Кощеевич и война - Алан Григорьев
Он дёрнул решетку — крепкая, зараза. Ещё и зазвенела так, что уши заложило. В камере напротив кто-то сдавленно охнул — видать, от неожиданности. Яромир приник лбом к железным прутьям.
— Радосвет? Это ты?
Куча тряпья зашевелилась, из-под неё показалась взъерошенная голова узника.
— Яромир! А ты что здесь делаешь?
— По всей вероятности, то же, что и ты. Сижу. — С губ сорвался невольный вздох. — Ты в порядке?
— Да.
Царевич подошёл к решётке своей темницы, и Яромиру оставалось только покачать головой. Радосвет определённо был не «в порядке»: бледный, осунувшийся, со спутанными кудрями и отросшей щетиной на подбородке. Щека то ли рассечена, то ли расцарапана — в темноте не разберёшь. Правый глаз заплыл от кровоподтёка, левый тоже выглядит опухшим. Возможно, от слёз. Хорошо хоть меховой плащ не отняли, а то бы парень от холода давно уже дуба дал.
— Зачем ты приехал? — нахмурился царевич. — Я же велел тебе оставаться в ставке и встретить Веледара.
Пришлось Яромиру рассказать всё как на духу: про ссору с Душицей и вернувшегося Горностайку, про Радмилу, про жребий…
— Плохо дело, — поморщился Радосвет, словно у него болели зубы. Кто знает, может, и впрямь болели.
— Прости. Я и подумать не мог, что всё будет так, — развёл руками Яромир.
— Да что уж теперь… Оба мы влипли, как кур в ощип.
В голосе друга было столько обречённости, что у Яромира сжалось сердце. Он предпочёл бы, чтобы Радосвет его обругал. Может, тогда стало бы хоть немного легче…
— Знаешь… я, кажется, выдал царю твою тайну. — Он шмыгнул носом. — Подумал, что тебя из-за Таисьи сюда посадили. Хотел как лучше.
— Чего уж теперь? Мне так и так конец. — Ох, опять этот бесцветный тон… Ни тени гнева, одна лишь обречённость. — Только бы отец до Таисьи с Аннушкой не добрался.
— Но ему же нельзя в Дивнозёрье. Помнишь, что царь не имеет права покидать свою землю? А он даже из палат сейчас не выходит.
М-да, вышло не слишком-то утешительно.
— Сам не пойдёт, так подручных отправит. Того же Мрака… Пожалуй, приснюсь Таисье, предупрежу. Пускай уезжает.
— Куда?
— Да куда глаза глядят. Чем дальше от Дивнозёрья, тем лучше. В безволшебных краях её никто не найдёт. Даже я.
— Значит, расскажешь ей, что тут происходит?
— Нет, что ты! — Теперь в голосе царевича звучал неподдельный испуг. — Не хочу её волновать. Помочь нам она всё равно ничем не сумеет.
Яромир подышал на ладони.
— Может, ты и прав. Зачем зря девицу тревожить? Вот выберемся, тогда…
— Не выберемся. По крайней мере, я. Отец велел мне готовиться к казни. День не назвал. Мол, жди — однажды за тобой придут. Только я не замышлял против него, веришь?!
— Не просто верю — знаю. — Яромир приложил руку к сердцу. Ему не нужно было доказательств. Радосвет невиновен — это же ясно как день. — Не вешай нос, дружище. Мы непременно сбежим!
— Как?
— Я Вьюжку позову. Сейчас подкину перо — и фьють, только нас и видели.
Он пошарил по рукавам, заглянул за пазуху. Заветного пера нигде не было. Видать, обронил, пока его стража скручивала.
— Ничего-ничего, симарглы умеют слышать мысли. Он ни за что не оставит нас в беде. Сейчас кликну — и прилетит. Вьюжка! Вьюжка, ко мне!
Но сколько Яромир ни кричал, ни свистел — верный крылатый пёс не появлялся. Выходит, его тоже схватили? И где только цепь нашли, способную удержать симаргла?
— И что теперь? — Больно было видеть, как в глазах Радосвета гаснет надежда.
— Я ещё не придумал.
— Когда придумаешь, разбуди.
Радосвет повернулся спиной. Хотел отойти, но вдруг замер. Его плечи дрогнули. Раз. Другой. Потом мелко затряслись от плохо сдерживаемых слёз.
Что тут сказать? Есть с чего разрыдаться. Дело-то дрянь… Эх, сейчас бы зелья какого или благовоний, чтобы лучше думалось. Но в камере нет даже чистой воды.
— Ты уже слышал про матушку? — вполголоса спросил царевич.
Яромир кивнул. Потом опомнился, что Радосвет стоит спиной и не может этого видеть.
— Да. Мне жаль. Оба мы осиротели…
— Лучше бы он был на её месте! — зло выплюнул царевич, сжимая кулаки. — Плохо так говорить, да? Желать смерти родному отцу…
— Такого папашу врагу не пожелаешь. Может, кто-то и станет тебя винить, но только не я.
— О, с этим я сам справляюсь, — горько усмехнулся Радосвет, а потом издал всхлип, словно захлебнулся этим смешком. — Я его ненавижу, Яромир. Никого так не ненавидел.
— Имеешь полное право. Царь поступил с тобой несправедливо и подло. И чем он тогда лучше Кощеевича?!
Яромир прикусил язык, но было поздно: опасные слова уже вырвались.
— Тише ты! — резко обернулся царевич. — Тут и у стен есть уши. У тебя ещё есть шанс спастись, поэтому лучше молчи.
— Не могу и не буду! — набычился Яромир. — Теперь ты — мой царь. Других мне не надобно!
— Тогда как царь повелеваю тебе заткнуться. Помнишь, ты обещал, что позаботишься о Таисье и Аннушке, если со мной что-нибудь случится? Давши слово — держи.
Радосвет шагнул ближе к решётке. Теперь Яромир мог явственно видеть слёзы на лице своего государя.
Он многое хотел бы сказать Радосвету. Например, что тот дурак,
