Виталий Бианки - Лесные были и небылицы
Зачерпнул я водицы из лужи, давай прыскать девчонке в лицо. Маленько погодя оклемалась, глаза открыла.
Я медведя-то от нее загородил и нарочно сердито так на нее: "Ты что, - говорю, - визжишь? Сказано ведь: нишкни в лесу!.."
Она: "Да я, дяденька... Да там зверь, кажись..."
А я ей: "Вот то-то, что зверь! Был бы человек, так-то не испугался бы. Визганула, что из медведя и дух вон! Гляди, чего наделала".
Сам отступил шаг да пнул мишку в бок.
Ну, девчонка видит: окончательно мертвый зверь. Совесть в ней заговорила: как это она такого большого медведя своим голосом кончила.
Ну, страх-то и прошел у ней.
ПРЯТКИ
ХОРОНУШКИ
Прятки - или, по-нашему, по-новгородски сказать, хоронушки - игра не ожним людям, всему свету известная. Лесом идешь, - много глаз на тебя глядит; за каждым шагом твоим следят. А ты и не видишь, кто с тобой в прятки играет.
не далее как прошлой осенью один случай был у нас в колхозе.
Вечером затеяли пятеро наших ребятишек - Ваня, Маня, Таня, Паня и Саня - игру у сенного сарая. Им бы спать пора ложиться: сумерки уже начинаются. ребятишки-то все мелкие, - долго ли до беды!
Как водится у нас, стали в круг, каждый свои два кулачка перед собой выставил. Сосчитались:
Шла кукушка мимо сети,
А за нею - злы дети.
И кричали: "Ку-ку! Мяк!
Убирай один кулак".
На кого "мяк" выпадает, тот один кулачок убирает.
Потом по второму разу считаются, по третьему, - пока у последнего один кулачок не останется. Этому, значит, водить.
Водить выпало Ване.
Ваня взял палочку-выручалочку, встал носом к стенке сарая, локтем глаза себе закрыл. Стоит выкрикивает:
Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду искать!
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь,
Я иду совсем!
Раз, два, три, четыре... десять,
Я иду на целый месяц.
Когда все до конца выкрикнул, палочку к стенке приставил и поскорее обернулся.
ребятишки давно успели схорониться - кто куда. Никого нет.
Только - глядь! - чьи-то босые ноги - брык! брык! - под сарай лезут, под дальний угол. И пропали там.
- Вижу, вижу! - закричал Ваня - и бегом к тому углу.
А в это время из-за другого угла сарая - Таня с Паней, а из-под куста - Маня. И к палочке-выручалочке.
Стук, стук, стук! - и все трое "дома".
ну, да Ваня на них только рукой махнул: пускай! Одного-то он приметил, - уж этот от него не уйдет.
Добежал до угла.
- Вылазь! - кричит в дыру под сараем. - Вылазь, Санька, вижу!
Сам, конечно, ничего не видит, потому что под сараем яма, а в яме темно. Да ведь чьи-то ноги под сарай лезли? Лезли. Чьи же, как не Санькины? Девчонки уже все "дома".
А тут самСанька выскакивает в сторонке из канавки - и бегом к палочке-выручалочке.
надо бы и Ване скорей к ней, - чтобы первому постучать, - да он растерялся.
Как же так: ведь Санька под сараем сидит!
И Ваня еще раз крикнул в дыру:
- Вылазь, Санька! Все равно - вылазь!
Девчонки так со смеху и покатились.
А Саня уж у палочки - стук, стук, стук! - и кричит:
- Вот он - я! Води-ка в другой раз.
Тут Ваня опомнился.
А от угла не идет.
- Ребята, - говорит, - тут что-то не так. Тут с нами еще кто-то в хоронушки играет. Вот сюда залез, - я своими глазами видел.
ребятишки к нему.
Он стоит белый, как береза, глаза большие, и шепчет:
- Вот тут, вот тут сидит... Я ноги видел. Лезет - ногами брыкается.
ребятишкам стало не по себе.
Сумерки гуще. Лес рукой подать - и стоит темный, страшный. В лесу волки, медведи и - как знать? - кто еще.
неизвестно, кто под сарай забрался. Сидит там...
Санька - боевой парнишка - как крикнет толстым голосом:
- Кто там в яме? Объявись!
