Геннадий Михасенко - Неугомонные бездельники
Борька любил съязвить, но не сквозь зубы и без натужного хохота, как Юрка, а мягко, как будто пуховой подушкой ударит - хоть и растеряешься, но станет весело. Мне это нравилось. Он был умным, Борька, только его надо было понимать.
- Свою показывай! - окрысился Юрка, морщинисто собирая губы в щепоть и злюче блестя глазами.
- Моя целая.
- Могу разбить по блату, - и Юрка ехидно ощерился.
- Петрушка какая-то получается, - вздохнул я. - Дальше так нельзя. Надо что-то делать.
- Я ей сделаю!..
- Дело не в одной Анечке, - сказал я. - Тут - вообще... Надо всех вверх тормашками! И чтоб изнутри, а не тяп-ляп.
- Как это - изнутри? - сердито спросил Юрка.
- Как. Почем я знаю.
- А это вот как: Анечка тебя проглотит, а ты там у нее воюй, пояснил Борька.
- А тебя, губастый философ, не спрашивают и не шипи, - огрызнулся Юрка. - Может, тебя заглотят...
Борька тряхнул головой и вдруг весело спросил:
- А кто может свою ногу на шею закинуть?
- На твою? - осклабился Юрка. - Подставляй.
- На свою, конечно.
- А ты?
- Не пробовал. Это я только что придумал. Ну ка, Борька скинул правую сандалию, ухватился за пятку и щиколотку, дернул, опрокинулся на спину и так остался лежать.
От крыши поднимался какой-то железный угар. Ржавые подтеки лишаями выступали на листах. Я стянул рубаху с майкой, раскинул их и улегся навзничь. Солнечные лучи мигом прошили меня насквозь и, как электроды, приварили к крыше... Сейчас бы горсть снега! Или сосульку бы!.. Какие у нас на прачечной вырастают зимой сосульки! Метра по два! Время от времени их срубают, чтобы не ломался шифер, а мы вывозим их на санках в огороды, где они и торчат до весны, как статуи с острова Пасхи. Да-а, зимой хорошо! Зимой весь двор наш!..
Вокруг было тихо-тихо. Мне даже показалось, что дремота сковала весь мир: заводы не работают, турбины стоят, не летают спутники, и все люди где-то полеживают, вздыхая... Но проурчал над нами самолет, сипло свистнул на путях маневровщик, а по дороге разозленно пронесся МАЗ, точно нарочно напоминая, что мир-таки не дремлет, жизнь кипит вокруг, и только мы киснем вот тут от безделья...
- Конечно, здесь они, суслики, загорают, - раздался знакомый говорок, медленный и картавый.
Я сел. По ветке крался Славка, мой лучший друг, а в развилке тополя сидел еще один мой лучший друг Генка-баянист.
- Привет! - крикнул я. - Что, музыкант, доремикаешь?
- Фасолякаю, - бодро ответил Генка.
Он еще ни разу не ступал на крышу - боялся. Сколько мы его ни уговаривали, ни дразнили - бесполезно. Однажды, правда, допекли, но все еще каемся - он сорвался. Спасибо, за ветку ухватился, повис и - ну икать. Мы испугались, кричим, чтобы подтягивался, а он молчит и только - ик да ик, потом - бух, но ничего, даже пятки не отбил. С тех пор - ша! Трусоват был Генка во всех наших делах, но и то молодец, что хоть вообще не отставал.
- Юрк! - окликнул он. - Тебя там зовут.
- Ну, вот, началось, - сказал я. - Поддевай вторые штаны.
- Кто зовет? - недовольно спросил Юрка из-под локтя. - Скажи, нету.
- Я так и сказал. Я сказал, не знаю, а они говорят: найди. Это те твои друзья.
Юрка подскочил так, точно его пырнули чем-то сквозь крышу, и стал живо одеваться, бормоча:
- А, черт, забыл... из-за этой поварихи, чтоб ей... Где они?
- Там, у ворот.
- А, черт!.. Мы же сегодня на рыбалку с ночевкой идем. А еще надо червей, удочки, жратву... Я ее придушу... Славка, скорей давай дорогу, а то!..
Славка, толстяк и увалень, переступал осторожно, как слепой, придерживаясь за верхний сук. Ветка под ним опасно пригибалась, норовя соскользнуть с карниза. Да-а, скоро ему - прощай, крыша, будет с Генкой куковать.
- Ух, братцы! - перевел дыхание Славка, сделав последний шаг и грузно садясь. - Путь свободен. Жми к своим дорогушам.
- Ты, Славчина-мужичина, повежливей с моими друзьями, а то передам. Они шуток не любят.
- Передай-передай.
- Не бойся, я так. Ну, приглашаю завтра на уху!
Бобкин подмигнул нам, юркнул на ветку и ловко, как бурундук, проскользнул по ней он всегда спешил к своим новым приятелям. Откуда и как они взялись я не знал, но только вот уже с месяц они нет-нет да и появлялись у ворот, и он, бросая все, летел к ним сломя голову. Я чувствовал при этом какую-то досаду, но она быстро улетучивалась. Черт с ними, с приятелями, лишь бы Юрка оставался своим парнем.
Славка спросил, что это внизу за шум, а драки нет. Я ответил, что драка была, и описал всю сцену.
