Радий Погодин - Сколько стоит долг
— Как это не от него? — сказала Аня. — У меня бы сразу разрыв сердца. — Аня зажмурилась и потрясла головой.
— Если бы я поболе был. А то маленький. Мне что медведь, что корова. Когда мамка стала плакать, тогда и я заревел. А после меня медведем дразнили. Выйду на улицу, мальчишки сразу кричат: «Павлуха, медведь-то сзади!» Говорят, я шибко вздрагивал. Потом поотвыкли. Мальчишкам матери уши надрали. А некоторые сами сообразили… Один раз батька по бюллетеню ходил — чирь у него сидел на шее, что ли. Я разревелся тогда. Батька и так и сяк, и ругал меня, и шлёпал, я только громче реву. С животом у меня было не в порядке. Тогда батька пошёл в сени, взял там полушубок, выворотил его шерстью наверх и, значит, в комнату ползёт на четвереньках и ревёт по-медвежьи… Вот оно тогда и получилось. Говорят, я в обмороке лежал. А потом, это, заикаться стал…
Парни-комсомольцы сидели вокруг стола, морщили лбы. Что в таком случае скажешь? Зина-секретарь крутила на крышке чайника пластмассовую пупышку-ручку.
— Я бы такого урода поленом, — всхлипнула на подоконнике Аня.
Роман надел свою лыжную куртку, сказал ребятам:
— Пошли, потолковать нужно. Аня, пусть Павлуха у нас побудет.
— Пусть, — сказала Аня.
Решение комсомольцы вынесли такое — оставить Павлуху на стройке до осени. Осенью определить его в школу-интернат. Брать его на каникулы, пусть к работе привыкает, специальность себе выберет. Зина-секретарь постукивала карандашом по ладошке, говорила:
— Правильно это, но…
А когда ребята уже подобрали Павлухе работу учеником монтажника на обогатительной фабрике, Зина открыла ящик своего стола и вытащила оттуда книгу с четырьмя крупными буквами на заглавном листе — КЗОТ — Кодекс законов о труде. В книге было чёрным по белому написано, что детский труд в СССР запрещён законом. Можно работать только с пятнадцати лет, и то по четыре часа в день первое время.
— Вот, — сказала Зина. — Трудно нам будет с Павлухой.
— В постройком пойдём, — сказали ребята.
На следующий день Роман отправился в постройком. Роман знал в посёлке каждого. И его знали тоже.
— Здравствуй, Игорь, — сказал Роман председателю постройкома.
— Здорово, Роман, — ответил ему председатель. — По делам пришёл или так? Садись.
Роман сел прямо за стол к председателю. Были они почти одного роста. Только лицо у председателя, может быть, малость помягче, выражение глаз не такое уверенное. Председатель недавно заступил на свою должность. Он ещё стеснялся своего новенького стула и отутюженного пиджака.
Роман начал разговор издалека:
— Мы с тобой товарищи?
— Чего спрашиваешь?
— Помнишь, как мы рудник от наводнения спасали?
— Ну…
— Это ведь ты тогда несработавшие запалы во взрывчатке менял?
— Слушай, тебе путёвка нужна или ссуда?
— Нет… Игорь, а ведь взрывчатка могла взорваться.
— Слушай, Роман, скажи лучше сразу: зачем пришёл?
— Вот я и говорю: запалы мы менять умеем.
Роман посмотрел председателю в глаза и выложил всё, что знал про Павлуху.
— Ты, как председатель постройкома, что можешь ответить? Мальчишке четырнадцать лет.
— Не бери за горло, — сказал председатель. Он не стал говорить дальше, а положил перед Романом книгу с четырьмя буквами на заглавном листе — КЗОТ.
И тогда Роман произнёс речь. Он говорил, что довольно стыдно прослыть бюрократом, но ещё противнее, когда люди прячут свою лень и свою холодную кровь за хорошим законом. Потом Роман спросил:
— Слушай, Игорь, может быть, Павлуха и есть главный шкет Советского Союза! Может быть, правы наши отцы, когда гордятся, что пошли на заводы с четырнадцати и успевали учиться в фабзавучах и на рабфаках?
Председатель восхищённо смотрел на Романа. Может быть, он хотел хлопнуть его по спине и сказать: «Ромка, правда твоя». Но вместо этого он растерянно произнёс:
— Не могу…
Неделю прожил Павлуха у Романа. Роман обещал каждый день:
— Обожди, придумаем что-нибудь. Напиши письмо матери, чтобы не волновалась.
Кто-то из ребят предложил накидывать по полтиннику на комсомольские взносы и выплачивать из этих денег Павлухе стипендию.
Отвергли.
Предлагали подделать Павлухины метрики.
Отвергли.
Павлуха ел мало. Всё спрашивал:
— Аня, а сколько этот паштет в банке стоит?
— Тебе зачем?
