Влас Дорошевич - Сказки и легенды
- Ежели ты разбойник, так я тебя поздравляю! - мрачно отвечал человек. - Здорово сегодня будешь ужинать, как я карманы выворочу!
- А ты выворачивай!
- Дурак! Если б в них что-нибудь было, я бы сам еще третьего дня прожрал!
Пепе с отчаяньем всплеснул руками:
- Ужели тоже три дня не ел?!
Но человек посмотрел на него мрачно и с презрением:
- Обжора тот, кто каждые три дня ест! Мой дед, говорят, через три дня ел. И за это его в нашем семействе считали богачом. Мой отец ел через пять дней на шестой. А я ел каждую неделю. Эту неделю, впрочем, пропустил!
- Ах, будь прокляты его кишки! - схватился за голову Пепе. - На какого негодяя целую курицу стравил! Что ж мне теперь с тобой сделать? На, подержи нож, я распояшусь. Вот тебе пара сольди. Иди в деревню, поешь.
Человек схватил деньги и пустился бегом. А Пепе подумал:
"Если я буду разбойничать, - придется самому околеть с голода!"
И Пепе пошел, посматривая, - не видно ли по дороге купца. Как вдруг из куста высунулся ствол карабина, и такой голос, что у Пепе забились и задрожали жилы в пятках, - гаркнул из-за куста:
- Ни с места! Ложись!
Пепе попробовал было пробормотать:
- Я сам разбойник!
Но ствол ружья гулял взглядом у него по груди, словно рассматривая, где сердце.
- Ложись!.. Да не так, дурак! Лицом к земле. Вот этак! Теперь закрой лицо руками и лежи, пока я тебя не обшарю!
- Я щекотки боюсь!
- В первый раз в жизни вижу осла с короткими ушами. А смерти не боишься? Лежи, пока башку не расколотил.
И хоть было щекотно, но Пепе лежал, пока бандит ему развязывал пояс.
- Ишь напутал! Ишь напутал! А денег всего восемнадцать сольди! Видно, что глуп! С такими деньгами в дорогу идет. Вот и пояс я тоже возьму себе. Такому дураку нож оставлять. Теперь лежи и считай до пятисот. Да считай не торопись. Сосчитаешь, - можешь встать. Иди смирно, живи благочестиво. О встрече никому не говори. А утром, в полдень и вечером молись пресвятой деве за Луиджи. Будешь помнить имя?
- Буду!
Пепе полежал, сосчитал до тысячи, стараясь считать медленней. Сосчитал еще до пятисот, открыл один глаз. Никого. Встал, огляделся, ни души кругом.
Пепе помолился мадонне за Луиджи и пошел в Кальтаниссетту к святому отцу-епископу исповедоваться. - Что же теперь ему, Пепе, остается делать? Святой отец в Кальтаниссетте славился своею мудростью.
Пепе пришел к нему и заплакал:
- Так человек может и погибнуть. А я все-таки христианин. Когда был мальчиком, служил даже при церкви и всю мессу наизусть знаю. Святой отец ответил:
- Расскажи нам свое горе, а мы тебе, как нам святая Анна поможет, так и посоветуем. Чем ты теперь занимался, сын мой?
- Я был разбойником.
Святой отец покачал головой и сказал:
- Это нехорошо.
- Только я никого не ограбил. Меня ограбили.
Святой отец покачал головой и сказал:
- Это для души гораздо лучше.
Пепе вздохнул:
- Для души-то хорошо, телу только скверно. И зачем у души, словно у собаки хвост, тело выросло? Душа - огонь, тело - как дым. От души в доме тепло, а дым, будь он проклят, глаза ест!
Святой отец сказал:
- Ты рассуждаешь довольно правильно, и видно, что не совсем глупый человек. Скажи нам, что ж ты думаешь делать?
- Да делать, святой отец, я умею, что угодно. Только ничего не выходит. Занимался я до разбойничества землею. Как все соседи. Только у них растут апельсины, лимоны, виноград, - а у меня кактусы.
- Зачем же ты сажал кактусы? - удивился святой отец.
- Да я сажал апельсины, а вырастали кактусы!
Святой отец задумался:
- Гм... Сын мой!.. Не легко приискать тебе, в таком случае, занятие. Мы знаем еще только одно дело, где сажают апельсины, а вырастают кактусы. Вот что! Мы сделаем тебя патером.
- Меня?! - изумился Пепе.
- Тут есть одна деревушка. Когда как-то карабинеры поймали оттуда одного крестьянина по обвинению, что он разбойничает, - так добрый человек даже рот раскрыл от изумления: "Разве не все люди разбойники?" Туда, по чистой совести говоря, никто и идти не хочет. Ты говоришь, что мессу наизусть знаешь? Отправляйся-ка туда. Растолстеть ты там не растолстеешь. Но и с голоду не умрешь. И жизнь человеческая не пропадет. Вот тебе наше благословение.
Дали Пепе старенькую сутану, войлочную шляпу и пошел Пепе во вверенную ему деревню.
Деревенька была маленькая, но перед мадонной посреди улицы всегда горело свечей десять, - не меньше.
