Януш Корчак - Когда я снова стану маленьким
Я возвращаюсь на свое место и делаю вид, что ищу ошибку. Притворяюсь, что очень занят.
Придется мне выполнять задания помедленней, но только вначале. Потом, когда я уже буду лучшим учеником в классе, учителя привыкн>г к тому, что я способный.
Однако я начинаю скучать. Учительница спрашивает:
- Нашел ошибку? Я говорю:
- Нашел.
- Ну-ка покажи.
Учительница говорит: "Да, верно".
И тут звонок.
Звонок - значит, перемена. Передышка. Дежурный выгоняет всех из класса и открывает окна.
А мне что делать? Странно мне показалось, что я буду носиться по двору с мальчишками. Но я пробую, не отстаю от других!
Здорово, весело. Ну и здорово!
Как давно я не бегал!
Когда я был молодым, то пускался даже, бывало, вдогонку за трамваем или поездом. Иногда я дурачился с детьми у знакомых. Делал вид, что хочу их поймать, да не могу - убегают. Это, когда я был молодым.
Потом уж я не спешил. Ушел у меня из-под носа трамвай - подожду другого. А когда я в шутку догонял ребенка, то сделаю несколько шагов и топаю ногами на одном месте. А он-то бежит изо всех сия и только издали оглянется. Или бегает вокруг меня, описывая большие круги, а я кружусь на одном месте и делаю вид, что сейчас брошусь в погоню. Он думает, что если бы я захотел, то сразу бы его поймал, потому что я взрослый. А я не могу. Силы-то у меня есть, да сердце сразу стучать начинает. И по лестнице я уже взбирался медленно, и если высоко было, то отдыхал по дороге.
А теперь мчусь так, что ветер в ушах свистит. Я вспотел, но это ничего. Хорошо, весело. Я даже подпрыгнул от радости и крикнул:
- Как здорово быть маленьким!
Но тут же испугался и оглянулся - не слышал ли кто? Ведь могут подумать, что раз я так радуюсь - значит, не всегда был маленьким.
Мчусь так, что только в глазах мелькает. Устал. Но стоит остановиться на минуту, перевести дух - и уже отдохнул, и снова дальше!
Хорошо, что лечу как стрела, не то что раньше - шлеп-шлеп, плетусь еле-еле.
О, добрый гном, как я тебе благодарен!
Ведь для детей бег - как верховая езда, галопом, "с вихрями споря". Ничего не помнишь, ни о чем не думаешь, ничего не видишь - только жизнь ощущаешь, полноту жизни. Чувствуешь, что в тебе и вокруг тебя воздух.
Догоняешь ли, убегаешь ли - все равно! Быстрее!
Я упал. Разбил коленку. Больно. Звонок.
Жаль. Еще бы немножко. Еще бы минутку.
- Кто скорее, я или ты?
Нога уже не болит. Ветер снова хлещет Б глаза, в лицо, в грудь. Снова мчусь стремглав, чтобы быть первым. Чудом не натыкаюсь на ребят, преодолеваю преграды. Порог школы, хватаюсь рукой за перила - и вверх по лестнице. Не оглядываюсь, чувствую, что оставил его далеко позади. Победа!
И со всего размаха в узком коридоре - бац на директора! Директор чуть не упал.
Я видел директора, но остановиться уже не мог. Совсем как машинист, шофер или вагоновожатый.
В эту минуту я понял, что детей обвиняют несправедливо: они не виноваты,- это случай, несчастье, но не вина. Может быть, я и в самом деле утратил сноровку? Боже, столько лет, столько лет!
Я мог бы смешаться с толпой ребят, потому что все бежали. Но ведь я только первый день ученик.
И я, как дурак, остановился. Даже не сказал: "Простите"... А директор схватил меня за ворот н как встряхнет! Даже голова у меня заболталась... И такой злой...
- Как тебя зовут, шалопай?
Я замер. Сердце так колотится, что слова выговорить не могу- Он знает, что я не нарочно,- значит, должен простить. Но, с другой стороны, так, с размаху, налететь на директора... Он ведь мог упасть, расшибиться. Я хочу что-нибудь сказать, но язык прилипает к гортани. А директор опять встряхнул меня и кричит:
- Будешь ты отвечать или нет? Я спрашиваю, как твоя фамилия?
А вокруг уже толпа. Все смотрят. И мне стыдно, что собралось столько народу. Тут как раз учительница проходила, погнала всех в класс. Я один остался. Опустил голову, точно преступник.
- Иди в учительскую! Я говорю тихо:
- Господин директор, позвольте объяснить. А директор:
- Ну, что там еще объяснять! Почему сразу не отвечал, когда я фамилию спрашивал?
Я говорю:
- Стыдно было: все стоят, смотрят.
А носиться как угорелому тебе не стыдно? Придешь завтра с матерью.
Я заплакал. Слезы сами катятся, как горох. Даже в носу мокро. Директор посмотрел, и, видно, ему меня жалко стало.
- Вот видишь,- говорит,- как плохо баловаться, потом плакать приходится.
