Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3)
Наконец простились. Парень, как конь вороной, припустил бегом, и Алексей за ним погнался. Была у него одна мыслишка заветная, пришла в голову только что, неожиданно, едва узнал со спины Катю с парнишечкой этим.
Парень драпал, то ли торопясь, то ли согреваясь, а за ним шел рысцой старый хриплый конь Пряхин, сбиваясь с дыхания, оскальзываясь и спотыкаясь. Нет, не хватало сил у него, пришлось применять голос:
- Эй, паренек! Погоди!
Мальчишка остановился - лицо курносое, простое, но чуб кудрявый из-под ушанки по всем правилам ухажерского мастерства.
- Вам чо, дядя?
Пряхин стоял перед ним запыхавшийся, изнемогающий и слова не мог вымолвить. Наконец продышался, спросил:
- Когда завтра с Катей встречаетесь?
- А чего? - отступил растерянно парень, готовый опять убежать.
- Да ты не бойся! Я с добром! - остановил его Пряхин. - Хочу вот попросить тебя, сделай милость! - Он полез под гимнастерку, в нагрудный карман, и парень снова отступил - на всякий случай.
Алексей вынул деньги, протянул ему, сказал:
- Ты ж к ней хорошо относишься?
- Допустим, - настороженно ответил парень. - А что?
- Что, что! - рассердился Алексей. - Видишь, какая она худющая! Кожа да кости! Вот ты ей и купи! Да не сластей - что с них проку, - а ватрушку покупай. На рынке, у торговок. Как на свиданку-то пойдешь, так и купи.
Парень улыбнулся, приблизился к Алексею.
- Это точно! - сказал он. - Худая как скелет. А хорошая!
- Одно с другим не связано, - кивнул Алексей. - Так вот, ты ее угощай. Каждый день, слышишь.
- А вы ей кто? - спросил парнишка.
- Д-дядька, - неуверенно заикнулся Алексей. - Но ты про меня ей ни слова. Понял? - Припугнул: - А то она и тебя прогонит. - Пояснил: Обидчивая очень.
Парень кивнул, сдвинул ушанку на ухо, чуб свис ему на глаз - это видно, чтоб повзрослей казаться.
- Будет сделано. А как деньги кончатся?
- Я на рынке работаю, на карусели. Алексеем зовут. Придешь, спросишь.
Паренек оказался правильный, хороший. Однажды даже провел Катю мимо карусели: она ела ватрушку, бойко говорила о чем-то с ухажером, а тот косил на карусель глазом, давал Пряхину понять, что это он как бы отчитывается.
В эту минуту карусель стояла, Анатолий сажал новых ребятишек и Алексей выбрался наружу подышать.
Действия паренька он заметил, понял его и в душе поблагодарил.
Побеспокоился: только бы Катя не узнала.
Попутными подводами, прямо от рынка, двинулись в деревню Анатолий и Алексей. За спинами надежно приторочены мешки с одеждой, собранной на обмен, начальство извещено, что карусель два дня будет в простое, снег скрипит под санями, словно кто-то ест свежие яблоки. Даже дух вроде яблочный - чистый и бодрящий. Солнце, как в маленьких зеркальцах, отражается в каждой снежинке, и лучи его острыми иглами колют глаза.
Анатолий жадно подставляет лицо свету, спрашивает Пряхина:
- Светло вокруг, а? Светло?
Алексей отвечает ему в тон, бодро, хотя глядит жалеючи:
- Светло! Слепит!
Другим тоном с Анатолием говорить нельзя, заругается, закричит: "Ты чего разнылся?!" Нет, ни разу еще Пряхин не видел гармониста невеселым, угрюмым. Вот и сейчас кричит:
- Ну дер-ржись, деревня! Вынимай натур-ральные припасы! Инвалидский магазин едет! Шило - на мыло, штаны - на сало! - И сам же хохочет, заливается.
Когда в поход этот собрались, Анатолий гармошку через плечо перекинул. Пряхин отговаривал его, даже ругался:
- Какого черта в такую даль тащиться?
- Эх, темнота! - хохотал Анатолий. - Не понимаешь ты, братишка! Да гармонь - это оружие пролетариата! И в деревню надо нести песню и музыку, кроме нашего барахла. Не улавливаешь момента?
Подвода приостановилась, выгрузила менял, и Пряхин с Анатолием оказались посреди какой-то деревни.
- Ну-ка, дай мне обзор местности! - велел гармонист.
Деревушка была симпатичная, торопились, взбирались на горку избы, закуржавелые березы украшали деревенский порядок - загляденье, да и только! Только вот ни души кругом.
- А ну, - сказал Анатолий, разворачивая мехи гармошки, - оживим пейзаж!
Звонким своим, даже чуточку хулиганским голосом запел он свою любимую:
Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой,
Крутится-вертится хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!
Анатолий замолчал. Улыбался, поворачивал очки то вправо, то влево, потом сказал, удивляясь:
- Никто не встречает? Странно.
Тощая шавка тявкала на них, на всякий случай пятясь задом и помахивая хвостом - вроде, с одной стороны, чужие, а с другой - вдруг чего поесть перепадет.