- Эге! - сказал себе Пепе. - Тут кой-что сделать можно.
Редкий день к нему не приходили исповедоваться.
- Я сегодня на заре человека у дороги зарезал. Что мне теперь делать, отец?
Пепе качал головой и говорил:
- Нехорошо!
Долго разъяснял, как скверно у людей отнимать жизнь.
- Тебе было бы приятно, если бы тебя зарезали?
И назначал:
- Положи тысячу поклонов, - или две, или три, - и больше не режь!
Тот клал поклоны, а потом шел и поджигал солому у соседа. Пепе говорил поучения, как не следует брать чужого, враждовать между собой и людей убивать. Его слушали и даже плакали.
И, слушая поученье, воровали друг у друга из кармана, а потом все вместе шли, кого-нибудь грабили и при дележке пускали друг другу нож в бок.
Пепе, наконец, пришел в ужас и отчаянье и пошел к святому отцу в Кальтаниссетту.
- Святой отец! - воскликнул он в слезах, кланяясь в ноги. - У меня опять ничего не выходит. Я говорю одно, - а они делают другое. Я говорю: "любите", - а они злобствуют. Помолятся и убивают. Послушают поученье и идут красть!
Мудрый отец вздохнул и покачал головой:
- Так было, есть и будет до скончания веков, - когда в сердце человеческом хотят насадить что-нибудь доброе. Сажают апельсин, а вырастают кактусы. Иди и не отчаивайся. Не у тебя одного, у всех то же самое.
И Пепе вернулся в деревню, где грабили и со слезами слушали поучения, что не надо брать чужого.
И каждый раз, как святому отцу из Кальтаниссетты приходилось видеть Пепе, - он улыбался и кивал головой:
- Что, брат, Пепе? Сажаешь апельсины, а растут кактусы?
И Пепе, улыбаясь, отвечал:
- А растут кактусы! ПОЦЕЛУЙ
(Сицилийская легенда)
Герцог Руджиеро устал на охоте. День выдался счастливый.
Не успевал герцог убить одну серну, как прямо из-под ног его лошади вылетала другая.
Герцог несся за ней, и едва успевал спустить меткую стрелу с тетивы, - как из кустов вылетала новая серна. Серны, как молнии, мчались там, здесь, тут. Солнце светило то впереди Руджиеро, то позади, то с правого бока, то слева.
В конце гонцов, Руджиеро заблудился, - и когда оглянулся, солнце тонуло уж в море. Словно насмерть раненный, день умирал, - и его густой кровью был залит закат.
Руджиеро остановился под большим, развесистым деревом, расседлал и стреножил коня, - дал обет завтра, утром, помолиться мадонне вдвое дольше, положил под голову седло и, усталый, лег под деревом. В это время свежий ветерок, который всегда бежит по земле от заката, зашелестел в листьях дерева, - и дерево сказало Руджиеро:
- Спокойной ночи, милый рыцарь!
- С нами святая Розалия, святая Агата, святая Катерина! - вскочил Руджиеро. - Кто тут говорит?
Он обошел дерево кругом, - никого, - положил под голову седло и лег.
А дерево сказало:
- Пусть хорошие сны тебе предвещают счастье наяву!
Руджиеро вскочил.
- Кто говорит тут?
Но дерево стояло перед ним молчаливое, только шелестя
листами.
Руджиеро вынул кинжал и ударил в дерево. Словно масло, разрезал кинжал кору. Дерево молчало. Но вот кинжал, видно, тронул древесину.
Стон вырвался у дерева, так что Руджиеро отдернул руку: на конце кинжала теплилась капля крови.
- Буд проклята вся нечистая сила! - крикнул Руджиеро и обнажил свой святой меч.
Этот меч достался Руджиеро от отца. Задумав идти на освобождение гроба господня, отец Руджиеро призвал капеллана, при нем обнажил свой меч и дал страшную клятву не класть меча в ножны, пока святой гроб не будет освобожден. Когда Иерусалим был освобожден из рук неверных, отец Руджиеро, стоя на коленях в белой рубашке перед гробом господним, вложил меч в ножны и сказал:
- Я выполнил, господи, клятву. Теперь даю другую. Отныне этот меч будет вынут из ножен только во славу господню!
На смертном одре, передавая Руджиеро свой меч в ножнах, отец сказал:
- Дай клятву, что ты обнажишь этот святой меч только во славу господню.
И Руджиеро сказал:
- Аминь.
Руджиеро обнажил теперь меч и воскликнул:
- Во славу господню!
И изо всей силы ударил мечом по дереву. Страшным криком закричало дерево. Руджиеро рубил. Словно клочья теплого, еще трепещущего мяса, летели щепки.
Кровь лилась из дерева и брызгами летела кругом. Дерево кричало, стонало. И чем больше оно вопило, чем сильнее лилась кровь, - тем больше распалялся Руджиеро и рубил святым мечом. Наконец, дерево раскололось, и из него вышла в богатом, но странном уборе девушка такой красоты, что Руджиеро отступил, и святой меч бессильно опустился у него в руке.
