Ирина Карнаухова - Повесть о дружных
Таня надувает губы, собирается всплакнуть. Но в это время лес кончается, и дядя Егор говорит:
- Смотри, Лена Павловна, вон и наша деревня видна. Теперь уже недалеко.
Таня садится и всматривается вдаль. Перед ней луга, прикрытые пушистым туманом, речка, а за речкой, на холме, маленькие-маленькие домики, словно игрушечные, взбегают на холм и прячутся в лесу.
Вот, наконец, и околица.
Дядя Егор останавливает лошадей, одергивает на себе рубаху, приглаживает волосы, хозяйским взглядом осматривает телегу, оправляет упряжь на лошадях. Лена тоже расправляет платье, и даже Таня, поглядев на них, чинно садится на край телеги.
Дядя Егор открывает скрипучие воротца.
- Ну, теперь глядите, дочки, на нашу деревню,- говорит он и пускает лошадей шагом.
Дорога сначала бежит огородами, потом появляются маленькие квадратные избушки без окон. На широких дверях висят огромные, тяжелые замки. Избушки стоят не на земле, а на четырех точеных столбах.
- Что это? - спрашивает Таня.
- Амбарушки,- говорит дядя Егор.
- А почему они на столбиках?
- На курьих ножках,- басит дядя Егор,- чтобы воздух проходил, зерно не прело.
"Так вот оно что такое избушки на курьих ножках!" - думает Таня.
Она отворачивается от Лены, зажмуривает глаза и шепчет: "Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом..."
Приоткрывает глаза, но избушки стоят, как стояли. Значит, самые обыкновенные.
- А вот птицеферма,- показывает дядя Егор,- а там скотный двор... вот это свинарник.
Дорога вливается в деревенскую улицу. По обе стороны тянутся тесовые дома: большие, сложенные из толстых бревен. На улицу дома глядят пятью шестью окнами, а окна высоко над землей,- Тане руками не дотянуться.
Под окнами каждой избы вьется горошек, желтеют какие-то цветочки.
Люди в домах спят, нигде не видно ни огонька, ни дыма. Тишина. Только скрипят колеса телеги. Из-под одних ворот выскочил кот, перебежал через дорогу, отряхнул лапки и посмотрел на проезжающих. Он чем-то похож на Марфута, и Таня тихонько вздыхает.
Вот крылечко, над ним синяя вывеска: "Сельпо села Бекрята".
Над одной избой колышется красный флаг.
- Правление колхоза,- говорит дядя Егор.
Лес окружил деревню полукольцом. Он подошел к самым огородам. А некоторые сосны разбежались, не смогли остановиться и прорвались на улицу. Так и стоят между домами.
- Вон школа,- говорит дядя Егор.
Улица упирается в высокий холм, а на самой его верхушке, обнесенные низкой оградой, блестят в свете разгорающейся зари три новых дома из свежеобструганных бревен.
- Слезайте, девушки,- говорит дядя Егор,- лошади не потянут.
Таня с радостью выскакивает в траву у обочины дороги. От холодной росы у нее сразу промокают ноги, и дрожь бежит по спине.
Лошади трогают.
Вот уже дядя Егор распахивает ворота, вводит лошадей под уздцы на школьный двор и, снимая шапку, говорит:
- Ну, добро пожаловать! - И, помолчав, добавляет: - Пичужки вы малые!
Власьевна
Домик был прехорошенький. Тремя чисто вымытыми окнами он смотрел вниз на деревню, а два окна повернул в сторону леса.
Завалинка поросла какой-то веселой вьющейся травкой; возле крылечка важно вытянулись четыре подсолнечника, качая под утренним ветерком тяжелыми золотыми головами. Ступеньки крыльца сбегали на зеленую траву. Возле ограды, отделяющей домик от огорода, протянулись длинные плети тыкв с ярко-желтыми цветами; над ними вились хлопотливые пчелы-разведчицы.
- Здесь и жить будете. Сейчас я Власьевну разбужу.
И дядя Егор постучал кнутовищем в окно. Таня услыхала, как стукнула дверь в сенях, потом кто-то загремел крюком, и дверь на крыльцо распахнулась. На пороге стояла высокая пожилая женщина в длинной, до полу, домотканой рубахе и накинутом на плечи ватнике. Толстая седая коса спускалась до колен.
Дядя Егор снял шапку:
- Здорова будь, Власьевна! Принимай гостей. Вот учительницу привез!
- Заходите,- коротко кинула Власьевна и пошла в дом.
Таня и Лена двинулись за ней. Дядя Егор подхватил чемоданы и внес их в сени.
Мокрые ноги Тани оставляли на вымытом полу большие темные следы.
В кухоньке было очень чисто. Русская печка сияла белизной. Полка для посуды была украшена кружевом из газет.
- Вот тут для вас все приготовлено,- сказала Власьевна и распахнула маленькую дверь.
