Сергей Лукницкий - Это моя собака
— Бон джорно, синьорина, соно феличе ди коношерла.
И это означало: рад с вами познакомиться.
Конечно же рад, и я ужасно рад с ним познакомиться. Я не отрываясь смотрел на собачку. Она попросилась на пол, и мы стояли теперь рядом и обнюхивали друг друга.
— Бон джорно, — тихо произнёс я, чтобы хоть отчасти как-то снять языковой барьер. Такая мелочь, а может помешать вспыхнувшему вдруг чувству симпатии.
— Здравствуйте, — сказала она, — но не беспокойтесь, если вам трудно говорить по-итальянски, давайте говорить по-французски или по-русски. Меня зовут Козетта. В переводе на русский это означает «Штучка».
— Пират, — представился я. — Флибустьер по-вашему. — И на всякий случай почему-то добавил: — В нашей стране каждая собака объясняется на двух-трех языках.
Воцарилось молчание, потому что я совершенно забыл, что говорят в таких случаях даме сразу после знакомства.
— Может быть, поднимемся на палубу? — предложила Козетта. — Признаться, я не любительница баров.
Я согласился.
И, оглянувшись на своих хозяев, мы побежали наверх.
Наш теплоход был уже далеко от берега, и, стоя на верхней палубе с Козеттой, я наслаждался и вкусным морским воздухом, и тем, что я в путешествии, и тем, что живу на этом замечательном свете.
— А вы знаете, как по-итальянски будет «корабль»? — спросила Козетта.
Черт, надо было посмотреть в словаре! Конечно, не знаю.
— Увы, — развёл я ушами.
— Трагетто, — сказала она и снова улыбнулась, — Смотрите, во-о-он ваш родной порт. А я живу далеко, в Италии, мы здесь, у вас, были в гостях.
— А мы едем в гости, вернее, участвовать в собачьей выставке, — сказал я.
— Вот как? Я тоже…
В этот момент теплоход дал длинный гудок, развернулся и устремился в открытое море, а мыс Козеттой ещё долго провожали взглядом мерцающую точку Одесского маяка.
Закат
Это невероятно, но мы плывём в Европу. Мне даже вспомнилось стихотворение:
И плывём мы древним путёмПерелётных весёлых птиц.Наяву, не во сне плывёмК золотой стране небылиц.
Я прочитал его Козетте, и хотя она, наверное, как многие очаровательные, столь милые нам дамы, ничего не понимает в стихах, хотя и вздыхает, слушая их, но она вдруг перестала махать хвостом и показала мне на горизонт. Туда, за корму теплохода, — кажется, что это невероятно далеко, — заходило солнце. Вот золотой его диск коснулся воды, и тотчас же она стала похожей на малиновое варенье, я даже почувствовал его вкус и облизнулся, потом вода проглотила солнце до половины, и я удивился:
— Куда это заходит солнце?
Вопрос был уместен, потому что казалось, солнце заходит ближе горизонта.
— Ой как интересно! — воскликнула Козетта.
Мы не отрываясь смотрели на закат.
— А вы знаете, — сказала Козетта, — я часто смотрю на закат, потому что кто-то мне рассказывал, что в тот миг, когда солнце исчезает за горизонтом, можно наблюдать необычное явление — зелёный луч. И, говорят, это к счастью. А нам, собакам, так не хватает его порой.
Несмотря на то, что я был знаком со своей пассией всего полчаса, я отважился и лизнул Козетту в щеку.
Она словно бы очнулась и попросила:
— Проводите меня, пожалуйста, на нижнюю палубу в бар, я думаю, моя госпожа и её мама уже заждались меня.
— И мой хозяин тоже.
И мы побежали вниз.
А навстречу нам шёл человек в белом форменном кителе, очень солидный.
Это был помощник капитана, и звали его Александр Васильевич. Он был очень серьёзным.
Он нёс куда-то какие-то бумаги, но о них не думал, потому что шёл не один, а с такой красивой и обаятельной дамой, что я невольно вспомнил маму Машу.
Даму он называл Наташенькой, был к ней, судя по его жестам, неравнодушен, готовый выполнять её капризы, а она, в свою очередь, на него не обращала внимания, потому что несла в руках удивительную собаку. Она несла её так, как носят свёрнутый в трубочку ковёр.
Я сперва даже не понял, что это она несёт собаку, думал, какой-то чёрный продолговатый предмет, но предмет ворчал и ругался, а она успокаивала его и, едва поспевая за помощником капитана, называла себя в третьем лице:
— Ну Троллик, ну послушайся свою мамочку.
Троллик между тем, не обращая ни на кого внимания, продолжал ворчать, и я чувствовал, что с языка его вот-вот сорвётся какое-то слово, которое неприлично слушать дамскому уху, но, вероятно, увидев меня и Козетту, он сдержался.
