Александр Кононов - На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)
- Ох, и везет тебе, малец!
Гриша не ответил. Ему теперь все равно. Будь что будет.
- Это ж Лаврентий, слышишь? Это сам Лаврентий, - жужжал неугомонный сосед. - Теперь тебе и надзиратель не страшен... Ты что, очумел? Я тебе говорю - это Лаврентий Голотский, инспектор!
Гриша продолжал молчать до самого звонка.
После занятий в класс пришел крепыш, видно страшно сильный, в потертой форменной куртке - значит, "старичок", - и еще с порога закричал:
- Который тут Шумов?
Ему с готовностью показали на Гришу.
Крепыш, расправляя плечи, подошел ближе и сказал:
- Это ты победил Дерябина?
Гриша не знал, что отвечать. "Какого Дерябина?"
Силач подождал, потом воинственно раздул ноздри и спросил:
- Хочешь со мной помериться силой?
И тут раздались со всех сторон пронзительные крики. Никаноркин выскочил вперед и завопил громче всех:
- Ты усы бреешь! Я знаю!
Крепыш усов, должно быть, еще не брил. Однако, самолюбиво закусив нижнюю губу, он сунул руки в карманы, круто повернулся на каблуках и вышел с гордым видом.
- Чего он от меня хотел? - спросил Гриша.
- Он же сказал: силой помериться. И как ему не стыдно! Второклассник, а приходит к нам бороться.
- А про какого это он Дерябина говорил?
- Ну ты просто чумовой какой-то, тебе ничего не втолкуешь! Сам повалил Дерябина и сам спрашивает, какой Дерябин!
- То ж Мейер был.
- Ну да. Его зовут доктором Мейером за то, что он лечит новичков. А фамилия ему - Дерябин. Ух, он и здоров! Ты первый ему сдачи дал.
Все стало понемножку проясняться. Гриша приободрился и даже сказал сипло, по-дерябински:
- Что ж... эко дело. Я и второкласснику дал бы!
- Да ему уже двенадцать лет!
Да, двенадцать лет - это, конечно, много. Это уж действительно старик! С таким, пожалуй, не поборешься.
Никаноркин собрал свои книги, небрежно сунул их в обшитый телячьей кожей ранец и посоветовал Грише на прощанье:
- Ты смотри не уходи. Жди надзирателя. А то хуже будет.
3
Ученики основного приготовительного класса по одному, по двое стали расходиться, шумно переговариваясь, пересмеиваясь, уже забыв про Гришу.
И он остался один среди белых стен, толстых, как в крепости, судя по оконным проемам. Узкая зеленая панель шла снизу по стенам, в одном месте она была украшена огромной кляксой: видно, какой-то озорник пустил чернильницей. Над школьной доской, высоко, висела географическая карта: голубые червячки рек, коричневые сороконожки горных отрогов, кружочки городов - веши пока что мало известные Грише. Вот только в нижнем углу, справа, виднелось синее, похожее на большой изъеденный боб пятно - оно-то Грише было знакомо. Да и надпись на нем была видная: "Каспийское море".
Отец когда-то был там, на Каспии. Где он только не бывал, батя! Гриша слышал, как он рассказывал Шпаковскому, будто горько смеялся над самим собой: "Все по свету ходил, счастья искал".
Гриша опять сел за парту, подпер щеку кулаком - начал жалеть отца: "Не нашел он счастья-то". И немножко стало жаль самого себя.
Что с ним теперь будет?
Он не знал, что как раз в эту минуту инспектор, он же учитель математики, Лаврентий Лаврентьевич Голотский разговаривал о нем с надзирателем.
- Ах, этот... Шумов. Знаю, знаю. Ну, он деревенщина, надо будет его отесать. Но - способный. Задачки решает, как орехи щелкает. Да нет, что ж сразу так - наказывать. Пока внушите. Внушите и отпустите домой.
Гриша этого не знал, а потому все, что случилось потом, так и осталось для него не совсем понятным.
Надзиратель Виктор Аполлонович Стрелецкий вошел в класс, где сиротливо сидел Григорий Шумов, мягко взял его душистой рукой за плечо и сказал:
- На первый раз мы решили, голубчик, не наказывать тебя. Пойдем, дружок.
Они вместе вышли в коридор, повернули и скоро оказались в тупичке, который кончался маленькой коричневой дверью.
Виктор Аполлонович вынул из кармана связку ключей, любовно позвенел ими, выбрал нужный ему и открыл дверь.
Гриша шагнул вслед за ним через порог и увидел шкаф с пыльным глобусом наверху, рядом, у окна, - раскрытую конторку, а в углу - чучело орла с лысой головой.
Виктор Аполлонович подвел его к конторке. Там лежали карандаши, резинки, перья, шелковые ленточки - закладки для тетрадей, картинки печатки для приклеивания закладок. Картинок было много; на них нарисованы были тигрята с полосатыми мячами, птички с письмом в клюве.
- У тебя все школьные принадлежности имеются?
- Имеются.