А под сараем как шебуршнет!..
Таня, Паня, Маня как взвизгнут, как припустят бежать!
Зорошо, - на меня набежали: как раз я из лесу шел - с охоты. Еле их остановил.
Рассказали мне, как все было.
Вижу - дело серьеезное. Пошел к сараю. Девчонки за мной - издали.
Саня с Ваней стоят у угла - в руках уже колья у них: хотят в яму толкать.
- Обождите, - говорю. - Погляжу раньше.
Поставил я ружье к стенке, опустился на четвереньки, чиркнул спичку.
батюшки-светы, кто под сараем-то сидит!
Я руку туда - и цоп его за уши!
Уж как он ни брыкался, - так за уши и вытащил его ребятишкам:
- Видали, кого струсили?
Заяц, здоровый русачина! Вот глупый, куда схорониться вздумал.
Косой этот всю зиму потом у девчонок в зибе жил. Совсем ручной стал. Девчонки его так Санькой и прозвали. Забьется бывало под печь, - спит там. А крикнут ему: "Санька, вылазь! Вылазь, Санька!" - сейчас и выскочит. Дескать, не дадут ли капустки?
Не очень-то, значит, глупый.
Да уж там глупый не глупый, а тот раз маху дал: чем ему с ребятишками в хоронушки играть, под сарай лезть, - сыграл бы лучше с ними в догонялки. Припустил бы назад к лесу, откуда пришел, - кто б его догнал?
Он ногастый.
СИЛА НЕ БЕРЁТ
Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?
Ни силы в них, ни весу, - пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнешь, - и дух вон.
А ведь долгие годы здравствуют, еще и песни поют - радуются. Гляди-ка, какие веселые!
Гусь - тот вон как по земле ступает. В соколе или, все равно, в ястребе - в тех опять сила большая. Силой и берут.
Добро бы еще соловей: тот в роще живет, в кустах, Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что - он в чащу, - и был таков.
Ну, в зять, к примеру, жаворонка.
Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?
Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, - человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шел, - хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться и то негде.
И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарек.
Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней ничего - песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу еще зима полная, а он уже, пахарек-то, над полем, над первой проталиной вьется, - песни своей серебро с поднебесья рассыпает.
ОИду я, конечно, по дороге по проселочной - и он впереди меня бежит. Пробежит-пробежит - и станет. Подойду - он дальше.
И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелко-мелко затрепетал, - вот-вот запоет.
"А почему, - думаю, - ему и не запеть? День-то, гляди, какой теплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, - даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнездышко свое теплое во ржи".
Пахарек и вправду запел.
да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.
Я-то еще издали приметил: мчится на него лютый враг, - крылья серпом - соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:
- Глянь, летит!..
Будто он человеческие слова понимтаь может.
Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?
Камнем пал мой парарек с высоты - и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.
"Лихорадка, - думаю, - его с перепугу бьет"
А он исчез, - как сквозь землю провалился.
Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколик подоспел. С лету вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарек был, вихрем промчался - и опять жвзмыл.
А унес чо-нибудь в когтях или нет, - я не приметил.
Подошел я к тому моесту, где пахарек был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унес, должен ведь он утт быть,не мог же в самом деле под землю уйти.
Однако нет пахарька.
Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли гдядит.
Один глазок, а пташки нет.
Я еще шаг шагнул, - получше рассмотреть.
тут пахарек вскочил на ножки, встряхнулся, - пыль с него так облачком и поднялась, - да полетел себе тихонько в сторону, в поле.
Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.
А соколок-белогорлик, гляжу, вон уж где - и за ласточкой погнался.
Пропала, думаешь, ласточка?
Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полет у него из всех птиц, пожалуй, самый сто ни на есть быстрый. А вот не всякая же ласточка ему дается, - тоже сам видел.
Такой же вот белогорлик - может, даже этот и был, - в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколо вэтих - чеглока-белогорлика, кобчика, дербника - сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.
Отбил белогорлик одну из стаи - и за ней.
Ласточка туда-сюда зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже ее.
А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.
Гляжу: ласточка - к ней. Да тем же ходом вокруг башни.
Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там восе равно негде.
Она у самой что ни на есть стенки круг дает. Крылышки-то у нее коротенькие, так чуть не в притирочку к стенке.
Он так не может: крылья у него долгие.
