Ирина Карнаухова - Наши собственные
Анна Матвеевна беспомощно развела руками:
- Да что ты, Герушка! Ведь мы одни ночью дороги не найдем.
Гера вскинул ружье на плечо и направился к двери.
- Ну уж как-нибудь... У меня семья там.
Презрительный и холодный голос Лили остановил его на пороге:
- Значит, всех ребят надо бросить и к себе домой бежать? И вам не стыдно?!
- Молчи ты... не суйся... Да поймите же вы, тетя Аня...
Хорри, умница Хорри, всегда приходит на помощь в трудную минуту:
- Гера нас до Синькова проводит, а там побежит домой. Ведь ты так хотел сказать?
- Ну, конечно...- хмуро бормотнул Гера, не глядя на Лилю,- только вы скорей собирайтесь!
Анна Матвеевна с трудом поднялась со стула (дрожат старые ноги от волнения) и беспомощно огляделась.
- А что с собой брать-то в дорогу?
- Ничего не надо, тетя Аня, скорей идти надо.
- А кто же тут останется в доме? Вещей ведь полно!
- Ну, что вы, Анна Матвеевна! - хмурится Василий Игнатьевич.- Я, конечно, останусь... Я ведь все под расписку принимал... и мебель, и матрасы, и вот часы... Это ведь ненадолго - неделя-другая - и погонят их.
Гера даже каблуком застучал от нетерпения:
- Да не волыньте вы! Идем скорей!
Анна Матвеевна нерешительно направилась к двери.
- Хорри,- сказала она,- сходи за Таней.
Когда вошла Таня, все посмотрели на нее с испугом, с болью, горьким состраданием.
- А мы, Танюша,- поспешила сказать Анна Матвеевна,- решили уйти в Синьково; там сельсовет, почта, все начальство... А здесь вот Василий Игнатьевич останется...
- А кто же у нас теперь начальником? - спросил Леша.
Старики мгновенно переглянулись, и опыт многотрудной и долгой жизни, когда не раз лечили они горе трудом, усталостью, заботами о других, подсказал им одно и то же:
- Таня.
- Я? - растерялась Таня.
- Да, ты. Василий Игнатьевич здесь остается; я уж стара да слаба, мне за всем не углядеть. А ты молодая, сильная и знаешь, как мама все дело вела... Кому же, как не тебе?
- Ну как же я?..- сказала Таня и замолкла.
А Гера в нетерпении метался по комнате, приносил какие-то мелочи из своей каморки, рассовывал их по карманам и, наконец, ухватил Анну Матвеевну за рукав:
- Одевайте ребят, тетя Аня. Я не могу больше ждать!
И вдруг Таня, тихая беленькая Таня сказала твердо, "железным голосом", совсем как ее мать Ольга Павловна, которую нельзя было ослушаться:
- Ты подождешь, Гера! Нельзя так идти. У нас малыши... Надо по смене белья взять, полотенца и хлеба побольше.
Сказала и испугалась... Испугалась, что никто не послушается, а может быть, просто рассмеются, задразнят. Вот Лиля взглянула на нее пристально и удивленно... Но ведь надо сделать так, как сделала бы мама. Преодолев огромным усилием слезы, застенчивость и робость, Таня продолжала:
- Кипяченой воды для малышей надо... и заплечный мешок каждому, Анна Матвеевна.
Никто не запротестовал, не рассмеялся, не одернул Таню. Перестал суетиться Гера, пошел Василий Игнатьевич за кипяченой водой, и покорно спросила Анна Матвеевна:
- А где же мне, Танюша, столько мешков набрать?
- У кого нет, тем наволочки можно дать. Я сама сделаю. Собирайтесь, ребята.
Так Таня подняла на свои девичьи плечи почетный, но тяжкий груз, который называется ответственностью.
Вот к этому, Танюша, готовили тебя и мама, и пионерские костры, под синим небом Артека, и отец, раскинувший руки на берегу Халхин-Гола, и комсомол.
Ребята засуетились, забегали.
- Понимаешь, Пинька,- сказал Юра, и глаза его уже заблестели от новой придумки,- не надо хлеба: он тяжелый; а надо шоколаду побольше. Альпинисты всегда шоколад берут. Он питательный. Он восстанавливает в клетках... этого... как его? Эх, забыл!
- Ну, ничего, Юра, ты вспомнишь,- убеждает его Пинька.
- Конечно, вспомню. Пойдем-ка и мы соберем, что нужно.
Они ушли, а я боюсь, ох боюсь, что Юра, вместо того, чтобы собирать вещи, полезет в книгу, торопясь узнать, что именно восстанавливает в клетках питательный шоколад.
И странное дело - в дом пришло горе, за окнами ночь, надо уходить куда-то в лес, а в доме началась деловитая суета, в которую малыши вносят даже что-то веселое.
Анна Матвеевна тщательно отбирает продукты. Таня, смахивая слезы, делает из наволочек заплечные мешки, а Муся и Катя путаются под ногами и щебечут как ни в чем не бывало:
- А я зубную щетку возьму!
- А я Мишку; я без него спать не могу.
