Арсений Рутько - Пашкины колокола
- Ему как фамилия?
- Каторжнику этому? - с невыразимой нежностью улыбается Костя. Дзержинский ему фамилия! - И наклоняется к уху Пашки: - А из наших, институтских, есть здесь?
- Не знаю, - признается Пашка. - Как-то не разглядел, не приметил. Народу-то сколько!
- Ох, до чего же по ребятам соскучился! По воле, по солнышку, по свежему ветру!
...Потом в Пашкиной памяти возникает багровое и растерянное лицо Обмойкина - заводские отнимают у него револьвер и "селедку", срывают шнур со свистком и полицейскую бляху... Торопливо, трясущимися руками запирает ставни Ершинов. С жестяным дребезгом рушатся на тротуар вывески с царским гербом и гордыми позолоченными буквами "Поставщик Двора Его Императорского Величества". Кто-то с веселой лихостью пляшет на такой вывеске, и чьи-то каблуки выколачивают дробь-чечетку на царском портрете, выброшенном из окна полицейского участка.
И сам Пашка, возвращаясь вечером в Замоскворечье, не удерживается, со всего маху ступает расшлепанным башмаком на царский портрет... Вот тебе, вот! За мамку, за Андрюху, за калечных солдат, побирающихся по улицам. За всех нас!.. Это ты виноват, ты!
И опять - горящие раскаленным железом глаза в темных провалах и строгий голос: "Будем бдительны!" И хоровой крик, взлетающий над толпой:
- Дае-ошь! Дае-о-ошь нашу революцию!
20. ПОСЛЕ ФЕВРАЛЬСКОЙ...
Заводские гудки на следующее утро молчали, но Пашка все равно проснулся чуть свет. Да и вряд ли он спал по-настоящему. Вчерашний день удивительно перемешался в его сознании с событиями из прочитанных книг, с рассказами Люсик о героях прошлого.
Лежал, слушал.
Похрапывал в дальнем углу отец, тикали ходики на стене, за печкой пиликал свою музыку сверчок.
Сна не было. А ведь как тяжело и неохотно просыпался по реву гудка раньше, как хотелось еще поваляться под одеялом. Сейчас все по-другому. Еще с вечера знал, что утром можно не торопиться: заводские решили не работать больше на проклятую войну. Забастовка продолжается! Но вот проснулся, и будто тянет и тянет куда-то.
Тихонько оделся, нащупал ногой ботинки. Вышел во двор. Лопух, еще не посаженный на цепь, бросился навстречу, лизнул руку, уперся лапами в грудь.
Пашка долго смотрел в небо... За рваным дымом облаков мигают редкие звезды. На карнизе крыши светятся весенние льдышки-сосульки. А улица пока спит...
В окнах Ершиновых темно... Здорово они вчера засуетились-запрыгали. Как же! Самого главного заступника потеряли. С какой перекошенной мордой бежал Обмойкин от своей будки, где стоглазым истуканом проторчал столько лет! Будка-то для "селедочника" тоже чем-то вроде трона, поди-ка, была?
На глазах у Пашки одна за другой гасли звездочки, рассвет высвечивал темные углы двора.
И тут он увидел новое, чего вчера не было. Другую стенку Ершинов к сараю пристроил, что ли?
Пашка подошел вплотную, пощупал. Нет, на доски не похоже! Ах, вон оно как! То, что он посчитал за новую стену сарая, оказалось холстом, обратной стороной царского портрета.
Покосившись на второй этаж, Пашка повернул портрет. Само собой, все в целости-сохранности! Не поднялась у торгаша рука! Так же блестят позолотой пуговицы, погоны и аксельбанты. С той же умильной, хотя и строгой лаской смотрят глаза.
- Теперь тут кукуешь? - подмигнул Пашка. - Ишь куда они тебя присобачили! Побоялись в лавке оставить, народа перепугались? Ну и стой здесь, на пару с Лопухом. Поцарствовал, хватит!
Снова Пашка покосился на окна: послушай, "принцесса", как Пашка с царем разговаривает! Но даже плюнуть на царский портрет ему сейчас не хотелось: по уличному-то закону лежачих не бьют! В драках с реалишками да гимназистами Пашка ни одного лежачего не пнул, пальцем не тронул!
Вернулся в дом. Шумел примус, лизал синими языками донце сковородки. Мамка возилась у печки.
- Ты, сынонька? - удивилась мать. - Спал бы да спал, раз можно! Такой случай в редкость.
- Да что-то, мам, сон от меня бегом сбежал! - засмеялся Пашка. - Ты помнишь ли Андрюхину любимую: "Крутится, вертится шар голубой"?
- Как не помнить, радость ты моя, Пашенька?! Я каждую жилочку в нем и днем и ночью вижу!
- Может, он, шар-то, со вчерашнего дня по-другому закрутится? Как, мам?
- Дай-то бог, Пашенька! - Не глядя, мать показала кухонным ножом в потолок. - А их-то куда денешь? Манифесты да указы за бывшего царя не такие ли станут дальше подписывать?