Комната была небольшая, но веселая. Два окна выходили на восток, и в них вливалась розовая чистая заря. Две кровати, стол, две небольшие лавки. На окнах беленькие занавески старинного северного мастерства.
Леночка с удовольствием осматривала комнату, а Тане было не до того: ноги у нее дрожали мелкой дрожью,- занемели на телеге, и она бессильно села на лавку. И тут ей строго сказала Власьевна:
- Наследили! Мокрую обутку надо в сенях оставлять! Не намоешься так, не наскребешься! Чужой труд понимать надо!
Так ворча, Власьевна вдруг быстро опустилась на колени перед Таней, ловко стянула с нее сандалии и чулки, крепко вытерла ноги чистой тряпкой и натянула откуда-то взявшиеся большие теплые шерстяные носки. Не успела Таня раскрыть рот, как Власьевна заполоскала ее чулки под рукомойником и развесила их у печки.
Все так же ворча что-то про себя, она сунула в руки Лены огромные валенки.
- Погрей ноги пока. Глупство в такой обутке к нам приезжать! Вот теперь сразу осипнешь, и какая из вас учительница будет?
Огромная, но статная, она легко несла свое большое тело, сновала по крохотной кухоньке, и половицы под ней не скрипели, а посуда на полках не дребезжала.
Она внесла большую охапку дров и целые плахи бросала в печь, легко поднимая их одной рукой.
Дядя Егор остановился у порога и сказал примирительно:
- Ты потише бы, Власьевна, напугаешь пичужек!
- Ничего,- говорит Власьевна,- это я только-только разошлась, ты меня еще горячей не видел.
И, грохоча трубой, она уже раздувает самовар, хлопает его по медному боку и говорит сердито:
- Кипи, тебе говорят, кипи, озорник! Замерзли ведь совсем девушки.
И вдруг стихает, садится на лавку, складывает руки на груди и внимательно смотрит на приезжих.
Таня перепугана; она сидит на лавке, выставив вперед ноги в огромных толстых носках, и боится шевельнуться.
А Леночка спокойно улыбается и говорит:
- Ишь, какая вы грозная, Афанасия Власьевна! Чижика моего совсем напугали.
И вдруг Власьевна улыбается, да так хорошо, молодой веселой улыбкой:
- Чижик! И впрямь чижик! Ну, не бойся, пташечка, все хорошо будет! Я, как мой самовар,- закиплю и враз остыну. Идите устраивайтесь пока, а тут и картошка сварится. А если что нужно,- кликните.
Леночка сразу берется за дело, и Таня помогает ей изо всех сил, хотя движется осторожно, с недоверием поглядывая на свои длинные-длинные ступни.
И вот уже постланы постели, накинуты покрывала на подушки; аккуратной стопочкой легли на полку книги, повешен портрет мамы в простенке, карточка папы над Лениной кроватью; поставлен чернильный прибор на стол,- вот и обжита комната. Хорошие или дурные дни придется в ней прожить?
Власьевна останавливается на пороге; в руках у нее пестрый половичок.
- На которой кровати эта синичка-то будет спать?
Таня смеется:
- Я? На этой... Только я - Чижик...
Таня уже совсем не боится Власьевны.
- Ну, все равно. Вот пол у нас по утрам холодный. Босыми ногами на пол ни-ни, а то, знаешь, со мной шутки плохи!
И Власьевна расстилает половичок у Таниной кровати.
- А это кто у вас? Еще сестра, что ли?
- Мама... только давно снято, девять лет тому назад.
Леночка смотрит в сторону, Власьевна понимает и не спрашивает больше о маме.
- А отец где?
- На фронте.
- Вот, вот, и у меня там двое.
Власьевна уходит и снова возвращается. В руках у нее два горшка огненных пышных гераней. Она ставит их на подоконники, и в комнате сразу делается нарядно.
Солнце уже встало из-за леса, острыми лучами бьет в окна, и цветы прозрачно пылают в лучах, как два небольших костра.
Но Тане не до красоты. Ей так хочется спать, что она то и дело таращит глаза и трет их кулаками. Леночка видит это, но, как всегда, неумолима.
- Сначала надо вымыться, переодеть белье, поесть, потом можешь спать.
И Тане приходится вымыться до пояса под смешным рукомойничком, переодеть белье, накинуть халатик.
- Пожалуйте кушать, чай готов,- зовет Власьевна.
В кухоньке тепло и уютно. Гудит печка. Шумит и свистит огромный самовар. Над чугуном с картошкой поднимается вкусный седой пар.
Таня ест рассыпчатую картошку, круто посоленную крупной солью, пьет горячий морковный чай, а в ушах у нее все время звучит: "пять, пять, спать, спать"; и домик начинает покачиваться, как телега на проселочной дороге. И она уже смутно слышит, как кто-то поднимает ее сильными руками, несет, укладывает на кровать и укрывает чем-то меховым и тяжелым.:
И Таня крепко засыпает на новом месте.
