Елена Шолохова - Ниже бездны, выше облаков
Как же плохо без него! Без него меня нет. Страдаю немыслимо, каждую минуту. Даже во сне. Сплю и плачу, рыдаю вслух. Увидеть бы его! Хоть разочек.
Утром звонила Тамара Ивановна. Разговаривала с ней мама, о чём – я не слышала. Да и без разницы мне, по большому счёту. Иногда лишь думаю, сколько ещё меня не будут трогать родители, прежде чем решат, что, по их представлениям, я ничем не больна, и погонят в школу. Мама считает, что у меня нервный срыв. Даже какого-то знакомого невролога приводила к нам, ещё перед каникулами. Тот, видать, её диагноз подтвердил, потому что с уроками ко мне не вяжутся.
Но ясно, что это временно. Всё равно рано или поздно заговорят про учёбу. И, скорее всего, рано, учитывая, что уже пошла новая четверть. Но в школу я точно не вернусь. Чтоб она совсем провалилась вместе с проклятой Запеваловой и её прихвостнями!
Только как им объяснить, маме, папе, что не могу больше ходить в нашу школу? Что там у меня такие проблемы, какие им даже не снились. Я и прежде-то без Димы побоялась бы туда сунуться. А теперь особенно… Ведь мало того, что все ненавидят и презирают меня за то собрание – спят и видят, как бы наказать, так ещё и дневник мой пропал. И как раз в тот жуткий день, семнадцатого марта, когда я подслушала разговор Димы и Аниты.
Пропажу я заметила только дома, вечером. Полезла в сумку – а я точно знаю, что он был в сумке, – и не нашла. Перетряхнула всё – бесполезно. Пропал. Стала вспоминать, когда оставляла вещи без присмотра. И тотчас всплыло в памяти: перед литературой Тамара Ивановна всучила мне кипу тетрадей и попросила помочь донести до учительской. У неё-то самой была кипа ещё больше. Но, оказалось, это лишь предлог. На самом деле она задавала дурацкие вопросы про Диму. Когда я вернулась в класс, моя сумка лежала на стуле – а оставляла я её под партой – и была почему-то раскрыта. Дима сидел рядом и сказал, что выходил курить. А когда пришёл, обнаружил, что кто-то из наших выпотрошил мою сумку, разбросав всё по полу. Он, мол, все собрал и сложил обратно. В тот момент я даже не особо расстроилась, потому что подобные пакости наши уже вытворяли, а про дневник я почему-то сразу не вспомнила. Собственно, почему? Да потому что, дура, услышала только одно – Дима собирал мои вещи, Дима обо мне побеспокоился. И всё – в зобу дыханье спёрло.
А теперь, как представлю, что они читали мой дневник, а они, конечно же, читали, такая тошнота накатывает. Ведь там такие есть откровения, мама дорогая! Большего позора и ужаса я даже представить не могу. Нет, ни с кем из своего класса я больше никогда не встречусь. Однозначно.
Заглянула мама. Сказала, что ей нужно по делам.
– Я скоро вернусь.
А у самой лицо встревоженное, боится меня одну оставлять – вдруг что случится. Нечего тебе боятся, мама. Всё самое плохое, что только может быть, со мной уже случилось.
Я кивнула, мол, иди, нормально всё будет. Мне даже неинтересно, куда она пошла, надолго ли. Лучше бы надолго. Последнее время мне нравится, когда я дома одна, когда никто не пытается заглянуть в душу. Тем более когда в душе такой мрак.
В стотысячный раз послушала Unintended. Зачем я её слушаю? Рву сердце? Разозлилась, отшвырнула айпод. Не могу я так больше! Недавно мама затеяла читать мне лекцию о счастливом будущем – потом, через годы. Мол, вырасту, стану умной, красивой, образованной, встречу своего человека, такого же умного, красивого, образованного, ну и конечно, обеспеченного, и всё будет хорошо. Так и хотелось сказать: какой бред ты несёшь, мама! Какое будущее, какой свой человек?! Я уже встретила Диму, а больше мне никто не нужен и никогда не будет нужен. И не хочу я, чтобы было всё хорошо потом – мне сейчас надо!
В дверь позвонили. Доплелась, приникла к глазку. Господи! Там, за дверью стоял он – мой Дима! Не поверила. Решила, что такого быть просто не может. Иллюзия, галлюцинация, мираж. Открыла – он. Куртка нараспашку. Вихры торчком. Глаза синие-синие. И смотрел так, что дух захватило. Сердце ухнуло, зашлось. В груди защемило. Мы стояли и смотрели друг на друга. И слов не надо было. Впервые я поняла, что взгляд может столько всего сказать! И как сказать! Любые самые громкие фразы показались бы мне в тот момент никчёмными.
