Витаутас Петкявичюс - Великий охотник Микас Пупкус

Честное слово!

- Мама, заяц!

- Ну и что? Друг-приятель он тебе, что ли?

ДВЕНАДЦАТЬ ПЯТНИСТЫХ ПОРОСЯТ

Выбравшись из пруда, разыскал я камень помягче, уселся поудобнее и принялся ловить за пазухой этого буяна. И так ухвачусь, и эдак уцеплюсь, все никак ни за хвост, ни за нос не могу поймать. Разобрал меня смех - наверно, зацепил ненароком щекотную косточку, - от смеха аж слезами зашелся. Стал глаза протирать и только тогда сообразил - ведь я ничего не вижу, всего ряской залепило. Оттого так долго искал.

Протер кое-как, смотрю - обступила орава пацанов, пальцами в меня тычут. Одни рябенькие, другие пестренькие, третьи веснушчатые. И у всех, должно от зависти, дух перехватило - стоят, глаза выпучили, пялятся на меня, будто на рыбу заморскую, и молчат. Вот еще, думаю, напасть, неужели к немым попал?

Не успел подумать, как у меня из ушей - хлоп, хлоп - две пробки грязи вылетели. Тогда-то я и услышал, что говорит самый храбрый из пацанов:

- Аа... ты действительно Микас Пупкус?

- Ребята, - отвечаю, - ястреба я одолел. Во-от такого, - и развел руки во всю ширь. От сильного удара все наказы старосты у меня из головы вылетели.

- Аа... может, ты Илья-пророк, с небесной колесницы от грома скатился? Может, с Марса или с Луны свалился?

- Придумал тоже. Я тебе дело говорю - во-от такой ястреб был. Как тысяча воробьев и одна муха.

- Так ты и вправду Пупкус?

- Можешь пощупать, - рассердился я.

- А почему ты не такой, как все? Почему ты черный и с зелеными косами?

- Вот бестолочь. Это же тина и грязь из пруда. Но видел бы ты, какой ястреб был - во-о-от такой...

Самые смелые подошли, ощупали меня, все мои одежки, убедились, что я не привидение и не с неба свалился, и выбрали меня атаманом. Тогда я им все без утайки и без прибавки, всю чистую правду, - вот как вам сейчас, - по три раза каждому по порядку рассказал и начал было по четвертому, да вдруг не ко времени про дом вспомнил и собрался уходить.

- Ты только нам покажи - где, только объясни - как, - упрашивали пацаны. А потом мы сами...

Дома мне никто даже и не думал сочувствовать. Дедушка пыхтел трубочкой в углу и не поднимал головы. Бабушка, отвернувшись, вязала чулок. Отец смотрел в окно и пальцами наигрывал на губах охотничий марш. Мама в такт гремела горшками у плиты и делала вид, будто меня не замечает. Было ясно: баня уже истоплена, розги замочены, только еще не договорено, кто первый примется за меня.

"Хоть бы ребятня от окон убралась, уважение к своему атаману проявила!" подумал я с горечью, а своим сказал:

- Делайте, что хотите, только ястреб и вправду был громадный...

Кастрюли загремели сильней, и последняя моя храбрость улетучилась. Уж не знаю, что мне в голову взбрело, только я вдруг забеспокоился о поросенке, которого на дуб закинул.

- Дома ли Гнедко? - спросил у отца и почувствовал, что не стоило спрашивать: к грохоту кастрюль прибавилось бренчание сковородки. Но я решил не сдаваться: - Мне кабана надо из лесу привезти, - выпалил одним духом, а сам на всякий случай прикидывал, куда бы лучше дать дёру в случае чего.

У печки затихло. Тогда и отец приободрился.

- Как вернется Гнедко, я скажу ему, - усмехнулся он. - А ты, сопливец, не мог бы нам объяснить, что это ты в поднебесье выделывал?

- Охотился, - не смутился я.

Отец прыснул в кулак и обратился к дедушке:

- Ты только послушай, что говорит: охотился он, вишь ты! Так кто же из вас кого поймал: ты ястреба или он тебя?

- Не знаю. Я крепко за свинью держался, а этот тихоня мне дело испортил, леску перебил.

Крышки больше не гремели.

- Так, значит, не знаешь, кто за кем охотился? - переспросил отец и, хлопнув меня для порядка пониже спины, вполголоса спросил: - Так, говоришь, солидный клыкан попался?

Мама топнула ногой и погрозила нам пальцем.

После этого я попал в руки к дедушке. Он ощупал своими твердыми пальцами мои оттопыренные уши и заявил:

- Тому, кто в поднебесье летает, полагается больше знать. - Покосившись на бабушку, дал мне щелчка, да так ловко, что треску полная изба, а боли ни чуточки. - Ну, а теперь что скажешь? - а сам подмигивает мне украдкой.

- Где уж тут, - говорю, - сообразить, когда треск такой стоит. То ли у тебя ноготь, то ли у меня лоб раскололся...

- Заруби себе на носу, - дед обрадовался, что я так хорошо подыграл ему. Мужчина на охоту не за прибытком, а за храбростью ходит. Мы тут уж не знали, что думать, а он и ухом не ведет, постреленок. - Дедушка многозначительно посмотрел на бабушку и, притянув меня поближе, поинтересовался: - Пулей или дробью на кабанчика заряжал?