— Так, интересуюсь…
Павлуха выходил на улицу, будто невзначай заглядывал в магазин, смотрел цены. «Шесть гривен банка, — считал он в уме. — Я одну треть съел. Сахар девяносто. Считай двести граммов… Надо сахару поменьше есть…»
Потом Павлуха шёл в столовую и там считал:
«Гречневая каша с мясом — гуляш — двадцать три. У Ани каша жирнее, известно… Борщ — двадцать одна…»
Стелили Павлухе на раскладушке в кухне.
— Простыней нет, — ворчала Аня. — У нас у самих две смены. Я ему старую скатёрку постлала.
Роман не возражал, говорил только:
— Нам с Павлухой всё равно — хоть на скатерти, хоть на занавеске, лишь бы под крышей.
Однажды вечером к Роману пришёл Игорь. Роман, Аня и Павлуха сидели за столом, ужинали. Игорь разделся, сел к столу и попросил тарелку.
— Слушай, Ромка, — сказал он, — я придумал. Я могу твоего Павлуху в сыновья взять. Будет жить у меня. Мамке его будем посылать каждый месяц деньжат. А что? По-моему, дело.
Роман облизал ложку и постукал ею по широкому прямому своему лбу.
— Какой-то философ воскликнул: «Человек — это неправдоподобно!»
— Ну и дурак твой философ, — улыбнулся Игорь. — Всё правдоподобно. Станем вместе жить…
Роман перегнулся через стол, ткнул Игоря ложкой в грудь.
— А вот ты умный и есть настоящий дурак. Благодетель… Павлуха только и дожидается, когда ты его в сыновья возьмёшь. У него мать есть, сестрёнка, брат маленький. Он на работу пришёл.
Игорь оттолкнул ложку, заскрипел стулом и гаркнул, наливаясь обидой:
— Ты из меня идиота не делай. Как его на работу оформить, если у него даже паспорта нет?
Тогда поднялась Аня.
— Я, наверно, невпопад, — заговорила она необычно звенящим голосом. — Я думаю, в людях должно жить волнение. Вот чтобы не так просто, не так по одному рассудку. Может, это романтика, я не знаю. Может быть, я глупая. Зато я уверена — людям, у которых это отсутствует, здорово не повезло в жизни.
— Крой, Анюта, — сказал Роман.
Игорь угрюмо отхлебнул из чашки.
— Волнение… А Павлуха вон так и ходит нестриженый… Я к вам с душой, а вы… Павлуха, куда ты? Стой, Павлуха!
Но Павлуха, нахлобучив шапку, уже выскочил из дома.
* * *Роман нашёл его часа через два. Павлуха сидел на скале, что поднялась за посёлком сизой кособокой призмой. Он плакал.
Роман уселся возле него на острый щербатый камень.
— Перестань, — сказал он. — От медведя не плакал, а тут завыл. Давай лучше песню споём.
Предложение спеть песню прозвучало довольно странно. Но Павлухе было всё равно.
— Пой, — сказал он, — тебе что, — и отвернулся.
— Вот именно, мне что. У меня есть дом, семья, работа, учёба. Я сына жду… Зине, Игорю и всем нашим ребятам тоже своих забот хватает… Роман похрустел пальцами, стиснув их в замок. Казалось, он спорит с кем-то о деле ясном, как дважды два. Вдруг, словно разозлившись на своего упрямого собеседника, Роман сказал: — Дать бы тебе как следует, чтобы людей не оскорблял…
Павлуха отодвинулся от него на самый край валуна. Но Роман дотянулся, снял с Павлухиной головы мохнатую шапку и вытер ему мокрое от слёз лицо.
— Перестань хлюпать. Что у тебя за беда? В школу-интернат пожалуйста. В ремесленное — будь любезен с нового набора. А сестрёнку твою устроят и мамке пропасть не дадут. Нюни цедить причины нет. А тебе всё мало, всё сразу подавай. Как же — пуп земли вырос. Один философ, знаешь, воскликнул: «Человек — это удивительно!»
— Ты за столом иначе говорил, — пробормотал Павлуха.
— Тогда я про одно говорил, сейчас про другое…
— Тебе легко говорить. — Павлуха подтянул голенища сапог повыше, застегнул ватник на все четыре пуговицы. — Пойду, — сказал он. — Матерь, наверно, моё письмо получила… Обрадовалась, известно…
— Да замолчишь ты, наконец! — крикнул Роман. — Сидит тут и гудит… А моя мать никогда от меня письма не получит… Я тоже шёл! Война была. Немец пёр по дорогам на железных колёсах. А мне шесть лет. Без отца, без матери, без хлеба. Шёл и не плакал. Старый человек меня подобрал. Скрипка у него была в чёрном футляре…
Роман толкнул ногой большой камень, и он покатился в пыльном клубке, увлекая за собой маленькие камушки. Роман глядел, как сшибаются друг с другом каменья, как текут они сухим ручейком.
— Скрипка у него, — повторил Роман. — Главная струна на скрипке порвалась. Он у всех спрашивал: «Простите, не найдётся ли у вас струн для скрипки?»