- А вот это?
Надзиратель вынул из конторки маленький блестящий предмет, похожий на кончик стрелы, вставил в него неочиненный карандаш и сделал несколько быстрых движений; из-под его пальцев посыпалась на пол тончайшая стружка.
- Машинка для точки карандашей, - объяснил он Грише.
- Не надобно: у меня ножик есть.
- "Не надобно"! - передразнил Гришу Виктор Аполлонович, ласково, впрочем, улыбнувшись. - А это? - И он покачал перед самым носом Григория Шумова лиловой ленточкой.
Григорий молчал.
- Возьми, - великодушно сказал Виктор Аполлонович. - И еще вот это! Он порылся в конторке, вытащил оттуда картинку величиной с пятак и подал ее вместе с ленточкой Грише.
Тот не знал, что делать. Надзиратель ему помог:
- Поклонись теперь. Вот так!
Гриша шаркнул ногой - неуклюже, с угрюмым видом.
- Ничего, дружок, мы тебя отшлифуем! - ободрил его надзиратель. Ленточка с печаткой стоит всего шесть копеек. У тебя нет денег? Ну, отдашь завтра, но уже - семь копеек. Понял?
- Понял.
- Если задержишь уплату больше недели - принесешь десять копеек. Я тебя торопить не буду. Конечно, до поры до времени, голубчик... Ну, можешь идти. До свиданья, дружок! Нет, не так - ноклонись сперва.
Гриша опять шаркнул ногой и, багровый, вышел в коридор.
Там он внимательно разглядел свою нечаянную покупку. Муаровая ленточка отливала живым волнистым блеском. На картинке была птичка неизвестной породы - с зелеными перьями и изумленно вытаращенными коралловыми глазками. Это были прекрасные вещи - с такой закладкой тетрадь для чистописания будет выглядеть совсем по-другому...
Нет, и ленточка с птичкой не могли его утешить. Он не думал в ту минуту ни о шести копейках - откуда их взять, - ни о том, как выругали его, обозвав мужиком: что ж, он и вправду мужик и отец у него мужик... Но сердце у него ныло, ныло от тяжкой обиды: все кругом было чужое, а ему, видно, еще рано жить совсем одному среди чужих...
Он вышел из училища, перешел через мостовую, сырую от недавних дождей, отыскал под знакомыми каштанами скамейку посуше и сел.
И снова стал вспоминать горестное прощанье с отцом и всем сердцем почувствовал, как больше всех на свете нужна ему сейчас мать. Вспомнив о ней, он даже задохнулся и испуганно оглянулся вокруг: как бы не заплакать.
А ведь он и не подумал о матери ни разу за последнюю неделю, в счастливые дни, когда его водили по магазинам, покупали учебники, обновки - форму реалиста, - стригли в цирюльне и даже прыскали на него душистой водой, должно быть той самой, которой сегодня пахли руки Виктора Аполлоионича. А под конец подарили необыкновенный ножик, купленный в магазине "Любая вещь за 20 копеек". Ножик был с двумя лезвиями, с крохотным буравчиком, а ручка у него была нарезная, рубчатая.
И весь этот праздник сразу кончился.
4
Праздник кончился хмурым вечером. Отец вернулся из города к Нениле Петровне, у которой пока что жил вместе с Гришей, и сказал угрюмо:
- Не поладил я со своим новым хозяином. Придется мне уезжать, искать другое место.
Ненила Петровна быстро, с колючим любопытством оглядела Ивана Шумова:
- Ну, а мальчонка-то? Его куда? Или с собой возьмешь, что ли? Рано, рано ты его определил в еральное... Не поладил, значит, с хозяином? Ай-ай-ай!
- Выжига, грубиян! - продолжал отец. - Работы, дескать, в саду сейчас мало, хочет, чтоб я торговал у него в магазине. Дело для меня неподходящее.
- А отчего неподходящее? Тут может - очень просто - случиться своя выгода... если с умом взяться. Торговал же мой покойник.
- То твой покойник, а то я.
- Загордели вы очень, Иван Иванович!
- Не обессудь, Петровна, сегодня я не в себе.
- Оно и видно, - поджав губы, ответила Ненила Петровна и лебедью выплыла из комнаты.
Отец долго молчал. Гриша глядел на него со страхом и наконец не вытерпел:
- А как же я, батя?
Иван Шумов поднял тяжелую голову:
- Про тебя-то я все и думаю. На хозяина мне плевать, я себе работу найду! Меня на хорошее место кличут. Да далеко... За Прейлями.
- Не езди далеко!
- В том-то и беда, что хочешь - не хочешь, а надо ехать. Последние, видишь ли, деньги убил я на твою одёжу.
- Продадим, - шепнул Гриша.
Отец усмехнулся невесело, привлек сына одной рукой к себе:
- Эх, брат, это мы купили дорого, а продать - гроши дадут. И в училище за ученье я внес - этих денег и вовсе не вернешь.
В сенях раздался шум, стук, послышался веселый голос Шпаковского.
