Зоя Воскресенская - Сердце матери
Мать всегда ждет. Мать всегда в тревоге.
У дверей раздался звонок.
Сдвоенный, громкий. Так всегда звонила Маняша. Может быть, это она?
Открыла дверь, всматривается в пришельца. Доброе, но незнакомое лицо, солдатская шинель.
- Вам кого?
- Не узнали, Мария Александровна? Роман Васильев. Ромка.
- Сразу не признала, Роман Игнатьевич. Проходите. Откуда вы?
- С каторги бежал. На фронт пробираюсь. Есть кто-нибудь из ваших?
Мария Александровна рассказывает про каждого.
- Что пишет Владимир Ильич, что делать велит?
- Много пишет. Хотите почитать?
- Если можно...
Мария Александровна прошла в комнату Анны Ильиничны, выдвинула ящик хитрого шахматного столика, принесла Роману пачку газет "Социал-демократ", брошюры.
- Вот читайте, а я пока чай приготовлю.
Роман разложил газеты и забыл обо всем на свете. Мария Александровна хлопотала у стола, посматривала на гостя, видела, с какой жадностью он вчитывается, раздумывает.
"Сердцем читает", - подметила Мария Александровна.
Роман аккуратно сложил газеты.
- Как же это Владимир Ильич сумел все народные думы распознать, понять, что каждому человеку нужно? До чего же все просто и ясно! Вот, например, братание... Это русский солдат умеет. Как же хорошо обнять немца, а не стрелять в него! Воткнуть штык в землю, раскурить вместе одну закрутку и сказать: конец войне. Ты рабочий, и я рабочий. Нам делить нечего, драться не из-за чего. Пойдем по домам бить своих буржуев, царей и кайзеров, чтобы они не мешали нашей дружбе. Будем хозяевами своей судьбы. Хорошо!
Мария Александровна с улыбкой смотрит на Романа. Не первый раз она видит, как Владимир Ильич овладевает сердцами и умами людей. Понимает это, и сердце наполняется большой материнской радостью, гордостью.
- Володя сейчас усердно работает. Собирается писать новую книгу, об империализме. Аня ему много материалов посылает, говорит, что все эту книгу очень ждут. Много работает, - вздохнула Мария Александровна. - Но лишь был бы здоров.
- А вот моя мать зовет меня крамольником. "Ах ты, сын крамолы", распекает она меня при каждой встрече. Я ей письмо написал. В стихах. Повидать ее не сумею. Хотите, прочитаю?
- С удовольствием послушаю, - ответила Мария Александровна.
Роман смущенно откашлялся, вынул из кармана листок и стал читать:
Не зови меня сыном крамолы,
Моя добрая бедная мать.
Если ты сломлена произволом,
То твой сын будет волю ковать.
За страданья, за горе, за муки
Выйдут в битву тьмы наших колонн,
И, сплетая в союз братский руки,
Силой буйной разрушим мы трон.
Уж трепещут в дворцах паразиты,
Натравляя на нас разный сброд.
Все они будут нами разбиты,
И свободно вздохнет наш народ.
Не зови меня сыном крамолы
И не плачь обо мне, моя мать,
Мы покончим навек с произволом.
Будет солнце свободы сиять*.
______________
* Стихи написаны старым большевиком И.В.Шуваловым.
Роман спрятал листок в карман.
- Мать у меня добрая, хорошая, но неволя ее к земле пригнула. Всю жизнь в страхе живет, чтобы меня с работы не прогнали, чтобы в тюрьму не посадили, чтобы на войне не убили.
Мария Александровна усмехнулась:
- А вы думаете, Роман Игнатьевич, что есть такие матери на свете, которые не тревожатся за своих детей, могут спать спокойно, когда их дети в тюрьме? И нет сейчас такой солдатской матери, которая бы не просыпалась ночью в страхе...
- Это правда, - сказал, как бы раздумывая, Роман, - но моя мать никак понять не может, что мы вступили в святую борьбу с произволом.
- Поймет, Роман Игнатьевич, поймет. Владимир Ильич вместе с вами, своими единомышленниками, объявил сейчас войну войне. Войну за мир. Какая мать не благословит такой войны? Разве ваша мать не благословит вас на это?
- Я, наверно, не мог растолковать ей это, - вздохнул Роман Игнатьевич. - Будете писать Владимиру Ильичу, передайте от меня привет, скажите, что задание его я выполню. Вот только немецкого языка не знаю. Может быть, поможете, Мария Александровна?
- С удовольствием.
- Скажите, как будет по-немецки "Долой войну"?
- Нидер мит дем криг! - раздельно произнесла Мария Александровна.
Роман старательно записал русскими буквами на клочке бумаги.
- А как сказать "Долой царя и кайзера! Да здравствует социалистическая революция!"?
- Нидер мит дем цар унд кайзер! Эс лебе социалистише революцион!
- Ну, я думаю, хватит, остальное сердце подскажет.
Роман Игнатьевич с благодарностью посмотрел на Марию Александровну. Она сидела в кресле, положив руки на подлокотники. Пальцы чуть шевелились и вздрагивали, словно раздумывали, чем бы еще заняться. Трудная жизнь и преклонные годы иссушили, исчертили морщинами лицо, и только глаза не погасли. В них светились мудрость и неутолимый интерес к жизни, большая человеческая доброта и материнская ласка.
1963-1965
