Борис Житков - Что я видел (сборник)

Очень много людей нашло смотреть, как невод будут кидать и как рыбу из воды вытянут. Вдруг приехала лодка, очень большая, и в ней дяди. Они рыбаки.

И в лодку стали складывать невод. Весь невод туда складывать стали. И вышла гора. А верёвку не взяли. Она у нас осталась. Она привязана к берегу.

Потом как стали рыбаки вёслами грести, так лодка пошла, прямо как пароход. А уйти она всё равно не могла, потому что верёвка от невода осталась у нас. А верёвка не стала их пускать. Они тогда начали невод выбрасывать вон.

Они его кидают, и их пускает немножечко ехать, а потом они ещё кидают, и тогда опять им можно немножечко ехать.

И они стали потом снова поворачивать к берегу, только уж далеко-далеко от нас. И там они уж всё выкинули, они только сами остались, и у них верёвка. Они её привезли на берег и сами с ней выскочили.

И я увидел: на воде цепочка плавает, а бабушка сказала — это пробки и это от невода.

А я сказал, что невод утонул.

Бабушка сказала, что низ утонул, а верх плавает.

А я кричал:

— Нет, утонул, утонул!

А там один дядя. Он приехал на телеге. И у него стояла там телега и лошадь.

Он подошёл и говорит:

— Чего это ты кричишь? Кто утонул? Никто не утонул, не кричи.

А я сказал:

— Не кто, а невод.

Дядя сказал:

— Он не утонул, а он в воде стоит, как стенка.

Я говорю:

— Как это — стенка?

А дядя стал рукой показывать и говорит:

— Вон, где пробки на воде, это верх, и оттуда он вниз висит до самого дна, а железки на самом дне лежат. И теперь рыбе никуда нельзя уйти, потому что её неводом загородили.

Я не стал на дядю глядеть, потому что рыбаки начали наматывать верёвки на катушки. Потому что там большие катушки на берегу стояли. Больше, чем человек. И из катушек большие палки торчали.

Рыбаки эти палки пихали со всей силы, и катушки вертелись. И всё наматывали верёвку. А тут мальчик какой-то закричал:

— Ой, тянут, тянут!

И ещё мальчики побежали и стали рыбакам помогать крутить катушки. Я тоже хотел побежать и тоже закричал:

— Ой, ой, тянут!

Бабушка меня за руку держала, а я вырвал руку и побежал. Бабушка не побежала. А потом я прибежал, где рыбаки, и не мог достать, чтоб палку пихать, и я стал мальчика одного сзади пихать, чтоб помогать. А они начали смеяться, а я всё равно пихал.

Тогда пришла бабушка и сказала, что я нехорошо делаю и дядям мешаю, и они боятся, что на меня наступят.

Один дядя всё кричал:

— А ну, ещё! А ну, навались!

И я тоже кричал:

— А ну, навались!

Мне очень хотелось, чтоб и я тоже толкал, а бабушка сказала, что довольно, и меня потянула. Я не плакал, потому что все глядели и мальчики смеялись.

Потом я посмотрел на реку, а пробки совсем уж близко были. И рыбаки пошли прямо в воду и стали тащить, где пробки. И стал из воды выходить невод. И все люди побежали смотреть, что там будет.

А там большой-большой мешок. Он тоже из сетки, и в нём что-то было видно. А потом его ещё вытянули, и там были рыбы. Они очень блестели и прыгали, а их вынимали оттуда.

Один — самый главный — рыбак всё кричал:

— Гляди, щука! Береги руки!

Меня бабушка тянула вперёд, чтоб я видел. А я всё равно видел, я сел на корточки и через ноги видел. Потому что дядя стоял. Если тётя какая-нибудь станет, то юбка, и ничего не видно. А это впереди дядя был, что приехал с лошадью. Я тоже закричал:

— Щука! Береги руки!

Этот дядя посмотрел на меня и потом говорит:

— А ты знаешь, какая щука?

Я ничего не сказал, потому что не знал, какая. А дядя вдруг схватил одну рыбу и говорит:

— Вот она, щука! Сунь ей палец — откусит.

А я встал — и назад, потому что он прямо на меня щукой. Она хотела выскочить, и я боялся — вдруг он её пустит и она меня укусит.

А один мальчик мне показал руку.

— Вот, — говорит, — пальца нет. Это щука откусила.

Дядя взял и щукой на меня пихнул и крикнул:

— У-ух!

Я закричал:

— Ой!

И я зашёл скорей за бабушку, потому что он мне щукой в самый нос, а она живая. Потом были совсем широкие рыбы, и дядя говорил, что это лещи.

Рыб всех вынимали из невода, и там были совсем маленькие ещё, с красненькими перышками, и это окуньки, я знаю, потому что мы потом ели таких.