В глазах вдруг защипало. Слёзы. Так некстати.
– Не плачь, – Дима шагнул ко мне. Обнял.
Я вдыхала его запах и надышаться не могла. Вот оно – счастье! И ничего больше не надо. Так бы вечность и простояла рядом с ним.
А потом мы сидели у меня в комнате и долго-долго говорили. Обо всём. Дима мне сказал, что с Анитой он порвал, что те ужасные слова он действительно говорил, но давно, когда только пришёл в наш класс и совсем меня не знал. А потом всё изменилось. И ходил он со мной не из жалости, а потому, что самому хотелось. А ещё признался, что скучал. Я в ответ и вовсе вывалила на него целую тонну откровений. Рассказала всё, что так долго хранила в тайне от всех. Про дневник тоже сказала. Правда, моя идея больше не показываться в школе Диму насмешила:
– Глупости всё это, да и родители тебе не позволят. И правильно сделают. Наоборот, выясним, кто взял, да и прижучим как следует.
Дима говорил с улыбкой, несерьёзно, но от его слов и правда стало на душе тепло и спокойно. Договорились, что на следующий день он будет ждать меня, как всегда, у ворот.
– А ты знаешь, о чём я больше всего мечтала эти дни?
Я включила Unintended, которая теперь стала для меня гораздо больше чем просто песня.
Мы медленно кружились и смотрелись, наверное, очень странно – вдвоём, средь бела дня. Вдруг отворилась дверь, на пороге возник папа. Уставился на нас в полном недоумении, но хоть не стал закатывать сцену при Диме.
Зато вечером устроил маме целое представление. Ругался, негодовал, даже кулаком стукнул о столешницу. А мама ему сказала:
– Что ты, Боря, так расшумелся? Кричишь, кулаками машешь. Ты видел, что с нашей дочерью творилось? Болела, да. Но чем? Если ей нравится этот мальчик, мы не должны ей запрещать с ним встречаться. Я не хочу потерять дочь.
– В каком смысле?
– Да во всех смыслах!
Впервые мама говорила с папой так решительно. Спасибо, мамочка!
Хотя, если бы даже они и запретили мне встречаться с Димой, ничего бы не изменилось. Нет такой силы, что заставила бы меня отказаться от него.
* * *Наутро мы, как и условились, встретились во дворе школы. Вошли вместе, не просто рядом, а взявшись за руки. И мне было всё равно, кто и как на нас косится, что шепчет за спиной.
Правда, перед входом в класс я всё-таки слегка забеспокоилась.
Первой нас увидела Жанка Корчагина и… поздоровалась. Не подмигнула украдкой, как она иногда делала последнее время, когда меня все гнобили. Не улыбнулась мимолётно. А крикнула через весь кабинет:
– О! Какие люди! Привет! Что-то вас давно не видно было. Болели? Оба разом?
Потом поздоровались и другие девчонки. Я отвечала по инерции, совершенно не понимая, что происходит. Никто и не думал меня высмеивать, говорить гадости и даже просто злобно на меня поглядывать. Все, абсолютно все, вели себя со мной и с Димой как ни в чём не бывало. Как будто не существовало нескольких недель травли. Запеваловой же в классе не было, а за её партой сидели Айрамов с Шошиной.
– Ничего не понимаю, – шепнула я Диме. – Куда Запевалова делась?
Дима кивнул – мол, и он удивлён.
На перемене ко мне подошла Тамара Ивановна и велела зайти к директрисе. Я подумала, что из-за прогулов.
Вошла к ней ни жива ни мертва – надо же, после таких потрясений всё ещё боюсь её. Но Анна Карловна достала из сумки и положила на стол… мой дневник.
– Забирай. Можешь идти.
Я взяла дневник и пошла к двери, ничего не понимая. На пороге оглянулась. Директриса смотрела на меня совсем не злобно. И вдруг произнесла:
– Рассказали бы всё это своевременно, многого можно было бы избежать.
Я смутилась, но всё-таки спросила:
– А Запевалова?
– Запевалова больше у нас не учится.
– Анна Карловна, а кто вам передал мой дневник?
– Неважно. Главное, что хоть у кого-то хватило смелости вывести её на чистую воду. Всё, иди.
В коридоре меня ждал Дима.
– Запевалова у нас больше не учится, – повторила я слова директрисы. И как же невероятно это звучало!
– Вот, – я показала ему дневник. – Она мне отдала. А кто ей принёс, не сказала.
Дима улыбнулся, пожал плечами:
– Разве это так важно? Главное, что Запеваловой больше нет, а мы – есть.
– Да, правда.
Тут он наклонился, поцеловал меня в лоб и добавил тихо:
– И мы вместе…