А тут и помощник капитана увидел нас с Козеттой и сказал:
— Вот вы, собаки, даже не представляете себе, что плывёте в Европы, а между тем вас, господин, — он обратился ко мне, — надо продезинфицировать, если вы, конечно, хотите ступить лапами в портовые города, в которые будет заходить наш теплоход.
Я пробурчал что-то вроде того, что сперва провожу даму в бар, а потом только буду к услугам помощника капитана.
И прошествовал в бар.
Проводив Козетту и передав её с лап на руки хозяйке, я вернулся, повинуясь долгу и данному слову, однако раздосадованный, готовый ко всему, но оказалось, что никаких прививок и уколов мне делать не собираются, а только всеми четырьмя лапами судовой врач — доктор Черви — опустил меня в какую-то жидкость, тотчас же протёр их и опустил меня на пол, потом сделал пометку в толстой книге. Затем, видя, что я в недоумении, пояснил:
— Ваша пассия Козетта и ваш соотечественник Тролль тоже прошли эту процедуру, так что не обижайтесь, обычные формальности.
Ну что ж, коли так. И я побежал к Вите, вовсе не намереваясь рассказывать ему об этой странной и даже немного неприятной формальности.
И он, и дядя Серёжа сибаритствовали в каюте. Дядя Серёжа лёжа читал «Юридическую газету», Витя смотрел в иллюминатор, а тут по репродуктору объявили ужин. И мы втроём отправились в ресторан. Я вёл своих спутников, потому что уже знал, где он находится: на средней палубе.
У двери я чуть помедлил, думая, пустят меня туда или нет, но, видя благосклонные улыбки официантов и услышав ворчание Тролля, устроившегося возле своей восхитительной хозяйки, восседавшей за самым уютным столиком в ресторане, спокойно вошёл в зал.
Милейшая метрдотель по имени Валечка посадила нас возле громадного окна, за тем же самым столиком, где сидели Тролль и Козетта, так что можно было есть, плыть и смотреть на море одновременно. Но смотреть особенно уже было не на что, зашедшее солнце принесло с собой ночь.
Я смотрел на Каролу, хозяйку Козетты, её маму, синьору Грацию и, конечно, на собачку.
В ресторане играла музыка, а бары работали до трех утра, но ни дядя Серёжа, ни Витя, ни я не пожелали в это вечер развлекаться. Мы вернулись в каюту и, раздевшись и не раздевшись, бухнулись спать, чтобы завтра увидеть нечто.
Я выскочил из бассейна
Утром я проснулся в абсолютной темноте (иллюминатор был закрыт плотной шторой) и вообразил, что я на даче. Потом я, конечно, вспомнил, где я, но сперва… отчего это я подумал, что я на даче? И вдруг понял: во второй раз из репродуктора донёсся крик петуха. Очень интересно, вот здесь, оказывается, каким образом будят.
Но Витя и дядя Серёжа не шевелились, тогда я громко залаял, но преждевременно, потому что из репродуктора шесть раз (на шести языках: английском, французском, русском, итальянском, испанском, греческом) вежливо попросили прийти в ресторан на завтрак. Мы быстренько оделись и на завтрак пришли, но было уже так жарко и так солнечно, что хотелось не есть, а купаться.
После завтрака все побежали на корму загорать, и я тоже. И мне ужасно хотелось, так же, как и всем, купаться в бассейне, который тоже был на корме. Сам бы я не решился — несмотря на полную свободу нравов, я ведь всё-таки не забывал, что оставался собакой, — но выкупаться мне все же удалось.
— Пёсик, иди к нам! — закричали какие-то люди из бассейна, и тотчас же чьи-то сообразительные руки бросили меня в воду.
Я выплыл, но боже мой, такой солёной воды я никогда не видел! В нашей реке вода совсем не солёная. А уж про ванную я и не говорю. Да и в море, в котором я купался в прошлом году, она была не такой.
— Морская водичка, — с сильным акцентом сказал тот, кто меня бросил, потом он подхватил меня и попросил: — Скажи дяде «бон жур».
А тут и Витя оказался рядом.
Дядя Серёжа не купался и не загорал, он писал какие-то свои бумаги в каюте или баре и частенько повторял: «Это вы развлекаетесь, а мне выступать на симпозиуме по географии».
Мы ему не мешали, в самом деле — занят человек. Хотя и было его немножко жалко.
И вдруг по репродуктору передали: «Дамы и господа, мы проплываем пролив Босфор, над теплоходом вы видите мост, соединяющий Европу и Азию, Чёрное и Мраморное моря». И все стали выскакивать из бассейна так быстро, как будто в бассейне вдруг появилась акула.
Я не был ни дамой, ни господином, но тоже устремился за всеми на верхнюю палубу и обалдел, увидев с двух сторон нашего теплохода удивительно красивый мир. Он был ясен, близок, но недосягаем. Он был похож на объёмную фотографию или, скорее, на голографию.