Они пошли по деревне, Алексей на полшага впереди, чуть позади, взяв его под руку, - Анатолий.
Окна были пусты, теперь и собака не брехала - шла за гостями, поджав хвост, - и никто их не встречал, никому не были они нужны со своим барахлом и даже музыкой.
В одном окне сквозь кружево инея выглядывало на них испуганное старушечье лицо.
- Меняем вещи на муку! - крикнул Алексей, и старушечье лицо разгладилось, успокоилось - она помотала головой, "Испугалась, - подумал Пряхин, - не свой ли кто с фронта слепым пришел".
- Шил-ло - на мыло! Мыл-ло - на шило! - закричал Анатолий.
В воротах ограды стояла женщина средних лет, укутанная платком.
- Аники-воины! - окликнула она. - Околели, поди! Заходите погреться!
Они вошли в избу, наклонив головы, чтоб не расшибиться о низкую притолоку, чинно сели на лавку, и хозяйка предложила:
- Товар-то свой раскладывайте. Бабы сейчас подойдут.
И верно, двери поскрипывали, по ногам прокатывались холодные клубы воздуха, и на пороге возникали женщины.
Алексей разложил на лавке целый магазин: кожаные штаны, куртку, фуражку, рубахи Анатолия, ношеные брюки, старые ботинки.
Когда набилась полная изба, Анатолий опять растянул мехи и ударил вальс "Амурские волны". "Чертяка, - подумал Пряхин, - по чувствам бьет". Ему стало неловко оттого, что они так действуют. Коварно получалось, нехорошо.
Анатолий закончил вальс, трогательные и волнующие звуки стихли, музыкант чинно кивнул головой, как бы давая понять, что лирическая часть закончена и можно приступать к делу.
Бабы потоптались еще у двери, потом все сразу двинулись вперед, а через минуту стоял в избе магазинный гомон. Все говорили между собой, щупали кожу пиджака и штанов, разглядывали на свет рубахи, подносили их к окну, где поярче.
- Слышь, братишка! - сказал негромко Анатолий. - Кажись, попали мы, а? Ноги-то унесем?
Пряхин усмехнулся: а что, может, и впрямь выгорит их затея? Но бабы, подробно ощупав каждую вещь, приутихли.
- Мыльца у вас, родимые, нет? - спросил чей-то тонкий голосок.
- А спичек?
Его поддержали:
- А сольцы?
- Смилуйтесь, гражданки, - засмеялся Анатолий. - Мы же не коробейники, не торгаши. Обыкновенные инвалиды! Нам бы пожрать чего, чтобы выжить, чтобы до победы нашей добраться! - Он осекся. Что-то уж очень пламенная получилась речь. Анатолий похлопал рукой по тряпкам, спросил: А что, не нравится?
Бабы завздыхали, загомонили опять, но уже тише.
Хлопнула дверь. На пороге возникла еще одна женщина, и изба оживилась:
- Валя! Бери чего-нибудь Сереге-то!
- Ведь возвращается.
- Подарочек какой!
Валя скинула платок, оказалась молодой, белозубой, веселой.
- Глянь-ка, штаны какие - сносу нет!
Окна задребезжали от хохота.
- А пинжак-то, пинжак!
- За почем костюм отдаете, инвалиды? - перебила всех веселая Валя. И впрямь Сереге подарочек!
Алексей молчал, мялся, не знал, как и сказать, но Анатолий в тон Вале крикнул:
- Да для мужа живого ведь ничего не жалко, а? Клади два мешка.
В избе разом стихло.
- Чего два мешка? - испуганно спросила Валя.
- Как чего? - ответил игриво Анатолий. - Муки.
Пряхин разглядывал крестьянок и обливался потом. Анатолий был слепой, это женщины понимали и смотрели на одного Алексея, только на него. Смотрели презрительно, осуждающе, удивленно.
- Пошли отсюдова, бабы, - сказал чей-то глухой голос.
- Спекулянты вы, а не инвалиды, - добавил другой.
Женщины враз заговорили, двинулись к двери, уже кто-то вышел, по ногам шибанули морозные клубы воздуха, и тут Анатолий крикнул:
- Стой!
Крикнул, как там, на войне, командовал, наверное, своими солдатами.
- Спекулянты? - спросил он, поднимаясь. - Какие же мы спекулянты, бабы? Разве похожи мы на спекулянтов? - Голос его сел, сломался. - Неужели вы думаете, что пришли бы мы, мужики, к вам свои штаны на муку менять, коли б нужда к стенке не приперла, а? И нужно нам за эту довоенную кожу, черт бы ее побрал, не меньше мешка муки, чтобы малые дети с голоду не передохли. - Анатолий успокоился, сел снова на лавку. - И вы нас не стыдите, самим стыдно. Деваться некуда.
Женщины стояли у выхода, повернувшись к слепому, - стояли плотной маленькой кучкой, и лица у всех были точно выточены из дерева.
"Вот после войны, - подумал неожиданно Алексей, - памятник такой вырубить надо художникам. Бабы. Смотрят на тебя и будто заплакать хотят".
