Владимир Железников - Последний парад
"Какие обыкновенные слова, - подумал Сергей Алексеевич. - Трудно даже представить, что этими обыкновенными словами можно рассказать про Лусию".
А Коля ничего этого не заметил. Он вдруг оказался где-то совсем в ином мире, чем жил ежедневно. Величие Сергея Алексеевича так подавило его, что он совершенно не знал, о чем с ним говорить. У него в жизни еще не было ни одного знакомого, который бы воевал в Испании и знал бы людей, про которых написаны книги. Может быть, он на самом деле генерал?
ПЕРЕКЛИЧКА
Пошел сильный дождь, и Сергей Алексеевич, воспользовавшись этим, пригласил Колю в кафе. В то самое кафе, в котором он лет двадцать пять назад был с Витькой:
Они вошли и остановились, отряхиваясь от дождя, и Сергей Алексеевич, как всегда, замер, оглядывая привычно расположенные столики. Чудо, что оно сохранилось, это кафе, пережив войну.
За стойкой одиноко сидела буфетчица и читала газету. При их появлении она подняла голову, увидела Сергея Алексеевича и приветливо ему улыбнулась.
- А вы сегодня не один? - сказала она.
- Да, - ответил Сергей Алексеевич, повернулся к Коле, и слова, которые он собирался произнести, чтобы объяснить, кто такой его попутчик, замерли у него на губах. Он в волнении прикрыл рукой глаза: перед ним появился Витька.
Сергей Алексеевич стянул плащ, повесил в углу и, зацепившись за клетку с птицей, что стояла у него в ногах, прошел внутрь комнаты.
Коля с удивлением посмотрел ему вслед, взял клетку и пошел за стариком.
Они сели за столик, и Сергей Алексеевич изменившимся голосом, без предисловий сказал Коле:
- Принеси пирожные и бутылку воды, - и дал ему денег.
Все это было полно для Сергея Алексеевича большого смысла, ибо эти же слова он сказал тогда Витьке.
Это был великий, но сладкий обман. И неправы те, кто говорит, что нельзя вспоминать: что прошло, то, мол, быльем поросло. Не вспоминают старого только те, кто бережет себя или боится своего черного прошлого.
Сергей Алексеевич смотрел, как Коля брал пирожные, и вдруг не выдержал и крикнул:
- Возьми себе корзиночку с марципаном! - Ему захотелось, чтобы Коля съел любимое пирожное Витьки.
Он следил за каждым его движением: как мальчик поворачивал голову, улыбался ему, как возвращался к столику.
Коля ел пирожное и запивал лимонадом.
- А вы почему не едите? - спросил Коля.
Сергей Алексеевич с трудом оторвал глаза от лица мальчика, торопливо взял бутылку и налил лимонад в стакан. Рука у него слегка дрожала.
- Вкусное пирожное? - спросил Сергей Алексеевич, имея в виду Витькино пирожное.
- Да, - ответил Коля.
Сергей Алексеевич вспомнил, что столик тогда стоял немного не так, и ему это стало мешать, и он не выдержал и подвинул столик вплотную к стене.
Коля остался на прежнем месте, стакан у него был в руке, а пирожное уплыло со столиком. Он поднял глаза на старика, стараясь догадаться, что все это значило.
- Тебе не трудно поставить свой стул сюда? - Сергей Алексеевич показал Коле, куда именно надо ему поставить стул, и Коля выполнил его просьбу.
Теперь они сидели друг против друга. И Коля, который снова принялся за пирожное, чувствовал на себе тревожный взгляд старика.
Постепенно черты Колиного лица сместились, и Сергей Алексеевич не боролся против этого наваждения, а, наоборот, старался в себе всю ту прежнюю картину восстановить доподлинно.
И вот уже перед ним вместо Коли сидел Витька. И сам он тоже другой. Правда, он мало помнил свое тогдашнее лицо, а только одел себя в новенькую форму генерала. Около стула, рядом с ним, стоял чемодан, через него был перекинут плащ. Он приехал сюда сразу же после того, как получил новое назначение.
"Ну, как ты тут без меня?" - спросил он у Витьки.
"Нормально, - ответил Витька. - А ты?.."
Витька хотел узнать у него про Лусию, а он увильнул от ответа, сделал вид, что не догадался. Это была нечестная игра, но он продолжал ее до конца.
"Еду формировать новую дивизию".
"А я?" - спросил Витька.
"Поживешь в интернате, - ответил он. - Какой-нибудь месяц. - И, чтобы замять неприятный разговор, полез в чемодан и вытащил сверток: - Это тебе трусы, майка и прочее".
"Не хочу я в интернат, - сказал Витька. - Надоело".
"Неужели ты не понимаешь? - ответил он. - Время сейчас суровое. Того и гляди, Гитлер полезет. Как только осмотрюсь на месте, сразу заберу тебя".
"Лучше я к Лусии", - сказал Витька.