Мама и его отчитала за потачку, потом взяла меня за руку, подвела к стене, ткнула пальцем между календарем и часами и спросила, предварительно дав подзатыльника:

- Видишь?

- Ровно час.

- Теперь понял, за что досталось?

Я пожал плечами и попробовал угадать:

- Если бы пришел в двенадцать, вместо одного тумака двенадцать отвесила?

- Я тебя не про время спрашиваю. Ты на календарь смотри, - мама в сердцах схватила меня за ухо и повернула мою голову, куда следует.

- Среда, - заморгал я.

- А ушел в субботу!

С перепугу у меня в голове все перемешалось.

- Неужели я пришел на три дня раньше, чем вышел? - обрадовался я. - Как же теперь быть? Значит, надо все тумаки обратно возвратить?!

- Болтун! - мама уже не сердилась. - А если бы, не дай бог, убился где? Что тогда?

- Тогда некого было б и тумаками потчевать, - вступилась бабушка, притянула меня к себе поближе и спросила: - А скажи, дитятко, красивая сверху земля? Я ведь ни разу в жизни выше крыши не поднималась.

Бабушке мама противоречить не решилась. И стала вокруг меня хлопотать, ссадины да синяки мои охаживать. Камень холодный из погреба достала и к одному синяку приложила, к другому - топор прижала. А сама как бы невзначай спрашивает:

- А велик ли кабан?

- Как жеребец.

- А жирен ли?

- Как чибис.

- А много ли от него прибытку будет?

- Да на грош натянем.

- Ох, добытчики мои, - вздохнула мама и наклонилась, чтобы поцеловать меня. А у нее из глаз слезы - кап! - мне на щеку... - Лучше б ты перо матери на шляпу у ястреба из хвоста выдернул. Все соседи полопались бы от зависти...

И от ее слов так мне тепло и хорошо стало, будто солнышко в дом заглянуло. Все легко вздохнули и кинулись жалеть меня да подробности выспрашивать. Но мама не дала им и слова вымолвить.

- Все мы, вижу, в душе охотники, но порядок должен быть. Не торчите без толку под ногами. Не видите, что ребенок голодный пришел? Вы вдвоем с дедом целыми днями в лесу околачиваетесь и пустыми приходите, а он не успел на охоту выйти - сразу и ястреб, и кабан.

Отец на такую обиду ни словечка, отрезал ломоть хлеба во всю буханку, мяса кус сверху положил и принялся резать еще ломоть, но вдруг остановился, бросил нож на стол, разломал буханку пополам и вытащил из нее за обору запеченный лапоть.

- А это в каком бору добыли? - ухмыльнулся, чтобы матери отплатить за укоры.

- Сами виноваты, - накинулась на него мать. - И жнете, и молотите, и веете, и мелете, и муку просеваете, а лаптя не заметили. Вам только бы кабаны, только ружья... Чем языком молоть, отправились бы за кабаном в лес.

До этих слов я все еще мялся, а уж тут выпрямился во весь рост и сел к столу как равный с равными. Хотя помирал с голоду, борщ прихлебывал степенно, неторопливо. Выловил из миски кусок мяса и солидно объяснил отцу:

- Ты дохлебай борщ, а с мясом я управлюсь, так быстрей будет. И сможем в лес ехать.

Отец поморщился, но ничего не ответил, потом улыбнулся в усы, задумал, верно, что-то. Когда вышли мы с ним во двор, он посадил меня на телегу, сам оседлал коня и подался в лес.

- Куда же ты, погоди! - закричал я.

- Ты на телеге, а я верхом, так быстрее будет. Доброго пути! - и весело помахал шапкой на скаку.

Стыдно мне стало. Слез я с телеги и пошел в лес один, кабана своего искать. Неделю, верно, бродил и наконец совсем потерял надежду найти тот дуб и гнездо на нем.

Иду я, повесил нос, на птичек охочусь, белочек дразню, из шишек семечки грызу. И вдруг что-то как заорет над моей головой, как завизжит. Меня даже жар прохватил. Чтобы охладиться, шарахнулся я в сторону, ветер пустил, полегчало. Но на пути у меня опять очутился этот злосчастный дуб - девять пядей в ширину, пять вершков в высоту. Поглядел я вверх, на ветви, и как подкошенный свалился на землю. Час, верно, катался, ухватившись за живот, пока отпустил меня смех.

Оказывается, поросенок, которого я на дерево закинул, вырос, в большую свинью превратился, и привела она двенадцать поросят. Прыгают свинячьи детки по веткам, визжат пронзительными голосами - упасть боятся. Не столько боятся упасть, сколько радуются, что никто до них дотянуться не может.

Ну, думаю, теперь я покажу, чего стоит настоящий мужчина, за все насмешки с лихвой расквитаюсь.

Проверил: глаз - таращится, ухо - топорщится, а охотничье сердце, как цеп на току, стучит. Значит, все на своем месте, можно начинать. Поднял я ружье, прицелился и - паф! в крайнего. Тот с ветки - шлеп! вверх тормашками, а лис в тот же миг - хвать! его в зубы и унес. Я тогда второго - бах! И этого хорек заглотнул - на один укус хватило. Третьего сорока уволокла. Четвертого воробьи затоптали. Пятого ласточка склевала, а шестой... Пока я целился, его комар забодал. Но я не унываю, взял на мушку седьмого и... Подстрелил бы, точно вам говорю, только подошло время обедать, и я решил малость передохнуть.