Лиля садится на диван, придвигает к себе поближе свечку и раскрывает альбом, лежащий на столе.
- Ты что, матушка, почему не собираешься?
Лиля пожимает плечами.
- Я не пойду. В лесу сейчас холодно, сыро. Я не привыкла... Ведь за нами обязательно кого-нибудь пришлют. Папа позаботится. Я останусь с Василием Игнатьевичем.
- Ну и дожидайся, принцесса! - зло бросает Гера.
Вот уже все ребята готовы. В пальтишках, в шапках, с мешками за плечами, они испуганно поглядывают на темные окна, на озабоченные лица старших и зябко поеживаются.
Таня проверяет каждого. Помогает, подтягивает лямки.
- Почему ты без чулок? - спрашивает она Пиньку. И тот недоуменно смотрит на свои босые ноги,- вдруг среди лета чулки? Но покорно идет за чулками.
- Зашнуруй ботинки, Юматик! - велит Таня. И Юра зашнуровывает ботинки.
- Ну, я готов! - торопит Леша.- Можно двигать!
За плечами его топорщится клетчатый рюкзак.
- О! Какой у тебя мешок! Можно потрогать? - восхищается Муся.
- Потрогай, пожалуйста,- снисходительно разрешает Леша,- из Львова родитель привез. Пошли, что ли?
Надо идти... Уйти из этого дома, который строили для них сотни заботливых рук. Выйти из дверей, в которые по утрам почтальон вносит письмо от мамы или открытку от сестры; пройти по дорожке, вдоль которой цветут ноготки и бархатцы, мимо колодца, в котором такая вкусная вода; выйти из зеленой калитки...
Постойте, ребята, дайте мне поглядеть на вас, дайте вспомнить свое, пережитое... Вот вы собрались в дорогу и не знаете, что, едва раздались первые залпы, первые выстрелы на нашей земле, как Родина стала думать о вас, о своем будущем. Не пройдет и нескольких недель, как по воле страны сотни тысяч ребят наденут такие же заплечные мешки и тронутся в далекий путь, в безопасные места. Матери за ночь постирают, погладят и наметят белье, смачивая его росинками скупых слез, воспитательницы напишут сотни браслетиков с именами, фамилиями, адресами (а вдруг отстанет или затеряется малыш!). Трамваи пойдут к вокзалам, переполненные притихшими ребятами, и мамы будут молча держать холодные ручонки и горько смотреть на мешки первую тяжесть, которая легла на детские плечики так рано. Длинные поезда подойдут к платформе и загудят тихонечко и медленно, нехотя оторвутся от вокзала. И в городе станет тихо...
Пусть никогда больше не наступит в мире такая тишина!
- Ну, а пока в путь, ребята.
- Василий Игнатьевич,- говорит Анна Матвеевна,- Лиля! Идемте с нами! Что вы тут одни останетесь?
- Не могу,- разводит руками Василий Игнатьевич,- ответственность не позволяет.
А Лиля просто не поднимает головы от альбома, как будто ее очень интересуют эти чужие фотографии.
- Ну, как знаете... Дело ваше. Прощайте!
- Зачем же "прощайте"? До свиданья, Анна Матвеевна.
Василий Игнатьевич осторожно обнимает старушку и троекратно по-русски целует ее в обе щеки.
Ребята толпятся около него, прощаются. И Таня говорит ему вполголоса:
- Василий Игнатьевич... мама...- она проглатывает комок в горле,когда вернется... скажите ей, что я... ее очень люблю. Она меня разыщет.
- Хорошо, Танюша. До свиданья, деточка!
Он крепко обнимает ее.
Вдруг распахивается наружная дверь и ветер врывается в комнату, неся листья из гирлянд, украшавших подъезд. Свеча гаснет.
И сразу же маленькие начинают кричать и плакать.
- Мама... ой, страшно, боюсь!..- кричат Катя и Муся.
- Что такое? Кто-то вошел,- взволнованно говорит Юматик,- кто-то вошел!
- Спокойно, ребята,- раздается голос Тани; он чуть-чуть дрожит, но звонок, как всегда.- Хорри, у тебя есть спички?
- Конечно, есть.
Хорри зажигает спичку. Она освещает маленькое-маленькое пространство, бледные ребячьи лица. Углы большой комнаты залиты темнотой, но все чувствуют,- у двери кто-то есть... Там кто-то стоит...
И никто не поворачивает туда головы.
Тогда Хорри подходит к столу, зажигает свечку, поднимает ее высоко над головой и решительно идет к двери. Все медленно поворачиваются в его сторону. И видят: у двери стоит Костя-пастушок. Тот самый веселый Костя, который раз приходил к ребятам, учил их вырезать свирели из лещины, щелкать огромным кнутом и бороться с молодыми телятами, изображая из себя матадора.
Но сейчас он был совсем другой... Пыльная рубаха разорвана на левом плече, до самого пояса, ноги покрыты грязью торфяных болот, закопченное лицо все в ссадинах, а глаза безразличным взглядом смотрят на детей.
- Костик! - окликнул его Гера.- Ты что... ты откуда?