Мы у той тёти ночевали и вечером ели окуньков: у них красненькие перышки снизу.

И ещё я потому знаю, что один дядя-рыбак дал мне такого окунька и сказал:

— Держи! Ты помогал, вот тебе за работу.

А я боялся держать, потому что он был живой и дёргался. Я всё-таки держал, а потом дал бабушке, чтоб она держала. А в неводе всё рыбы, рыбы, и вдруг была шапка, совсем мокрая и чёрная. Бабушка сказала, что это какой-нибудь мальчик уронил в воду, она намокла и потонула.

Бабушка сказала, что вот уже темно совсем и надо идти, что теперь рыбу уже положили на телегу и вон дядя повёз её.

А мальчишки все набрали маленьких рыбок. Они в шапки набрали и понесли. Я сказал, что тоже хочу в шапку, а бабушка сказала, что мне уже дали рыбку, а они побольше — им и дали побольше.

Я сказал, что боюсь щуки. Бабушка сказала, что её надо бояться. Она очень кусачая, она всех рыб заедает, даже маленьких утёночков хватает. Они плывут по воде, а она снизу зубами за ножки утянет и съест.

У ней во рту всё зубы, и очень острые, как булавки. Даже хуже.

Бабушка сказала, что мы сейчас пойдём в деревню — купим молока. Я молока попью, и спать.

Бабушка сказала, что вот в эту стеклянную банку мы молока возьмём.

А потом вдруг говорит:

— А мы вот что сейчас сделаем.

И пошла к самой реке. И в банку набрала воды прямо из реки. И туда окунька кинула. А он взял и стал там плавать! Я закричал: «Ура! Ура!» — и стал хлопать в ладоши. И кричал:

— Смотрите! Смотрите, что у нас!

И никто не пришёл, потому что мальчики ушли домой с рыбами. Я сказал бабушке, чтоб дала мне нести. А бабушка сказала, что я буду смотреть на рыбку, а не на дорогу и упаду. И тогда всё пропало, потому что банка разобьётся и тогда что мы будем делать?

И мы принесли окунька к тёте, у которой нам ночевать. А за молоком не пошли. Потому что у тёти молоко уже было. Окунька поставили на стол, и он плавал в банке. Мы пили молоко и смотрели на окунька. Я тёте сказал, что мы его в Киев повезём и он у нас будет жить. И я ему буду давать есть каждый день. И что я ему буду всё давать.

Тётя засмеялась и сказала, что, наверное, я ему компот буду давать. А бабушка не стала смеяться и сказала, что она знает, как с рыбками надо. И что у неё есть про это книжка. А у знакомых есть большой ящик, стеклянный такой. И она принесёт его к нам. И туда можно воду наливать. Мы нальём, и будет видно, что там окунёк делает. А он там плавать будет.

Я сказал тёте:

— Вот и совсем не компот. И ничего не смешно.

И сказал:

— Ага!

Бабушка вдруг рассердилась и сказала:

— Фу, как гадко говоришь! Выйди из-за стола.

Я сначала не вышел, а потом вышел.

Бабушка велела, чтоб я сейчас же раздевался, и там, на сундучке, — постель.

Я хотел лечь, а бабушка мне сначала ноги помыла в тазике и ничего не говорила. Только говорила:

— Фу, как гадко!

Потом я лёг и потихоньку говорил:

— Вовсе не компот. И не смешно.

А потом заснул.

Утром мы поехали домой. И повезли окунька. На пароходе все смотрели и говорили:

— Это что же?

И потом говорили:

— Ишь, окунёк какой!

И все знали, что я окунька везу.

Я сам его всё время держал.

А когда мы с бабушкой пили чай в Киеве, Клава тоже с нами пила. И смотрела, как плавает окунёк. Она принесла камешков, чтоб пустить к нему в банку. Бабушка сказала, чтоб камешки сначала помыть под краном, а потом пускать.

Клава помыла и напустила камешков к окуньку.

Колхоз

Вдруг кто-то позвонил, и Клава побежала спрашивать кто. А это пришёл один дядя. Бабушка сказала:

— Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста. Выпейте чайку с нами.

И сказала: «Матвей Иванович», и ещё сказала: «пожалуйста».

Я тоже говорил «Матвей Иванович» и «пожалуйста», потому что он мне очень понравился. У него большие сапоги, как у военного, и очень красивая рубашка, потому что на ней сделаны разные цветочки: красненькие, и чёрненькие, и жёлтенькие. Он сел, а потом встал и сказал:

— Что ж яблочка-то? Я же вам яблочков привёз.

Он пошёл в прихожую. И Клава за ним побежала. А я не побежал, потому что бабушка сказала: