Михаил Пришвин - Лисичкин хлеб (сборник)
Прочитав газету, я уронил её на пол, перешёл в кровать и уснул.
Сплю я всегда очень чутко. Слышу – какой-то шелест у меня в комнате, чиркнул спичкой, зажёг свечу и только заметил, как ёж мелькнул под кровать. А газета лежала уже не возле стола, а посредине комнаты. Так я и оставил гореть свечу и сам не сплю, раздумывая: «Зачем это ёжику газета понадобилась?» Скоро мой жилец выбежал из-под кровати и прямо к газете, завертелся возле неё, шумел, шумел и наконец ухитрился: надел себе как-то на колючки уголок газеты и потащил её, огромную, в угол.
Тут я и понял его: газета ему была как в лесу сухая листва, он тащил её себе для гнезда, и оказалось, правда, в скором времени ёж весь обернулся газетой и сделал себе из неё настоящее гнездо. Кончив это важное дело, он вышел из своего жилища и остановился против кровати, разглядывая свечу – луну.
Я подпустил облака и спрашиваю:
– Что тебе ещё надо?
Ёжик не испугался.
– Пить хочешь?
Я встал. Ёжик не бежит.
Взял я тарелку, поставил на пол, принёс ведро с водой, и то налью воды в тарелку, то опять вылью в ведро, и так шумлю, будто это ручеёк поплёскивает.
– Ну иди, иди, – говорю, – видишь, я для тебя и луну устроил, и облака пустил, и вот тебе вода.
Смотрю: будто двинулся вперёд. А я тоже немного подвинул к нему своё озеро. Он двинется – и я двину, да так и сошлись.
– Пей, – говорю окончательно.
Он и залакал.
А я так легонько по колючкам рукой провёл, будто погладил, и всё приговариваю:
– Хороший ты малый, хороший!
Напился ёж, я говорю:
– Давай спать.
Лёг и задул свечу.
Вот не знаю, сколько я спал, слышу: опять у меня в комнате работа.
Зажигаю свечу – и что же вы думаете? Ёжик бежит по комнате, и на колючках у него яблоко. Прибежал в гнездо, сложил его там и за другим бежит в уголок, а в углу стоял мешок с яблоками и завалился. Вот ёж подбежал, свернулся около яблок, дёрнулся и опять бежит, на колючках другое яблоко тащит в гнездо.
Так вот и устроился у меня жить ёжик. А сейчас я, как чай пить, непременно его к себе на стол и то молока ему налью в блюдечко – выпьет, то булочки дам – съест.
Курица на столбах
Весной соседи подарили нам четыре гусиных яйца, и мы подложили их в гнездо нашей чёрной курицы, прозванной Пиковой Дамой. Прошли положенные дни для высиживания, и Пиковая Дама вывела четырёх жёлтеньких гуськов. Они пищали, посвистывали совсем по-иному, чем цыплята, но Пиковая Дама, важная, нахохленная, не хотела ничего замечать и относилась к гусятам с той же материнской заботливостью, как к цыплятам.
Прошла весна, настало лето, везде показались одуванчики. Молодые гуськи, если шеи вытянут, становятся чуть ли не выше матери, но всё ещё ходят за ней. Бывает, однако, мать раскапывает лапками землю и зовёт гуськов, а они занимаются одуванчиками, тукают их носами и пускают пушинки по ветру. Тогда Пиковая Дама начинает поглядывать в их сторону, как нам кажется, с некоторой долей подозрения. Бывает, часами распушённая, с квохтаньем копает она, а им хоть бы что: только посвистывают и поклёвывают зелёную травку. Бывает, собака захочет пройти куда-нибудь мимо неё – куда тут! Кинется на собаку и прогонит. А после и поглядит на гуськов, бывает, задумчиво поглядит…
Мы стали следить за курицей и ждать такого события, после которого наконец она догадается, что дети её вовсе даже на кур не похожи и не стоит из-за них, рискуя жизнью, бросаться на собак.
И вот однажды у нас на дворе событие это случилось. Пришёл насыщенный ароматом цветов солнечный июньский день. Вдруг солнце померкло, и петух закричал.
«Квох, квох!» – ответила петуху курица, зазывая своих гусят под навес.
– Батюшки, туча-то какая находит! – закричали хозяйки и бросились спасать развешанное бельё.
Грянул гром, сверкнула молния.
«Квох, квох!» – настаивала курица Пиковая Дама.
И молодые гуси, подняв высоко шеи свои, как четыре столба, пошли за курицей под навес. Удивительно нам было смотреть, как по приказанию курицы четыре порядочных, высоких, как сама курица, гусёнка сложились в маленькие штучки, подлезли под наседку и она, распушив перья, распластав крылья над ними, укрыла их и угрела своим материнским теплом.