Вот, оказывается, в чем дело, вот почему ему надоело в интернате.
"Еще чего выдумал! - сказал он, совершенно не готовый к такому повороту разговора. - Ей не до тебя".
"Почему не до меня?"
"Работает она много".
"А ты был у нее?" - с подозрением спросил Витька.
"Был. Паспорт ей еще не оформлен... - Он попробовал пошутить: - Может быть, она вообще не захочет возвращаться, а ты явишься... Охота ей возиться с двумя мужиками. Стирать им белье, варить обеды..."
"Что же, она нас бросила?! - спросил Витька и со злостью сказал: Врешь ты все! Это ты ее бросил, а не она нас!"
Он тогда крикнул ему: "Замолчи!" - и ударил по щеке, единственный раз в жизни, хотя был неправ. Но он, видимо, думал больше о себе и совсем не подумал о том, что Витьке Лусия тоже дорога.
Сергей Алексеевич сел на камне у самой кромки воды, и набежавшая волна сбила клетку с птицей.
Коля подхватил клетку и вытащил кенара.
- Не дышит, - сказал Коля.
- Это я виноват, - сказал Сергей Алексеевич. - Прости. Засмотрелся на тебя.
- Я не артист, чтобы на меня смотреть! - в сердцах ответил Коля. - А вот подарочка как не бывало.
- Ты похож на моего сына, - вдруг сказал Сергей Алексеевич.
Он произнес эти слова, как будто сделал какое-то мировое открытие или рассказал величайший секрет, но Коля ничего не заметил.
- Захлебнулся, - сказал Коля. - Много ли ему надо.
Сергей Алексеевич взял кенара у мальчика и начал на него дышать, стараясь отогреть птицу своим дыханием.
Но вот кенар шевельнулся, и Сергей Алексеевич с видом победителя протянул его мальчику.
- Жив курилка. Просто испугался, - сказал Сергей Алексеевич. - Я в детстве с ними много возился.
Слово "детство" оглушило его своей неожиданностью: не верилось, что это когда-то было. Что было детство с рыжебородым отцом, каменотесом, что была мать. Она по утрам кормила во дворе кур, которые неслись в сарае на сеновале. А он потихоньку пробирался на сеновал, таскал эти яйца и выпивал, а мать не могла понять, почему вдруг куры перестали нестись, и ему было смешно. Куда все это ушло? И почему это вызывает в нем только удивление, а последующее - гибель Витьки, потеря товарищей - боль? Потому что последующее могло быть лучше, удачнее. А детство прошло так, и по-другому не надо.
- Шевелится, - сказал Коля, вспомнил, что старик ему что-то говорил о сыне, и спросил: - А ваш сын живет в Москве?
Сергей Алексеевич промолчал: он и сам еще не понимал, как у него вырвалось про сына. Только разве потому, что этот паренек похож на Витьку. Он ведь никогда никому не рассказывал о сыне - это была его тяжкая ноша, и он не хотел и не мог ни с кем ее делить. Но сейчас впервые им овладело странное состояние. Этот мальчишка его гипнотизировал своим видом, и с каждой минутой Сергей Алексеевич находил в нем Витькины черты, и поэтому ему захотелось открыться перед ним.
Сергей Алексеевич бросился в рассказ сразу, без подготовки, бросился очертя голову:
- Он погиб... В войну...
Сергей Алексеевич замолчал. Приступ воспоминаний был настолько силен и осязаем, что вызвал у него даже головокружение. Он закурил и затянулся, и голова у него от этого стала совсем пьяной. И он уже не слышал сам, что рассказывал, не слышал собственного голоса, и, может быть, он рассказывал Коле не то, что видел сам.
Какой-то неровный строй людей, изломанная длинная цепочка. Ну да, это тот самый привал, на котором он отпустил Витьку в разведку. Он отлично помнил эту большую лесную поляну. Да что там помнил - просто ни на секунду не забывал, но прятал где-то в глубине памяти. И вот лица этих людей, что были с ним тогда там.
Сергей Алексеевич почувствовал, как он идет широким военным шагом вдоль этого строя, и не заметил, что Коля едва поспевает за ним.
...Они рассчитывались по порядку номеров, а он шел вдоль строя, вглядываясь в лица этих людей, и сострадание жгло его сердце. Они давно мертвы, эти люди, а он слышал их голоса, видел заросшие лица, перевязанные головы, запекшиеся губы. В строю среди здоровых много раненых, сидящих на земле, некоторые лежали на носилках, прикрытые шинелями. Женщины тоже стояли в строю, держа за руки ребятишек. У иных двое, а к одной прижались трое; это была жена погибшего полкового интенданта Новикова. Они даже не успели эвакуировать семьи.
Он помнил, где-то отдаленно ухали пушки, заглушая голоса, но все по привычке бесшумно двигались и разговаривали полушепотом.
"Двадцать третий!"
Красноармеец Вася Пегов. Он тогда застрелил жеребенка своей кобылы, и они его съели.
