От Москвы до Берлина[Художник Акишин А. Е.] - Лев Абрамович Кассиль
Однажды, в августе 1943 года, пришла к маме тетя Соня, работавшая рядом, и предложила забрать нас с братом в свою деревню на недельку: «Вы все время на работе, а у нас там грибы, ягоды, корова — пусть побудут». Стаська категорически отказался, а я, испытывая страсть к путешествиям, согласился. Правда, была тут одна закавыка. Тетя Соня (фамилия ее была Шмидт, как у известного полярника) была немка, да и к тому же какая она тетя! Ей было восемнадцать — девятнадцать.
Но к «нашим» немцам мы ненависти не испытывали, да и район наш был интернациональный: в нем кроме русских были колхозы других национальностей: «Роте фанс», «Ротармеец» — немецкие, «Червонный пахарь» и «Червонный трудовик» — украинские, «Энбекши казак» — казахский, да, кажется, был татарский и даже латышский. «Ну а немцы — так это же свои, наши», — сказала мама.
В деревне, куда мы добрались на лошадке, взрослых мужчин, правда, тоже не было. Всех, кто постарше двадцати лет, забрали в трудармию (вот, наверное, надо бы написать: где и как она работала, сколько осталось в живых).
Дедушка тети Сони, крепкий шестидесятилетний крепыш, протянул руку и поприветствовал меня: «Здравствуй, пионер Валерий» — и повел сразу показывать: какая у них была умная корова, сочная малина и особенно поразил крупной, с детскую голову, картошкой. Да, действительно, такой картошки, как в немецких деревнях, ни у кого больше не было. Вечером меня напоили молоком, мы поели вкусную рассыпчатую картошку с солеными огурцами. (Помню, отец утешал, когда было не столь сытно, и говорил маме: «Ну что ты, Фиса, все хорошо, хлеб есть, картошка есть, а огурцы — это уже роскошь».) Конечно, все это было роскошью для военных лет, и меня положили спать в комнате на военную кровать, над которой висела грамота с портретами Ленина и Сталина «За высокие урожаи картошки». Наш немец-то!
Но я так и не заснул. Почему-то мой организм не очень-то раньше обращал внимание на такую мелочь, как клопы, а в моем диване они водились. Да и вошка была ему знакома. В классе нас еженедельно проверяли на вшивость. Такое время было: иногда вошь заползала. Но тут, в чистеньком немецком доме, меня заела быстрая, резвая попрыгунья блоха. У нас их не было, а тут то ли собаки, то ли кошки выпускали с себя стайки веселых прыгунов на юного пионера.
Пионер и не спал всю ночь: чесался, хлопал себя по спине и по ногам, а блошки, казалось, играли со мной, резвились, перепрыгивали, иногда оказывались и на голове. Я стряхивал их, а может, воображал, что это они. И наконец, я не выдержал: чтобы привлечь к себе внимание, стал постанывать. Сонин дед услышал, с тревогой встал, зажег лампу, что-то спросил по-немецки, типа: «Вас ист дас?» [10] Я стеснялся объяснить, а дед принес одеяло со своей кровати и накрыл меня. Легче от этого не стало — я измучился и еле дождался утра. Утром показал на небольшие точечки на руках и животе.
Дед покачал головой и сказал, что это не опасно. Да я и сам знал, что не опасно, но зудит и чешется. Решил терпеть. Днем с племянником деда Карлом (имя Карла было на слуху после кинобоевика «Карл Брунер», где юный Карл боролся с фашистами) пошел в лес, насобирал целый кувшин земляники и корзинку грибов. Дед же подготовил сюрприз: собрал вечером человек десять таких же, как он, пожилых людей и торжественно объявил что-то по-немецки, а мне перевел, что он им сказал, что я умный и хороший пионер: отмечаю на карте линию фронта и расскажу колхозникам, что там на западе. Я, конечно, опешил. Взрослые, да еще немцы! Но ведь пионер же.
И, встав за стол, стал рассказывать, что наши разбили немцев под Орлом и Курском. Тут же поправился: «Не немцев, а фашистов. (Деды с согласием кивнули.) А сейчас мы вышли на Украину, взяли Харьков, и в Москве по этому поводу был салют, то есть стреляли холостыми и пускали в небо ракеты». Сказал, что наступаем на Днепр и скоро возьмем Киев. На такое заявление меня, конечно, никакое Совинформбюро не уполномочивало. Но тут уж я действовал, как настоящий политрук, — подбадривал аудиторию.
Я остановился, сделал паузу и не знал, чем закончить. Потом вспомнил плакаты, висевшие в нашем клубе, где мы выступали перед летчиками, и торжественно сказал: «Наше дело правое. Враг будет разбит, победа будет за нами! Смерть…» — и запнулся, внутренне поняв, что надо сказать не так, как там, на плакате. Затем звонко произнес: «Смерть фашистским оккупантам!» Деды дружно кивнули и почти сразу все стали подходить ко мне, пожимать руку и говорили: «Данке! Спасибо!» А мой дед пристукнул кулаком и вроде бы в заключение сказал: «Победа будет за нами».
Ложился я с сознанием выполненного долга в комнате, на полу которой была разбросана полынь, чабрец и еще какие-то травы против скачущего воинства. Оно вроде и притихло, но, скорее, изучило все проходы и обходные пути и, после того как дед захрапел, кинулось на почившего на лаврах политинформатора.
На этот раз я не стонал: не хотел ронять свой политический авторитет, но твердо решил, что утром уйду. Ну и что, что тридцать километров. Пройду спокойно, дорога прямая, ходить умею. А что касается песни «Жил-был король когда-то, при нем блоха жила…», то я долго-долго не мог слушать ее без содрогания. Утром все хозяева ушли на работу: время военное, должны трудиться. Я побродил по двору, высыпал в свою кепку собранную землянику, обул ботиночки и двинулся домой, подальше от блох.
День был веселый, ветерок теплый, дорога прямая, без извилин, цель движения ясна. Я и шел без особого сомнения в своих силах и правильности решения. Степь сибирская уже подвыгорела, но попадавшиеся березовые колки́ (так у нас называли рощи) желтизной еще не тронуло. Поля наполовину уже были скошены. Я знал, что это убрали ячмень. Пшеницу мой дядя Боря-комбайнер убирал в начале сентября. Навстречу попались две-три машины, на бортах которых висели написанные на кумачовых полотнах лозунги: «Урожай — фронту!», «Не оставим на полях ни зернышка!». Машины возвращались с элеватора, который в прошлом году горел, а сейчас уже восстановлен. Мы, мальчишки, бегали и помогали тогда во время пожара ведрами переносить зерно подальше от горевшего здания.
К полудню степь поднакалилась, я повязал на голове рубашку (в кепку-то я насыпал собранную вчера
