Владимир Железников - Солёный снег
А пока Саша уже бежал школьным двором, потом выскочил на улицу и снова бежал долго-долго не останавливаясь, бежал до тех пор, пока у него сердце не стало биться где-то у горла, и он задохнулся. Может быть, в эти минуты он поставил рекорд по скорости бега, может быть, он бежал так же быстро, как бегали знаменитые чемпионы братья Знаменские, но это был не тот бег, которым он мог гордиться. Про такой бег никому не расскажешь.
Домой он вернулся вовремя, прогулял ровно столько, сколько полагалось заниматься в школе. Бабушка встречала его на улице, стояла у ворот. Она еле дождалась Сашу.
- Ну, что проходили сегодня? - спросила бабушка.
- Букву "А" большую, заглавную, и букву "а" маленькую.
- Молодцы, - сказала бабушка. - А ты, верно, голодный?
- Голодный, - согласился Саша.
И хотя Саша не заслужил вкусного обеда, потому что всем у нас в стране известны очень хорошие слова: "Кто не работает, тот не ест", он спокойно пообедал. Работаешь или не работаешь, а есть-то охота.
Глава четвёртая
После обеда Саша вытащил тетрадь и сел к столу. Он решил писать букву "А". Сидел, сидел, но не написал ничего. Вообще-то он знал букву "А", но перед ним был чистый лист бумаги, и он боялся к нему притронуться. Вдруг напишет что-нибудь не так.
Саша взял тетрадь и отправился к Петру Петровичу. Может быть, тот выручит его. Но Петра Петровича не было дома, а в углу комнаты так заманчиво темнело волшебное кресло, и Саша решил немного посидеть в нём.
Он сел, кресло печально и жалобно скрипнуло, точно оно было чем-то недовольно.
- Ну-ну! - крикнул Саша и сильно качнул кресло.
Пружины привычно и звонко откликнулись на его призыв.
- Эх ты, буква "А"! - снова закричал Саша. - Неужели ты думаешь, что я тебя боюсь?
- Нет, нет, нет, - ответил он себе жалобным, тоненьким голоском. Почему-то ему хотелось унизить букву "А", и поэтому он говорил за неё таким робким голоском. - Я совсем этого не думаю.
- То-то! - крикнул Саша своим голосом.
И понеслось... Он махал в воздухе рукой, словно быстро-быстро писал на невидимом листе и буквы сами собой выскакивали у него из-под пера и ровными рядами ложились одна к другой. Это он писал у доски, и весь класс, и Александра Ивановна, и сам нахальный Гошка, - все смотрели на него с открытыми ртами, а он писал и писал. И Александра Ивановна сказала: "Прости меня, Саша: ты не вырастешь дурачком, этому никогда не бывать".
Саша соскочил с кресла, подбежал к книжной полке, выхватил самую толстую книжку, открыл её на первой странице и хотел уже вслух начать читать, чтобы все видели и слышали!
Он верил в чудо, вот сейчас он начнёт читать, и эти неприступные, гордые книги откроют ему наконец свои тайны... Вот сейчас... Он уже пожирал буквы глазами и ждал, что они начнут у него складываться в слова, и чудная музыка чтения, необыкновенная музыка чтения сорвётся у него с языка... Право, лучше бы Саше оставаться в волшебном кресле - там так легко и удобно.
Саша поставил на прежнее место книгу и решил отправиться во двор. Надо ему погулять в конце концов, тем более что лозунга: "Кто не работает, тот не гуляет", не было.
Он вышел во двор и оглядел поле сражения. Двор был пуст, только в углу, в песочке, возилась Маринка - это его старая подружка. Раньше они были неразлучными друзьями.
Маринка увидела Сашу и замахала ему рукой: мол, иди скорее сюда. Саша поколебался, ведь теперь между ними и Маринкой была огромная пропасть: он учился в школе, а Маринка по-прежнему ходила в детский сад. Он нехотя подошёл.
- Ну? - сказал он.
- Задаёшься? - спросила Маринка.
- И не думаю, - сказал Саша. - Просто устал в школе.
Маринка вздохнула:
- А я, когда пойду в школу, никогда не буду уставать.
- Много ты знаешь, там одних букв сколько нужно выучить - голова кругом идёт.
- А как зовут твою учительницу?
- Александра Ивановна. У неё есть орден Ленина. Ты когда-нибудь видела орден Ленина?
- Конечно. По телевизору.
- Ох, рассмешила. А ты на живых людях видела?
- Нет ещё... Но ты будешь со мной дружить по-прежнему?
- Ладно, буду, - согласился Саша и тут же забыл о Маринке, потому что в глубине их двора стоял гараж и сейчас ворота этого гаража были открыты настежь.
Ну, машины - это была его страсть. Он знал все марки советских автомобилей. Саша подошёл к открытым воротам гаража, осторожно заглянул и остановился на пороге. Дальше он идти без разрешения боялся.
Шофёр, который возился в моторе "Волги", совсем молодой на вид парень, поднял голову и улыбнулся ему.
