Дорогие мои мальчишки - Лев Абрамович Кассиль
Королевские ветродуи схватили Амальгаму. Его бросили в темный подвал, куда не проникало ни искорки света.
На другой день ослушника судил Совет Ветров.
«Признаёшь ли ты себя виновным?» – спросил король.
«Я виновен только в том, – гордо отвечал Мастер, – что всю свою жизнь не искажал прекрасного, не скрывал уродства, не льстил безобразию и говорил людям правду прямо в лицо».
«В вентилятор его!» – закричал король.
«В вентилятор!» – повторили ветры.
Это была самая лютая казнь.
Амальгаму заключили в высокую башню одной из стен замка. Казнь была назначена на утро.
Глава 4
В поисках Синегории
Гай замолк.
– Что же случилось дальше? – спросил я нетерпеливо.
– Прекрасная Мельхиора… – начал было Арсений.
Но тут сигнальщики закричали: «Воздух!» У командного пункта взвыла сирена. Под навесом посыпались со сто ла кости домино. Румяная подавальщица Клава промчалась мимо нас к щелям укрытия, опережая всех. – Клавочка, самовар поспел, бежит! – крикнул кто-то из летчиков. Клава выскочила из укрытия, схватила горевший яркой медью самовар – гордость аэродромной столовой – и, как ни фыркал он, как ни плевался, утащила его под скалу.
Немцы шли от солнца. Крылатые тени ударили нас по глазам. Ды-ды-ды-ды!!! – оглушительно зачастили счетверённые пулеметы. Даранг-даранг-даранг! – задергались скорострельные зенитки.
Мы едва успели добежать до щели, как над нами, переходя с тонкого свиста на тошнотворный вой, что-то просверлило воздух и, покрывая все тяжким, стопудовым обвалом, ахнулось оземь на аэродроме. Потрясенная округа долго не могла прийти в себя, и каждое ущелье спешило скорее сбыть подальше этот ужасный, не вмещающийся в мире гром. Только мы подняли головы, как земля снова судорожно забилась под нами, и стало темно от взброшенных к небу камней. И в эту минуту я увидел, как Арсений Гай вскочил и, сгибаясь, побежал к своей землянке.
– Я сейчас… термометр снять… – Ложись!.. Поздно… Бомба рассадила до основания скалу возле метеорологической станции. Когда мы подбежали туда, на мху и расщепленных бревнах блестели капли ртути. Я бросился на колени, подвел руку под тяжелое, большое тело Гая, лежавшего ничком, повернул его лицом к себе.
Он посмотрел на меня словно очень издалека, губы его разжались, но зубы оставались стиснутыми, и сквозь зубы, чуть слышно, он проговорил:
– Если доведется… встретите если… зеркало…
Он попытался нашарить карман на груди, но пальцы у него свело, и рука на полпути вывернулась ладонью вверх. Я осторожно вынул у него из кармана гимнастерки зеркальце, раскрыл, приложил ко рту Арсения. Стекло не замутилось. Зеркальце оставалось ясным. И говорить больше было не о чем.
Злой ветер, мы знаем, из какого гнезда прилетел ты, злой, черный ветер, чтоб унести на своих желтым крестом меченных крыльях жизнь нашего синоптика… Комкая в стиснутых кулаках пилотки, молча стояли вокруг летчики и бойцы батальона обслуживания. Тихо плакала, уткнувшись в передник, подавальщица Клава. А полярное бессонное и немигающее небо смотрело сверху на нас, и все окрест было таким же, как и пятнадцать минут назад. Но мне показалось, что и море, и сопки, и скалы – все, что было перед этим таким знакомым, теперь облеклось в сумрачную тайну, которую нам было уже не разгадать без нашего Гая.
В разбитом блиндаже все было искромсано и опалено. Я нашел лишь обрывок начатого письма:
«Привет вам, славные синегорцы, привет тебе, прилежный Изобар, здравствуй, солнечный Амальгама, добрый день, Дрон Садовая Голова. Как живете, дорогие мои ма…»
Мы похоронили Арсения Петровича Гая на вершине одной из сопок. Могилу подкопали под большим валуном, похожим на дремлющего белого медведя. Камень, выбранный нами в надгробье Гаю, был надежным: никакая фугаска не свернула бы такую махину. Клава обложила могилу серебристым мхом ягелем. На валуне большими буквами написали: «Арсений Петрович Гай». А я нарисовал на камне герб страны Синегории: радугу и стрелу, повитую плющом.
Я срисовал это с треснувшего зеркальца, которое взял себе на память об удивительном человеке Арсении Гае и тайне его, которую он унес с собой в могилу.
Через час мне пришлось улететь. С тяжелым сердцем покидал я аэродром, где остался лежать под каменным белым медведем Сеня Гай – добрый великан из страны Лазоревых Гор. Так и не узнал я, что же стало с Мастером Амальгамой и красавицей Мельхиорой.
Потом я вернулся в Москву, занимался своими делами, но у меня не выходил из головы Арсений Гай и его рассказ, конец которого я не успел дослушать. Мне подумалось, что надо будет рассказать об этой истории по радио, и тогда, может быть, откликнутся люди, знающие, где находится Синегория и как найти мне славных Мастеров. Сделать мне это было нетрудно. Я работал на радио и раз в месяц собирал за Круглым Столом разных инте ресных людей. Тут были и знаменитые артисты, и герои-воины, и прославленные мастера заводов, и известные писатели. И каждый рассказывал у микрофона что-нибудь занятное, интересное. И вот я тоже рассказал однажды об Арсении Петровиче Гае и о трех его неведомых Мастерах из страны Лазоревых Гор.
Не прошло и недели, как я получил письмо из волжского города Затонска:
«Уважаемый Председатель Круглого Стола! Добрый день!
Привет Вам от синегорцев Рыбачьего Затона. Мы слышали передачу, как Вы говорили по радио о нашем славном родоначальнике товарище Гае А. П., который пал смертью храбрых на фронте. Мы знаем дальше о Трех Мастерах. Если, конечно, это Вас интересует. Приезжайте к нам в Затонск.
Мы еще можем сообщить Вам много всего для рассказов за Круглым Столом. Только не забудьте захватить то зеркальце.
Отвага, Верность, Труд, Победа!
По поручению синегорцев – Амальгама». (Подпись и герб синегорцев.)
Обратного адреса в письме не было, других подписей также не оказалось. И я подумал: уж не подшутил ли кто надо мною?..
Недавно я был на Волге, в своих родных краях. У меня выкроилось немного свободного времени, и я решил съездить на денек в Затонск. Сойдя с парохода, я отыскал дом для приезжих. Конечно, комнат свободных не было. Мне дали койку в номере на несколько человек. Я оставил чемодан и пошел в горсовет, чтобы узнать, где находится Дом пионеров; там уж наверное слышали об Арсении Петровиче, и я, может быть, выяснил бы все, что мне требовалось. В горсовете мне дали нужный адрес, но сказали, что пионеров я застану позже, пообещали к вечеру устроить отдельный номер в гостинице, а пока что я решил погулять по городу.
Городок был небольшой и всем обликом своим очень напоминал тот, в котором я сам вырос. И, хотя я был в Затонске первый раз, мне все казалось