Но гроза была недолгая.
Туча пролилась, ушла, и солнце снова засияло над нашим маленьким садом.
Когда с крыш перестало литься и запели разные птички, это услыхали гусята под курицей, и им, молодым, конечно, захотелось на волю.
«На волю, на волю!» – засвистали они.
«Квох, квох!» – ответила курица.
И это значило:
«Посидите немного, ещё очень свежо».
«Вот ещё! – свистели гусята. – На волю, на волю!»
И вдруг поднялись на ногах и подняли шеи, и курица поднялась, как на четырёх столбах, и закачалась в воздухе высоко от земли.
Вот с этого раза всё и кончилось у Пиковой Дамы с гусятами: она стала ходить отдельно, гуси отдельно; видно, тут только она всё поняла, и во второй раз ей уже не захотелось попасть на столбы.
Таинственный ящик
В Сибири, в местности, где водится очень много волков, я спросил одного охотника, имеющего большую награду за партизанскую войну:
– Бывают ли у вас случаи, чтобы волки нападали на человека?
– Бывают, – ответил он. – Да что из этого? У человека оружие, человек – сила, а что волк? Собака, и больше ничего.
– Однако если эта собака да на безоружного человека…
– И то ничего, – засмеялся партизан. – У человека самое сильное оружие – ум, находчивость и в особенности такая оборотливость, чтобы из всякой вещи сделать себе оружие. Раз было, один охотник простой ящик превратил в оружие.
Партизан рассказал случай из очень опасной охоты на волков с поросёнком. Лунной ночью сели в сани четыре охотника и захватили с собой ящик с поросёнком. Ящик был большой, сшитый из полутёса. В этот ящик без крышки посадили поросёнка и поехали в степь, где волков великое множество. А было это зимой, когда волки голодные. Вот охотники выехали в поле и начали поросёнка тянуть кто за ухо, кто за ногу, кто за хвост. Поросёнок от этого стал визжать: больше тянут – больше визжит, и всё звонче и звонче, и на всю степь. Со всех сторон на этот поросячий визг стали собираться волчьи стаи и настигать охотничьи сани. Когда волки приблизились, вдруг лошадь их почуяла – и как хватит! Так и полетел из саней ящик с поросёнком и, самое скверное, вывалился один охотник без ружья и даже без шапки.
Часть волков умчалась за взбешённой лошадью, другая же часть набросилась на поросёнка, и в один миг от него ничего не осталось. Когда же эти волки, закусив поросёнком, захотели приступить к безоружному человеку, вдруг глядят, а человек этот исчез и на дороге только ящик один лежит вверх дном. Вот пришли волки к ящику и видят: ящик-то не простой – ящик движется с дороги к обочине и с обочины в глубокий снег. Пошли волки осторожно за ящиком, и, как только этот ящик попал на глубокий снег, на глазах волков он стал нижеть и нижеть.
Волки оробели, но, постояв, оправились и со всех сторон ящик окружили. Стоят волки и думают, а ящик всё ниже да ниже. Ближе волки подходят, а ящик не дремлет: ниже да ниже. Думают волки: «Что за диво? Так будем дожидаться – ящик и вовсе под снег уйдёт».
Старший волк осмелился, подошёл к ящику, приставил нос свой к щёлке…
И только он свой волчий нос приставил к этой щёлке, как дунет на него из щёлки! Сразу все волки бросились в сторону, какой куда попал, и тут же вскоре охотники вернулись на помощь, и человек живой и здоровый вышел из ящика.
– Вот и всё, – сказал партизан. – А вы говорите, что безоружному нельзя против волков выходить. На то и ум у человека, чтобы он из всего мог себе делать защиту.
– Позволь, – сказал я, – ты мне сейчас сказал, что человек из-под ящика чем-то дунул.
– Чем дунул? – засмеялся партизан. – А словом своим человеческим дунул, и они разбежались.
– Какое же это слово такое он знал против волков?
– Обыкновенное слово, – сказал партизан. – Какие слова говорят в таких случаях… «Дураки вы, волки», – сказал – и больше ничего.
Звери
Маленького слепого лисёнка вынули из норы, дали воспитывать молочной кошке, и она любила его, и он ласкался к ней, как к родной матери.
В лукошке окотилась кошка, котят забросили, другая вскоре окотилась в том же лукошке – оставили одного. Тогда обе кошки одного котёнка стали кормить; родная уйдёт – лезет в лукошко чужая. И не только волк, даже тигр будет с величайшей нежностью заглядывать в глаза, если человек вы́ходит его и с малых лет станет ему вместо матери.
Несправедливо бранятся зверем, хуже нет, когда скажут: «Вот настоящий зверь». А между тем у зверей этих хранится бездонный запас любви и нежности.