- Здравствуйте, дядя, - сказал Саша.
- Здравствуй, малый, если не шутишь, - ответил шофёр.
- Я не шучу. - Саше понравилось, что шофёр назвал его "малым". Это для него звучало необычно, ну, вроде как он сродни стал этому необыкновенному человеку, от которого так хорошо пахнет бензином, мазутом и ещё чем-то таким, отчего просто захватывает дух.
- А если не шутишь, вот тебе ведро, принеси воды, - сказал шофёр. Вон там, в глубине гаража, есть водопровод.
Саша взял ведро, и дужка его глухо звякнула, как пружина на волшебном кресле. И он, Саша, пошёл в глубь гаража.
В гараже было полутемно, но Саша совсем не боялся, он легко и свободно шёл между машинами. Потом набрал полнёхонько ведро воды, еле дотащил, а когда шофёр сказал, что ведро, пожалуй, было для него тяжёлым, он улыбнулся: "Ерунда, мол, не такие таскали", хотя он в своей жизни не притащил ни одного ведра воды и сейчас, когда тащил, от собственной неловкости облил себе ноги.
Шофёр залил воду в машину, закрыл капот и протянул Саше руку.
- Заходи, когда будет время, - сказал он.
Саша крепко пожал ему руку и ответил:
- Обязательно зайду, я ведь живу в этом доме.
Шофёр уехал, а у Саши на руке осталась широкая тёмная полоса - это шофёр вымазал его руку машинным маслом. Саша оглянулся, но Маринка уже ушла. Жалко, а то можно было ей показать эту полосу на руке.
Саша постоял ещё немного во дворе, поздоровался с двумя незнакомыми взрослыми, потом услыхал вой пожарных машин и выскочил на улицу, чтобы посмотреть на них. Мимо него с воем промчались здоровенные тупорылые красные закрытые машины. Потом где-то в воздухе грохнуло, и он со знанием дела задрал голову кверху, потому что знал: так грохочут реактивные самолёты. Они выбрасывают облако горячего отработанного керосина, облако сталкивается на большой высоте с холодным воздухом - и раздаётся взрыв.
Саша долго вертел головой, даже снял берет, чтобы не мешал смотреть, но всё равно самолёта не нашёл и решил вернуться домой.
Дома бабушка отправила его мыть руки. Он открыл кран и увидел на руке шофёрскую заметину, решил её не смывать - не каждый день ведь выпадает такое счастье.
Пришёл в комнату и сел ужинать, а правую руку с заметиной спрятал под стол, чтобы не увидела бабушка. Взял вилку в левую руку и стал ковырять котлету.
- Что это ещё за новости? - сказала бабушка. - Ну-ка, бери вилку в правую руку.
- А как же Пётр Петрович всё ест левой? - сказал Саша.
- Эх ты, дурачок, - ответила бабушка. - У Петра Петровича нет правой руки, поэтому он ест левой. Правую руку ему оторвало под Москвой, когда он воевал с фашистами.
Пока бабушка рассказывала, Саша переложил вилку в правую руку и быстро съел котлету.
- А было время, когда у Петра Петровича обе руки были на месте. Я ведь его знаю, дай бог память, с тысяча девятьсот восемнадцатого года... Тогда в Москве только революция случилась, а потом юнкера подняли восстание, хотели царскую власть восстановить, и началась в городе стрельба. Бывало, выйдешь на Арбат, а на улице убитые валяются. Это юнкера убивали рабочих. А тут ещё бандиты развелись, грабили народ. И вот однажды иду я по улице, вечереет, вдруг ко мне шасть мужчина, а за ним второй. У меня сердце дрогнуло, думаю - пропала. А они говорят: "Ну-ка, тётка, вытряхай сумку". А у меня там хлеб, дневная норма. Ах, думаю, изверги окаянные, бандиты. Как заору в голос, откуда только силища взялась, ору: "На помощь, грабят!" И со всех ног от них. А они за мною топают. И вдруг как метнётся мне чёрная тень наперерез, как закричит эта тень: "Стой, а то стрелять буду!" Тут я сразу остановилась, а вокруг почему-то тихо-тихо стало. "Эй, тётка, - слышу голос. - Убежали грабители". Подняла голову, а передо мной стоит молодой матрос. Бескозырка на макушку сдвинута, весь пулемётными лентами обмотан. Посмотрел мне в лицо и говорит: "Извините, мисс, что назвал вас тёткой. Из-за платка не рассмотрел вашего лица". - "А вы кто такой?" - спросила я его. Он козырнул мне и говорит: "Балтийский матрос Пётр Добровольский, прибыл в Москву в помощь московскому пролетариату от Петроградского комитета партии большевиков". Пётр Петрович проводил меня домой, а я тогда жила во всех восьми комнатах одна - хозяин мой сбежал. Вот он одну комнату и занял в нашей квартире.
Бабушка села на кончик стула и задумалась, и, вероятно, перед ней мелькало то далёкое время, когда она была молоденькой девушкой, а Пётр Петрович Добровольский матросом революционной Балтики.
