плотно закрытое тучами, что оно казалось неподвижным, хотя на улице был ветер. Упираясь в невидимый край серой громады, ветер толкал и толкал ее куда-то, тщетно пытаясь сдвинуть с голубого неба...
И первый снег - первые редкие снежинки - стремительно несся над землей.
Загостевался отец в городе. Негоже так. Пора и честь знать. Дяде Егору надоел, поди. Семья у того. Дети.
А может, уже в пути отец. Трясется на попутке по серой туманной дороге, что тянется меж осенними, набухшими влагой, обезлюдевшими полями, готовыми принять первый снег.
Скорей бы осень проходила! Пустое время.
И тут же встрепенулось что-то в груди, толкнулось - в знак несогласия: нет, нет! И перед глазами встала прошлогодняя фалалеевская осень, такая вот - ветреная, грязная, мокрая, в низких тяжелых тучах. И пять бородачей в защитной форме - у входа в школу...
Бородачи стоят одинаково, прочно расставив ноги в крепких ботинках. Руки у них смуглые, лица - тоже, а у одного - розовый шрам поперек шоколадного лица. А вот и Андрей Григорьич. "Ребята, - говорит, - к нам гости приехали, кубинские товарищи, хотят посмотреть школу. Ну, кто покажет?" Все, конечно, молчат. Андрей Григорьич обводит ребят внимательным веселым взглядом, чуть задерживает его на Поляковой Ларисе (Лариса - председатель, нервно так вперед подалась и даже побледнела от предстоящего), но идет глазом дальше. И вдруг - не чудо ли! - цепляет Ивана Моторихина, который до того уж, кажется, плотно упрятался в толпу, что и не вытянешь... А Андрей Григорьич зацепил-таки и тянет из толпы, молча, но так настойчиво, что Иван даже вздохнул безнадежно. Тогда Андрей Григорьич говорит: "Выходи, Ваня". Вышел Моторихин в круг. "Ну, веди экскурсию!" Иван покраснел: "Андрей Григорьич, я ж не умею..." А тот тихо: "Чего боишься? Такие же люди, как мы, как отец твой - трактористы. Учились у нас, теперь ездят, знакомятся с жизнью. Расскажи да покажи, что где. На стадион проводи, в мастерские, в теплицу..." Тут переводчица что-то сказала своим, кивнув на Ивана. Те разом засмеялись, и зубы у всех пятерых блеснули - Иван даже сморгнул от неожиданного их блеска.
Повел потихоньку. Время от времени переводчица останавливала его тонкой розовой ручкой и, обернувшись к кубинцам, начинала быстро-быстро катать по воздуху круглые красивые слова, которые стремительно слетали с ее губ...
Иван привел гостей на стадион, а потом сверху показал им устроенный в неглубокой ложбине тир. Увидев в земляном тупичке круглые мишени на деревянных щитах, кубинцы заволновались, зарокотали по-своему, а потом стали прыгать вниз, в траншею. Тот, что со шрамом, встал на колено и сделал вид, будто целится из ружья. Андрей Григорьич крикнул: "Ребята, айда за винтовками, быстро!"
