Когда распахиваются крылья - Екатерина Андреевна Самарова
— Ничего, — прохрипел я, — муху проглотил случайно.
— А-а… — ничуть не удивившись, протянул Серый. — Одинокую, облезлую и чудом выжившую прошлогоднюю муху в апреле мог проглотить только ты.
— Угу, — сдавленно пробормотал я и снова раскашлялся. А Серый уже повернулся к Гоше.
— Так где мы будем играть? Можно на стадион идти, там скамейки есть, но это далеко, да и в другой стороне, не все ребята увидят.
— Я тут подумал — может, на площадке? — с готовностью ответил Гоша.
— На какой площадке?
— Да вот там, рядом со школьными воротами. Там удобно, и когда ребята со школы пойдут, сразу нас увидят.
— Круто, конечно, но там же сидеть негде. А стоя… ну это как-то… неудобно. Выглядишь, как поэт-песенник из какого-нибудь там позапрошлогоднего века…
— А ты не видел? — вскинул брови Гоша. — Вчера кто-то колеса туда свалил, там теперь можно собираться, а на гитаре играть — самое то.
— Да? Нет, не видел. Давай посмотрим! — тут же вскинулся Серый. Он подхватил свою гитару, подождал, пока Гоша возьмёт свою, и они бодро пошли в сторону ворот. За ними, чуть помедлив, потянулись мы, а за нами — дружной стайкой другие ребята.
На самом деле, на площадке недалеко от школьных ворот кто-то (и я прекрасно знал, кто) удобно свалил кучу старых тракторных покрышек, так что на них можно было сидеть большой компанией. Земля вокруг была сырая — утром прошёл сильный ливень — но все покрышки были сухие и даже как будто нагретые на солнце — от них исходило тепло.
— Круто! — воскликнул Серый. — Самое то! И почему я этого не видел, когда сюда шёл?
— Потому что ты Женьку ждал, — услужливо подсказал Мишка. — Что? — он недоуменно посмотрел сначала на моё недовольное лицо, а потом яростно запылавшее лицо Серого. — Женьку Иванова! А вы о ком подумали?
Я украдкой, чтобы только Мишка заметил, покрутил пальцем у виска. Серый отвернулся и полез за гитарой, а Мишка добродушно ухмыльнулся. Все ещё смущённый и алый Серый достал гитару и повернулся к Гоше, который уже был готов играть: он удобно устроился на одной из покрышек и, небрежно откинув волосы назад, опять начал медленно перебирать струны, насвистывая что-то про себя. Стайка девчонок тут же как будто невзначай окружила его, заняв свободные покрышки рядом с ним. Я оглянулся — вокруг нас собралось уже довольно много ребят — около десяти — и прибывали все новые — урок закончился только недавно, и не всем удалось уйти из школы так же легко, как нам. Серый, как будто прочитав мои мысли, тоже огляделся и присвистнул, но тут же разочарованно сдулся — конечно, умных карих глаз, с которыми он хотел словно бы случайно пересечься, в толпе не было.
— Что будем играть? — огорчённо спросил он у Гоши.
— Не знаю, — пожал плечами Гоша, — то, что ты хочешь.
— Но если ты вдруг не знаешь эту песню? — удивился Серый.
— Я много песен знаю. Буквально все. Так что не переживай. Ты начинай, а я подхвачу.
— Ну как знаешь, — рассеянно отозвался Серый. Он сел на покрышку, выставил вперёд ногу, опустил гитару на колено и взял аккорд, — слушай, а тут удобно!
Гоша кивнул. Серый все с таким же разочарованным видом обвёл взглядом ребят, собравшихся кучками у покрышек, так никого и не разглядел и начал задумчиво подбирать аккорды. Я сел на ближайшую покрышку, отчего-то боясь смотреть на Гошу, хотя он, кажется, даже и не обращал на меня внимания, увлечённо настраивая гитару. Сидящие рядом восьмиклассницы, окружившие Гошу и ловившие каждый его взгляд, раздражали и, видимо, не меня одного: Мишка, не выдержав встал и громко сказал:
— Люди! Побольше уважения к артистам! Будьте так добры — заткнитесь, пожалуйста!
Ребята тут же замолчали — кто обиженно, кто захихикал — но все выбрали себе по покрышке и расселись, ожидая Серого. Тот, не заметив этого, как и Мишкиного возгласа, напевал что-то про себя. Потом остановился, взял аккорд, еле заметно выдохнул и заиграл знакомую мелодию. Сначала чуть-чуть неуверенно, со слегка дрожащими руками, но с каждым аккордом все твёрже. Слева громкой точкой дрогнули струны — это Гоша включился в песню — простую, тихую, очень знакомую. Музыка полилась над площадкой, лёгким эхом отражаясь от стен домов прямо в грудь, так что внутри защемило что-то, что было раньше привычным. Серый посмотрел на Гошу, и тот, кивнув, запел:
Песен ещё ненаписанных,
Сколько, скажи, кукушка,
Пропой.
В городе мне жить или на выселках, камнем лежать
Или гореть звездой.
— Звездой, — подхватил Серый.
Не сговариваясь, вдвоём в один сильный ровный голос они выдали:
Солнце моё, взгляни на меня.
Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох, дай и огня,
Вот так.
Одновременно они замолчали и заиграли проигрыш — опять эту знакомую с самого детства мелодию, аккорды которой как острые крючья застревали в сердце и горле. Меня снова охватило странное чувство причастности — но не к этой песне, а к чему-то другому, что простиралось намного дальше — дальше песни, дальше Гоши и Серого, дальше этой площадки и нашей деревни. Сердце забилось чаще, как будто ему не было места в грудной клетке, и оно захотело вырваться и обнять все это невыразимое, почувствовать его прикосновение. Теперь уже вдвоём Серый и Гоша запели второй куплет. Я автоматически отметил про себя, что Серый перестал стесняться, и тут же об этом забыл. Где-то на лопатках лёгким шелестом отозвались расправленные крылья и затрепетали, подхваченные аккордами.
Не знаю, сколько песен сыграли Серый с Гошей — две? четыре? десять? — когда я вдруг обнаружил свою руку, крепко сжимающую чью-то другую. Я поднял взгляд — рядом со мной справа, прямо напротив Серого, сидела Валька Петрова, зачарованно смотревшая куда-то вдаль, в небо за гаражами. Она держала мою руку, кажется, сама не осознавая, что делает. Слева сидел Мишка и тихо подпевал и покачивался в такт музыке. Мишка-то — который не признает другой музыки, кроме рэпа! Сейчас он тихо шептал, наверное, даже не знакомые ему слова. Я оглянулся — вокруг нас столпилась почти вся школа, все, у кого закончились занятия и кто возвращался домой этой дорогой. Человек тридцать ребят, в том числе и из другой деревни, в которой не было школы, заворожённо слушали Гошу и Серого, забыв обо всем на свете.
Серый с Гошей переглянулись и мягко вывели последний аккорд.
