Остров на Птичьей улице - Ури Орлев
И тут я увидел, что это не мальчик. Это девочка. Та самая девочка. Она чуть не плакала, потому что здорово ударилась коленкой, когда упала, но сдерживалась изо всех сил, чтобы не зареветь. Она сразу меня узнала. Попробовала улыбнуться.
– А, это ты, – сказала она. – Ты знаешь, что доктора забрали?
– Знаю, – сказал я.
Мы подошли к стене ближайшего дома, чтобы хоть немного укрыться от дождя.
– Меня зовут Алекс.
– А меня – Стася, – сказала она, стуча зубами от холода.
Мне так хотелось рассказать ей о себе. И о том, как я постоянно наблюдаю за ней через отверстия в моём подоконном шкафу. Но я никогда не смогу ей об этом рассказать. Ну или, по крайней мере, пока война не кончится. И тут я всё-таки спросил её, хотя моё лицо и пылало от смущения:
– Хочешь, будем дружить?
– Ты что, смеёшься надо мной?
– Нет, я серьёзно, – сказал я.
– Ну хорошо, раз серьёзно, – сказала она. – Но мне нужно бежать домой. Ты тут новенький?
– Я живу с другой стороны парка, – сказал я. – Хочешь, в следующий раз встретимся в парке? Я иногда играю там в футбол.
– Так все же будут смеяться, если увидят, что мальчишка с девочкой разговаривает.
– А мы отойдём куда-нибудь.
– Хорошо. Завтра?
– Нет, – сказал я.
Я не знал, что будет завтра. И вообще не знал, что будет. Найду ли я пана Болека сегодня? И если да, то что потом? Когда уйдёт Хенрик? Хотя, даже если он не уйдёт, я всё равно могу выйти из гетто. А если он мне запретит? Например, скажет, что это слишком опасно… Что тогда? Да мне вообще наплевать на опасность! В крайнем случае оставлю ему пистолет. Или нет. Не буду оставлять. Это мой пистолет, и точка.
– Приходи в следующий понедельник, – сказал я ей. – Где-нибудь после обеда, как сегодня. Но только не в дождь.
– А в снег приходить?
– Да. Снег – это красиво.
Мы попрощались. И каждый побежал своей дорогой. Я свернул влево и нашёл нужный дом. Это было совсем недалеко. Я всё правильно помнил, до войны мы не раз ходили мимо этого дома в гости к бабушке.
Я зашёл в ворота. Калитка была открыта, во дворе стоял молодой парень. Он недоверчиво воззрился на меня. Скользнул взглядом по моей кошёлке.
– Где пан Болек? – спросил я как можно более безразличным тоном.
– А где ему быть? – презрительно процедил парень и ткнул пальцем в сторону дворницкой.
Действительно, я задал не очень умный вопрос.
Я постучал в дверь. На стук вышел дворник. Это был он, тот самый человек, которого я видел тогда в брошенной квартире. Только сегодня он был одет как дворник. На ногах у него были большие тяжёлые сапоги. В первый момент он меня не узнал. Я стянул с головы мокрую насквозь кепку и вежливо поздоровался. И тут он меня вспомнил.
– А-а, – воскликнул он, – Алекс! Привет! Скорее заходи.
Его жена была дома. Я засомневался.
– Говори, говори же. Что стряслось?
Но я не хотел говорить. Тогда он завёл меня внутрь квартиры, закрыл за мной дверь. И я заговорил. Я рассказал ему всё – так же, как до этого рассказал всё врачу. Пан Болек тоже поначалу не хотел верить.
– А почему ты такой загорелый? Это краска?
Я потрогал своё лицо и сказал:
– Это ещё с лета, наверное. Из-за птиц.
– А птицы тут при чём?
– Я их приручил. Они прилетают на развалины пить воду из крана. Там в одном месте чудом кран сохранился. А это место – довольно солнечное. Ну вот, я сидел там подолгу, кормил птиц крошками. Сначала кидал крошки далеко от себя, потом всё ближе и ближе. И теперь некоторые птицы едят у меня с руки.
Я рассказал про Хенрика, про врача.
– А где твоё укрытие?
Теперь уже пять человек знали о моём укрытии.
Пан Болек сказал мне идти за ним, и мы поднялись на чердак. Там он указал пальцем на фасад разрушенного дома, который, оказывается, был виден отсюда. Я кивнул.
– Невероятно, – сказал пан Болек.
Мы спустились вниз. Он рассказал всё жене. Говорил шёпотом. Они усадили меня за стол и накормили. Настоящей домашней едой. Супом. Мясом с овощами. Пудингом. И вкусным хлебом. Как же я наелся! Еле встал из-за стола. По правде говоря, я не был истощён от голода, но такой еды я не ел уже очень, очень давно. Набросился на неё, как волк.
Пока я ел, пан Болек и его жена продолжали шептаться. Я начал беспокоиться. Но успокаивал себя тем, что они не похожи на людей, которые могут выдать меня немцам. Очень скоро всё стало ясно.
– Алекс, – сказал пан Болек, – ты останешься у нас. Мы заберём твоего больного и отправим куда надо. А ты будешь жить у нас. Мы сделаем тебе документы.
– Это будет не так уж трудно, – добавила женщина. – У меня есть племянник в деревне, твой ровесник, Болек просто съездит туда и привезёт его свидетельство о рождении и другие бумаги. Ты будешь жить у нас вместо него. Будешь ходить в школу. Как тебе такое предложение?
У неё был звонкий приятный голос.
Как же я хотел остаться у них! Они мне очень, очень нравились. У жены пана Болека были такие добрые глаза. А сам пан Болек был такой умный. Кстати, я спросил его – до войны он не был учителем. Он был политическим деятелем. Коммунистом. Хотел, чтобы у всех были равные права. Например, у рабочих. Коммунисты не станут кого-то ненавидеть только потому, что он еврей. Так объяснил мне пан Болек.
– Я не могу у вас остаться, – с огромным сожалением сказал я.
– Но почему?! – воскликнули они в один голос.
– Я жду папу, – сказал я.
Пан Болек хотел что-то сказать, но жена сделала ему знак рукой, и он промолчал. Она сама тоже ничего не сказала. Потом положила для меня в пакет несколько яблок от сестры из деревни и банку мёда. Банку она завернула в старые газеты и сказала нести аккуратнее, чтобы не разбить.
Ха! Если бы она знала, сколько банок с повидлом я перетаскал за эти месяцы и почти ничего не разбил. Да и то, что разбил, на самом деле не считается – это было, может, пару раз всего, когда я спешил и не было времени как следует переложить банки тряпками.
Пока я доедал и готовился пуститься в обратный путь, пан Болек мерил комнату шагами. Потом сказал:
– Послушай, мой мальчик. Послушай и хорошенько запомни. Каждый день, когда в церкви будут звонить к дневной службе, я, или жена, или наш сын – короче, кто-нибудь из нас – будет подниматься на чердак и смотреть на стену твоего дома. Ты понял? Если вдруг тебе понадобится помощь – подай нам какой-нибудь знак.
Он задумался на
