Николай Булгаков - Я иду гулять
Целый драгоценный день впереди!! И мы думаем: вот что сегодня будем делать? Про что-то говорим: "Да ну!.." (про "казаков-разбойников", например). А потом вдруг что-то очень здорово подходит, и мы отправляемся это осуществлять! Какое-нибудь рискованное предприятие, например. У них был особый дух: немножко страшно, немножко хочется, чтобы все кончилось хорошо, а это с рискованными предприятиями не всегда совмещалось; а все-таки интересно, и мы идем...
Тут, конечно, важно еще, чье слово сказано: отношения-то у нас сложные! Во дворе каждый день заново решалось, уважать тебя сегодня и слушать тебя, как только ты начинаешь говорить, или же не очень и слишком уж часто для дружеского смеха над тобой вместе с остальными посмеиваться.
А когда нас собиралось много, может быть, даже все, бывало праздничное настроение! Все вышли, так здорово: никому еще не кричат из форточки идти домой, можно играть в какую угодно игру, на любую хватит ребят - и прежде всего в наш наилюбимейший штандер с досками. Я бегу домой, задыхаясь, за фанерками для него (от посылок с юга - фрукты), беру их как можно больше, и, задыхаясь, играем, и весь вечер задыхаясь, и от радости тоже...
(Были еще, правда, во дворе девчонки. Но о них даже кощунственно говорить. У них занятия были серые. "Дочки-матери" - отчерчена "квартира", они заходят туда и говорят: "чик-трак". "Секреты" - зарытые под стеклом красивые бумажки. Прыгалки, "классики". Они не занимали во дворе серьезного места. По крайней мере, мы не обращали на них особого внимания.)
Самая прекрасная, самая восхитительная, самая вкусная вещь, бывшая в нашей жизни, - это неожиданные события.
Папа приходит вдруг с работы не просто с портфелем, а с какой-то еще большой коробкой! Как с коробкой?! Значит, в коробке что-то есть?! Есть! В коробке - ПЫЛЕСОС! У нас теперь дома будет пылесос!
Вот мы собрали портфельчики, выучили (в разумных пределах) уроки и бредем темным зимним утром в школу со вкусом сыра во рту.
И тут вдруг кто-то бежит, спотыкаясь, навстречу и кричит:
- Уроков не будет, в школе от мороза котел лопнул!!
И, захлебнувшись, чуть не надает...
Вот это да!!
Или кто-то приходит и говорит:
- В этой четверти сказали уже с авторучками приходить. Будем авторучками писать!
Ничего себе!
Когда был прекрасный солнечный день, да еще воскресенье, все дома - я просыпался и слышал негромкие голоса всех за дверью, думавших, что я сплю, то от избытка радости я делал вот что. Еще более тишайшим образом я одевался, раскрывал окно и выпрыгивал с нашего высокого первого этажа, пролетев над подвальной ямой, в сад. Обегал кругом - и звонил в дверь.
Они открывали - а я там, пришел и не сплю! Вот здорово!
Когда бывают неожиданные события и что-то вдруг получается не по расписанию, - жизнь, как подземный ручей, выбивается наружу. (И появляется, о чем говорить.)
На море мы не лежали бессмысленно под солнцем, притворившись мертвыми и затаив дыхание в сознании того, что наша кожа в эти мгновения несколько меняет свой цвет ("!!!"). Нет. Солнце нам и так светило. И потому мы еще могли бесконечно - пока взрослые не позовут - смотреть, какие есть на пляже интересные камни разные, ракушки, собирать их в руку, так как жалко оставлять, как живут волны и вообще на все то, что в изобилии происходило вокруг.
А потом конец лету, и пора уезжать в Москву, то есть в далекий двор, где все мальчишки, радуясь друг другу, собираются к первому сентября, и один какой-то, самый несчастный, который оставался совсем один во дворе, становится все счастливее, не веря своему счастью, что снова во дворе все.
Перед этим, еще на море, пакуется чемодан, и хочется вложить незаметно между слоями одежды баночку с белым морским песком - а вдруг взрослые не заметят, не возмутятся, высыпая его тут же на землю: "Да ты что, за две тысячи километров песок везти!" - и тогда можно будет потом, в Москве, в привычной квартире достать этот песок, и будет так странно, что он здесь, и так интересно...
Ни до, ни после, ни в один год взрослой жизни у меня не было весны такой, как в 1960 году! Мне было десять лет. Я вдруг почему-то заметил ее и был дико рад, как будто до этого такого времени года у меня вовсе не было. Я ходил и радовался, радовался каждой расстегнутой пуговице на своем пальто, лужам, солнцу, следил за ее успехами. И страшно вдруг полюбил Маяковского. Почитав дома немного его стихов, я больше не мог: захлебывался - и выбегал во двор, чтобы отдышаться!
В Москве были первые дни поэзии, и я пошел на площадь Маяковского. Стояла деревянная трибуна с поэтами, площадь вся была полна народу. И я стоял на подножке автобуса "Книги", тянул шею за Евтушенко, которого все скандированием вызывали из толпы. А потом, уже просто, как всегда по субботам, у нового памятника Маяковскому все, кто хотел, читали стихи. И я слушал, остриженный наголо в честь любви к своему поэту. А потом посмотрел вдруг на часы: ого! - одиннадцать уже! Я стал пробираться, маленький, из молодой толпы слушавших, удивленных: чего это я там так долго делал?..
Я никогда не чувствовал себя маленьким.
То есть я, конечно, знал, что сейчас мне пять лет, а вот сейчас десять. Но мне от этого было не легче. Я знал это точно так же, как теперь знаю, что мне двадцать два. Это была моя необходимая естественная жизнь то, что меня называют мальчиком в троллейбусе, когда просят оторвать билетик, чтобы самой не вставать и чтобы место не пропадало...
Вам - пятьдесят четыре года? А мне - тринадцать. Вот и все. Разве только проблем в моей голове было, мыслей пробегало - больше.
Книги, живые книги. Тогдашние книги (хоть они и сейчас стоят на полке). Очень особенные. Со своим характером.
"Конек-Горбунок". Любимая. Возлюбленная. Единственная. Прекрасная (всеми своими чертами). Черноокая.
"Сказки братьев Гримм". Толстая. Растрепанная. Зачитанная. Загадочная (тайны в ее толще). Страх.
В метро мне казалось, что там только один рельс, я был в этом уверен. Меня к краю платформы не подпускали, и ближний рельс я никогда не видел.
Но представляете, с каким чувством я ездил в вагоне?
Вся окружающая жизнь в детстве полна голосов, звуков, запахов, как лесная поляна в знойный летний полдень.
(Потом все это выключается, остается одно изображение.)
Можно было идти по дороге, а после сесть на корточки и долго-долго ее рассматривать...
Все живое, все движется, и неизвестно, куда пойдет, и, может, на тебя. И солнце светит.