- Зря это вы, - заметил с тополя Генка.
- Ты там помалкивай, зряшник... Пока ты пиликал на баяно, нас поварешками лупцевали, - злость на Анечку уже рассосалась, но злость вообще шевельнулась опять. - Потому нас и лупцуют, что мы кислятину разводим: зря, не надо, а вдруг... За горло их надо взять! - И я поймал в воздухе чью-то воображаемую шею.
Генка поперхнулся, как будто это я его схватил за горло, Славка принялся обкусывать и без того до мяса обгрызенные ногти, а Борька усмехнулся и спросил:
- Это как, снаружи?.. Ты же изнутри хотел.
- Все равно, лишь бы с пользой.
- Для начала предлагаю написать мелом у Анечки на двери: "Вас завтра зарежут!" - сказал Борька. - Хорошо?
- Хорошо, только ее этим не испугаешь, - заметил я. И она сразу поймет, чей это фокус.
- Хоть что сделай - поймут. Тут не делаешь - понимают.
- Это вы зря, - опять не вытерпел Генка. - Давайте я вас лучше на баяне научу играть.
Я вдруг вспомнил о девчачьем концерте и только гмыкнул, не зная, говорить о нем или нет. Сказал. Пацаны глянули на меня и тут же отвели глаза.
- Свой концерт мы уже дали, - заметил Борька. - Зрители кричат и прыгают до сих пор. Хорошо, хоть артисты высоко, а то бы давно разнесли их в клочья от восторга... Так что теперь очередь девчонок выступать.
- А я бы согласился, - сказал Генка.
- Ну, и валяй! - вздохнул Борька и отчужденно улегся на спину, выставив ребра, как ксилофон.
- А что, нельзя? - тревожно спросил Генка, завозившись в развилке. Нельзя, Вовк?
- Почему?.. Играй, если хочешь, - ответил я и глянул на Славку - что скажет он.
Но Славка молчал, задумчиво шевеля своими полными, как гороховые стручки, губами. Он был молчун, наш Славенций, и ему это шло, потому что, когда он говорил, у него зубы стучали, не как, понятно, пишущая машинка, но постукивали. Конечно, мы могли бы выступить: Борька - с фокусами, Славка - с какой-нибудь гирей, Юрка - со свистом полухудожественным, я бы, в самом деле, прошелся на руках, если это кому интересно, но... Борька, пожалуй, прав - свой концерт мы дали, он еще даже не кончился и неизвестно вообще, чем кончится, так что, девочки, простите-извините...
ГИБЕЛЬ АНЕЧКИНОГО ОГОРОДА
Спал я в ту ночь плохо. И уснул не сразу, и потом в голову лезла разная белиберда: будто все куда-то уезжают на поезде, а я опоздал, на ходу зацепился за последний вагон и не в силах подтянуться, а внизу будто не рельсы и шпалы, а пустота, и я вот-вот туда сорвусь... Кошмар!
Обычно к девяти часам, когда мама с папой уходили на работу, я высыпался, и хоть, закрывшись на крючок, снова падал в кровать, но уже просто понежиться и почитать. А тут чувствую - трясут за плечо, а понять не могу: или это будят меня, или от поручней вагона отдирают. В ужасе я резко вывернулся и - шмяк! - на пол. Приехал.
Отец, в майке и трусах, только что умывшись, вытирался полотенцем и насмешливо глядел на меня. Я ему радостно и подслеповато улыбнулся и прыг! - в постель.
- Нет-нет, дружок, ничего не выйдет, вставай, не будешь загуливаться. Как мы договорились?.. Максимум - до одиннадцати. А ты?.. А ну, давай!
- Пап, заприте меня, а ключ в форточку бросьте, - забормотал я, сладко зарываясь в подушку.
- Все-все, завтра доспишь. Слышишь? - пристрожился отец. - Живо умывайся, и пошли. На собрание.
- На какое собрание?
- На дворовое. Во дворе - чрезвычайное происшествие. Управдом всех собирает.
Я сел. Неужели из-за вчерашнего, из-за крыши?
- Какое происшествие?
- Чрезвычайное!.. Где ты был вчера до полдвенадцатого? - спросил вдруг отец, складывая полотенце вдвое, точно собираясь пороть меня, чего давно не было.
Последние крохи сна улетучились.
- У дяди Феди. Со Славкой, - тревожно ответил я, но отец продолжал вопросительно смотреть на меня. - Мы кино по телику смотрели... про индейцев.
- А после?
- Домой.
- Сразу?
- Сразу. Да что случилось? - воскликнул я наконец, не в шутку взвинченный.
Отец расправил полотенце, перекинул через шею и сказал:
- У Жемякиных уничтожен огород.
Я присвистнул. Отец, не спускавший с меня глаз, добавил:
- Управдом говорит, что даже картошка повыдергана... И самое главное - подозревают вас.
- Нас?.. Ничего себе!
- Вот тебе и ничего... Живо собирайся.
Я натянул штаны, выскочил в кухню и наткнулся на острый мамин взгляд.
- Надеюсь, ты тут ни при чем? - спросила она, наливая воду в электрический самовар.
- Конечно, мам, - невозмутимо ответил я, лихорадочно соображая, кто же мог это сделать. - Тут, мам, никто ни при чем. Тут какая-то петрушка. С Анечкой вечно петрушки!
