Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш
На моем переднике действительно были пятна от жирного пирожка, которым я полакомился за свои полтора пенса.
- Ах ты, дрянной воришка! - закричал отец. - Ты украл мои деньги и угощался на них!
- Да, я думаю, что это так, Джемс, - сказала подлая женщина, - и я советовала бы вам задать ему хорошую порку.
Она стояла тут, пока отец стегал меня до крови толстым кожаным ремнем. Насколько было возможно, я прокричал ему всю историю о деньгах, но он не слушал меня и бил, пока рука у него не устала. После порки меня заперли в темную комнату и оставили там до ночи. О, как возненавидел я мачеху! Я был так взбешен, что почти не чувствовал боли от кровавых рубцов.
Отец слепо верил этой лукавой обманщице и требовал, чтобы я любил ее, как родную мать. Раз вечером он пришел вместе с каким-то молодым человеком и послал меня за бутылкой рома. Когда я принес ром, гость налил стаканы и стал пить за здоровье отца и мачехи и желать им всякого счастия. Меня это нисколько не интересовало, и я уже собирался уйти вон из комнаты, когда отец остановил меня.
- Поди сюда, Джим, - сказал он. - Видишь ты, кто это сидит на стуле?
- Конечно, вижу, - отвечал я. - Это моя мачеха, миссис Берк.
- Не смей называть ее мачехой. Она тебе не мачеха! крикнул отец.
- А кто же она?
- Она тебе мама, вот как ты должен называть ее! И ты должен любить ее, как родную мать, Поди поцелуй ее сию же минуту.
В словах отца не было ничего особенно печального, но, услышав их, я принялся горько плакать.
- Скажите, пожалуйста, чего этот негодяй хнычет? - закричал отец.
- Оставь его, друг мой, - вмешалась мачеха. - Он ужасно упрямый мальчишка... Да ведь ты и сам знаешь, какой он дрянной!
Я заплакал еще сильнее, потому что я очень любил мою покойную мать, и мне было больно называть скверную, лживую женщину матерью.
Отец рассердился и ударил кулаком по столу.
- Полно, не нападайте на мальчугана! - сказал гость. Сколько ему лет, Джемс? - обратился он к отцу.
- Седьмой год.
- Э, так ему, пожалуй, скоро придется самому себе хлеб зарабатывать.
- Еще бы, еще бы! Давно пора! - затараторила мачеха. Вон какой большой мальчишка! Пора зарабатывать деньги. Довольно бездельничать.
- Да ведь он и так работает, - недовольным голосом заметил отец, - он целые дни нянчит Полли.
- Ну, уж работа! Сидит себе с милой крошкой на руках, а то бросит ее да играет с мальчишками.
- А я вам скажу, - решительным голосом произнес гость, что нет хуже на свете работы, как нянчить ребенка! Меня самого заставляли заниматься этим милым делом, но я бросил его при первой возможности, хотя мне после этого пришлось взяться просто за лаянье.
При этих словах добрый гость сунул мне тихонько в руку пенни.
Мне ужасно хотелось скорей улизнуть, чтобы прокутить свои деньги, и я перестал обращать внимание на разговоры больших.
Однако слова молодого человека о л а я н ь е крепко запали мне в душу. Я сам охотнее стал бы лаять по-собачьи, чем нянчиться с ребенком. Но кому могло понадобиться мое лаянье? Я видал иногда, как пастух гонял гурты овец, и видел, как мальчики помогали ему загонять стада и при этом лаяли и визжали по-собачьи, но я никогда не воображал, чтобы за такое дело платили деньги. Зачем пастуху, нанимать мальчиков для лаянья? Ему дешевле стоило бы содержать настоящую собаку, рассуждал я. Однако гость сказал, что лаять лучше, чем нянчить ребенка, а он еще не знал, как худо мне живется, как мало заботится обо мне отец, как мучит меня злая мачеха! Ему было неприятно нянчить ребенка, а для меня это настоящая пытка.
II
Новые мучения. - Бегство
Малютка Полли не давала мне покоя даже ночью.
Ее укладывали в мою постель рано вечером, и, ложась спать, я всеми силами старался не разбудить ее. Если это удавалось, я мог спать спокойно часа три-четыре.
Но во втором часу ночи девочка просыпалась и начинала кричать во все горло. Ее ничем нельзя было унять, ей непременно нужно было дать пить и есть.
Около нашей постели всегда клали кусок хлеба с маслом и ставили кувшин молока. Девочка молчала, пока ела, но по ночам аппетит у нее был очень большой, и, быстро истребив все припасы, она опять принималась кричать. Никакие ласки, никакие песни, никакое баюканье не могли успокоить ее.
- Мама! Мама! Мама! - орала она так, что было слышно на другом конце улицы.
Я напрягал все силы, чтобы успокоить ее.
- Полли, не хочешь ли погулять с Джимми? - спрашивал я ее.
Иногда, особенно в светлые, лунные ночи, она соглашалась. Мы, конечно, не могли в самом деле идти гулять, но Полли не понимала этого.
Мы с ней одевались, как будто собирались выйти на улицу. Я надевал на нее шляпку мачехи и накидывал ей на плечи свою куртку.