Если бы я сейчас извинился, он бы простил. Но мне стыдно просить извинения. Мне хочется сказать: "Накажите меня, пожалуйста, как-нибудь по-другому, зачем маму огорчать". Хочется, да сказать не могу, слезы мешают.
- Ладно, иди в класс, урок начался.
Я поклонился, иду. В классе опять все смотрят. И учительница смотрит. А Марыльский меня сзади подталкивает:
- Ну, что?
Я не отвечаю, а он снова:
- Что он тебе сказал?
Я разозлился. Ну что он пристает, какое ему дело?
Учительница говорит:
- Марыльский, прошу не разговаривать.
Наверное, учительнице тоже хотелось, чтобы он оставил меня в покое. Видно, поняла, что у меня горе,- за весь урок ни разу не вызвала.
А я сижу и думаю. Мне обо многом надо подумать. Сижу, не слушаю, не знаю даже, про что говорят. А это как раз арифметика.
Ребята подходят к доске, пишут, стирают. Учительница взяла мел я что-то говорит, объясняет. Я хуже глухого. Потому что я и не слышу и не вижу. И даже вида не делаю, что понимаю.
Учительница, наверное, сразу догадалась, что я не слушаю. Должно быть, добрая, другая назло бы вызвала. Теперь я понимаю, почему у детей, когда им что-нибудь одно не удастся, и другое не ладится. Сразу веру в себя теряешь. А должно бы быть так: один накричит, а другой похвалит, ободрит, утешит. Да и надо ли кричать? Сам не знаю... Может быть, надо, а может быть, и нет.
А я как делал, когда был учителем? Разное бывало. Ну хорошо, я налетел на директора, и он схватил меня за шиворот. А что еще он мог сделать? Разозлился, потом успокоился. Только вот простил ли?
Сказал: "Иди в класс".
И не знаю, приходить ли мне завтра с мамой или нет.
И вот я думаю:
Всего лишь несколько часов я ребенок, а как много уже пережил.
Два раза мне пришлось испытать страх: один раз, когда у меня Ковальский тетрадку взял, другой раз - с директором. А ведь с директором это еще не все, и я не знаю, как мне быть.
Ну и натерпелся же я стыда, когда меня, как вора, за шиворот держали. Взрослого ведь никто не хватает и не трясет, когда он нечаянно кого-нибудь толкнет. Правда, взрослые осторожнее ходят, но все-таки иногда это с ними случается.
Но ведь детям не запрещается бегать?
Странно, что мне никогда это не приходило в голову, когда я был большим.
Всего лишь несколько часов я ребенок, и уже первые слезы, Да и теперь, хоть глаза у меня сухие, на сердце обида.
И это еще не все. Ведь я и упасть успел. Спускаю чулок, смотрю: кожа на коленке содрана - не в кровь, но больно. Вернее, не больно, а саднит. Сперва я этого и не почувствовал, а теперь, когда сижу вот так, и на душе у меня горько...
Всего только два часа, как я ученик, а учительница уже сделала мне замечание, чтобы я не вертелся и сидел спокойно.
А что было бы, если бы она знала, что я дал списать примеры? Что было бы, если бы она сказала мне: "Повтори"?
Я не слушаю. Ничего не слушаю. А в классе надо не только спокойно сидеть, но и знать, что делается вокруг.
Значит, я и обманщик, и невнимательный, и бегаю точно угорелый, а все только потому, что я - снова ребенок. А если так, то, может быть, лучше было оставаться взрослым?
И мне стало жалко ту лошадь, которая не могла сдвинуть воз, потому что была плохо подкована, а воз тяжелый, и у нее копыта по льду скользили.
Я еще немного подумал о лошади, потом снова вернулся к своим мыс-лям.
А было ли мне лучше, когда я был большим? Может быть, директор еще и простит. По коридору я теперь буду осторожно ходить. Может быть, и в самом деле ночью выпадет снег? А я так тоскую па снегу, словно он мне брат родной.
Глянул я в окно - солнца не видно, такая метель. Не помню, побились ли они в конце концов об заклад насчет снега. И я подумал, что в Америке взрослые тоже любят по всякому случаю биться об заклад.
Может быть, дети и в самом деле не так уж сильно отличаются от взрослых?
А за окном туча еще больше стала, черная. И мне пришло в голову: "Ребенок словно весна. То солнце выглянет - и тогда ясно и очень весело и красиво. То вдруг гроза - блеснет молния и ударит гром. А взрослые словно всегда в тумане. Тоскливый туман их окружает. Ни больших радостей, ни больших печалей. Все как-то серо и серьезно. Ведь я помню. Наша радость и тоска налетают как ураган, а их - еле плетутся".
Это сравнение мне понравилось. Да, если бы даже я и мог снова измениться, я предпочел бы еще побыть ребенком.
И так мне стало хорошо и спокойно, как бывает, когда выйдешь вечером в поле, а ветерок ласково треплет тебя по лицу - словно кто рукой прикоснулся. А на небе звезды. И все спит. И запах поля и леса.