- Не, мам! - убежденно возразил Пашка. - Вчера решено по заводам и фабрикам Советы выбирать!
- Так Ершиновы и послушали ваши советы! - Мать покачала головой. Мал ты еще, Пашенька, породу людей разгадывать. На мильон добрых душ обязательно одна собака сыщется!
- Ты, мам, собак не обижай! Лопух, он вон какой хороший! Побегу, мам!
- Поел бы. Подожди чуток.
- Потом, мам!
Улица кажется и знакомой и незнакомой. Дома и заборы на привычных местах, как помнится с малолетства, а все же что-то переменилось... Ага! Вон на углу поваленная обмойкинская будка! А вон флаг с пожарной каланчи красной ладошкой помахивает! Не иначе - кто-нибудь из заводских привязал! Еще, наверно, пригрозил дежурному: "Попробуй сорви!"
Рассветает, а улица спит! И непонятно, почему Пашке расхотелось будить ребят, как собирался, выходя из дома. Потянуло побыть одному, походить, поглядеть. Или, может, шевельнулась в голове новая строчка стиха? Вот, слушай, звенит: "Флаг наш красный в синем небе вьется..." А дальше как? Ну, придумается - день впереди!
Сначала медленно, потом торопливо шагал по давно знакомой дорожке к студенческой столовке. Толкнула туда неясная догадка.
Было бы просто неправильно, ежели бы "красная" сейчас пустовала! Вспомни, как Шиповник и ее студентки-подружки горевали о судьбе Кости. Никак не могут они не собраться вместе в такое время! А где же и собираться, как не в "красной"?
Шел быстро, почти бежал.
Предчувствие не обмануло. В двух окошках "красной" помигивал зеленоватый свет. Колыхались за окнами тени.
Интересно: что у них там?
По привычке сначала заглянуть в окно. Ух ты, сколько народищу, прямо толпа! Из фортки столбом валит табачный дым. За галдежом не разобрать слов, кто-то раскатисто хохочет, кто-то хлопает в ладоши. Блеснули меж головами стрекозиные крылышки. Где же Люсе теперь и быть?!
С крыльца, приоткрыв дверь, выглянула тетя Даша.
- Пашуня, что ль? Только тебя и не хватало! Мне Люсенька наказывала поглядывать, кабы кто чужой не подкрался. Хотя все чужие забились по своим закутам. Ошалели от страха.
- А не заругают, теть Даш?
- Да из ваших кружковских тут уж и так трое, которые с Сытинской. Свертки какие-то из печатни приволокли... Люсенька и про тебя спрашивала...
Словно в ответ на слова тети Даши, голос Люсик в глубине комнаты требовательно крикнул:
- Да распахните же окошки, господа курильщики! Дышать нечем! Дымите, словно десяток михельсоновских труб!
- Сию минуту, Шиповничек!
Задребезжали стекла законопаченных на зиму рам. Пахнуло холодком, сыростью, кто-то дурашливо запел:
- Весна! Выставляется первая рама, и в "красную" шум ворвался!..
Но певца перебили:
- Итак, друзья, половина дела сделана! Товарищи из Сытинской типографии хорошо поработали ночью. Напечатано более пятисот экземпляров...
Привстав на цыпочки, опираясь на плечо Яшки-газетчика, Пашка заглянул через головы. У стола, в накинутой на плечи студенческой шинели, Костя помахивал бумажным листком.
- Мне думается, товарищи, нужно еще разок прочитать воззвание! Проверим: не вкралась ли ошибка, опечатка! Могли ведь и чужие руки прикоснуться к нашему делу.
- Читай, Островитянов! Давай, Костя!
- Итак, читаю... Шапка: "Российская социал-демократическая рабочая партия". Дальше, после отбивки: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Внимание, читаю текст: "Товарищи! В Петрограде революция! Солдаты присоединились к рабочим. На сторону народа перешли Преображенский, Волынский, Павловский и Семеновский полки. После недолгих колебаний к ним присоединился Кексгольмский полк. Восстание победоносно растет. Восставшие захватили арсенал, артиллерийское управление и тюрьму "Кресты", из которой выпустили политических заключенных". Что произошло и в Москве, товарищи! "После двухчасовой осады восставшими взята Петропавловская крепость. По последним известиям, взорвана охранка, восставшие приближаются к департаменту полиции..." Следующие строки, товарищи, набраны жирным шрифтом... Продолжаю...
В "красной" стояла тишина. Кроме голоса Кости, Пашка услышал за спиной вздох тети Даши:
- Ну и дела! Владычица богородица, матушка-заступница...
Точь-в-точь как мамка!
- "Российский пролетариат должен поддержать петроградское восстание! Иначе потоки пролитой там крови останутся бесплодными. Товарищи, бросайте работу! Солдаты! Присоединяйтесь к восставшим! Помните, сейчас решается судьба народа!.."
Бочком-бочком, а Пашка все-таки протискивался в комнату. Очень уж хотелось оказаться поближе к Шиповнику, поймать на себе взгляд ее блестящих темно-карих глаз, добрую улыбку!..