Мой костюм для гулянья состоял просто из старой меховой шапки отца, хранившейся под нашим тюфяком. Когда мы были одеты, я говорил голосом мачехи:
- Джимми, погуляй с Полли, покажи ей лавку с леденцами!
И отвечал уже своим голосом:
- Мы готовы, сейчас идем!
Затем мы отправлялись на прогулку, но никак не могли найти двери. В этом состояла главная штука. Нам нужно было выйти на улицу, чтобы купить леденцов, а мы не могли добраться до дверей. Большая шляпа, надетая на голову Полли, отлично помогала мне в этом случае. Часто Полли, прогуляв таким образом у меня на руках с полчаса, засыпала, и я осторожно укладывал ее в постель. Случалось, - и это было хуже всего, что она совсем не хотела идти гулять. Напрасно обещал я ей леденцов, напрасно я лаял по-собачьи, мяукал кошкой, изображал индюков, торосят и цыплят: она ничего не слушала, ни на что не смотрела и громким голосом требовала "леп". Словом "леп" она называла хлеб с маслом, и это слово она с криком цовторяла в ответ на все мои увещания. За стеной раздавался стук: это мачеха колотила палкой в стену.
- Что ты там делаешь с бедной крошкой, злой мальчишка?
- Она просит "леп".
- Так что же, ты не можешь встать и подать ей, лентяй?
- Да нечего подавать, она все съела.
- Как все съела? Ах ты, лгун! Ты, верно, опять принялся за свои гадкие штуки, сам слопал всю еду бедной малютки! Сейчас же успокой ее, не выводи меня из терпения, не то тебе достанется!
Я знал, что мне в самом деле сильно достанется, и начинал со слезами упрашивать Полли, чтобы она замолчала. Но не тут-то было!
Заслышав голос мачехи, она принималась кричать пуще прежнего.
Дрожа от страха, я слышал шаги в соседней комнате, скрип дверной ручки, и вот рассерженная мачеха в одной рубашке и ночном чепце врывалась в комнату. Не говоря ни слова, она бросалась на меня и начинала без милосердия бить меня по голому телу. Она прижимала мою голову к подушке - так что я не мог даже кричать.
Отец не знал, что она со мной выделывает: она все время повторяла громким голосом, что отколотит меня, если я еще раз съем то, что приготовлено для ребенка.
- Да что ты стращаешь его попусту? - кричал отец из другой комнаты. - Ты бы хорошенько задала ему, обжоре поганому, а то он в грош тебя не ставит.
- Да уж и мое терпение скоро лопнет! - говорила мачеха. Смотри же ты, негодяй!
Затем она возвращалась в комнату и говорила отцу:
- Лучше обойтись без побоев, Джемс. Побоями мало хорошего можно сделать из ребенка.
Удивительно, что после потасовки, заданной мне, Полли обыкновенно свертывалась клубочком и засыпала, как ни в чем не бывало. Оттого отец думал, что я и в самом деле могу успокоить ее, когда захочу. Раз я не вытерпел и стал жаловаться на мачеху.
- Нисколько я тебя не жалею! - Отвечал отец. - Такого упрямого негодяя надо бы еще не так учить,
- Ну, - сказал я, - недолго ей надо мною потешаться: вырасту большой, я ей покажу.
Отец посмотрел на меня и засмеялся.
- Если бы я был большой, - продолжал я, ободренный его смехом, - я бы ей нос расшиб, я бы ей ноги перебил, я ее ненавижу!
- Полно глупости болтать, - остановил меня отец.
- Она вам все время лжет. У меня минутки нет свободной, я должен все время возиться с Полли!
- Эка важность присмотреть за ребенком! Другие мальчишки в твои годы уж умеют сами деньги зарабатывать!
- И мне бы хотелось работать, папа.
- Хотелось бы работать! Работу надо искать, она сама к людям не приходит! Вон, как я иду на рынок, часа в четыре утра, когда ты еще спишь, я встречаю мальчиков вдвое меньше тебя. Заработают себе пенни-другой, ну и поедят, а нет, так и сидят голодные.
- У меня нет ни порядочных штанов, ни чулок, ни сапог, папа. Как же я пойду искать работы?
- Ах ты дурак, дурак! Ты думаешь - для работы нужен шикарный наряд! Вон у тех мальчиков, про которых я говорю, одна рубашка на теле, а дело делают не хуже других: носят рыбу, корзины с картофелем, стерегут лодки и тележки с товаром. А тебе нужно идти на работу в белой манишке да в лайковых перчатках! Хорош гусь!
Отец с презрением отвернулся от меня и ушел, С каждым днем мачеха все больше мучила меня, Особенно плохо стало после того, как один раз отец нашел ее пьяной и побил. Часто мне приходилось бы голодать по целым дням, если бы меня не жалела старая прачка, миссис Уинкшип. Миссис Уинкшип давно знала мою мать и всегда хвалила ее. "Она была слишком хороша для твоего отца, а он слишком хорош для этой злой, хитрой Берк", - говорила она. Я обыкновенно выкладывал миссис Уинкшип все свои огорчения.
