Рассказы начальной русской летописи - Дмитрий Сергеевич Лихачев

Это, в основном, форма средневекового сознания, а за молитвой и обращением к богу часто стоит вполне конкретная мысль: иногда сознание своего патриотического долга, иногда радость по поводу освобождения из плена или по случаю победы, иногда надежда на будущее благополучие или горе. Средневековый человек привык изливать свои чувства и мысли в церковной традиционной форме, обряжать их в церемониальные одежды. Но действовал он, поступал, рассчитывал свои поступки всегда, исходя из реальных обстоятельств и учитывая свои реальные возможности. Это нельзя назвать противоречием - это обычай жить, - обычай, глубоко уходящий в традиции средневековья. Принято говорить о религиозном мировоззрении летописца. Следует, однако, заметить, что летописец отнюдь не отличается последовательностью в этой своей религиозной точке зрения на события. Ход повествования летописца, его конкретные исторические представления очень часто выходят за пределы религиозного мышления и носят чисто практический характер. Свою религиозную точку зрения летописец в значительной мере получает в готовом виде, и она не является для него следствием особенностей его мышления. Поскольку свои религиозные представления летописец во всех их деталях получает извне, обязан их придерживаться официально, они в значительной степени могут расходиться с его личным опытом, с его практической деятельностью как историка. Русская политическая мысль находила себе выражение в тесной связи с реальными событиями своего времени. Она конкретно опиралась на факты современной истории. Для нее не характерны самостоятельные отвлеченные построения христианской мысли, уводившей летописца от земного мира к отвлеченным вопросам предстоящего со смертью каждого человека его разрыва с земным бытием. Вот почему, к счастью для исторического знания Древней Руси, летописец не так уж часто руководствовался своей религиозной философией истории, не подчинял ей целиком своего повествования, а только внешне присоединял свои религиозные толкования тех или иных событий к своему деловитому и, в общем, довольно реалистическому рассказу о событиях. Важно при этом отметить, что в выборе моментов, по поводу которых летописец находил необходимым пускаться в религиозные размышления, сказывался тот же средневековый «этикет» писательского ремесла, о котором мы говорили уже выше. Религиозно-дидактические комментарии летописца вызывали всегда одни и те же явления описываемой им жизни: неурожаи, моры, пожары, опустошения от врагов, внезапная смерть или небесные знамения.

Вот пример такого торжественного выражения надежды и исторического оптимизма. Под 1093 годом летописец рассказывает об одном из самых страшных поражений русских от половцев и о страдании русских пленников в половецком плену. Закончив этот рассказ, летописец восклицает: «Да никто не дерзнет сказать, что нас ненавидит бог! Да не будет этого! Кого бог любит так, как нас? Кого так почтил, как нас он прославил и вознес? Никого!»

Итак, момент религиозный не пронизывал собою всего летописного изложения.

В этой непоследовательности летописца ценность летописи, так как только благодаря этой непоследовательности в летописное изложение властно вторгаются опыт, непосредственное наблюдение, элементы реализма в описании и рассказе, политическая злободневность - все то, чем так богата и благодаря чему так ценна русская летопись.

Снова возвращаемся к той теме, что «Повесть временных лет» - свод предшествующего исторического материала. В самом деле, в «Повести временных лет» мы отнюдь не имеем дела с единым авторским текстом, принадлежащим одному автору. Ясно, например, что тексты договоров русских с греками под 907, 912, 945 и 971 годами не выдуманы летописцем, что это - документы, только включенные летописцем в свою летопись.

Совершенно отчетливо выделяются в «Повести временных лет» и переводные источники. Летописцы пользовались как историческими источниками различными переводными сочинениями, делали из них выборки, кропотливо, на основании документов воссоздавая историческое прошлое Руси. Эти переводы дошли до нас полностью; поэтому не трудно установить, откуда, из какого места того или иного сочинения взят летописцем какой-нибудь текст и как он переработан для включения в летопись. Из переводных источников исторических сведений летописца укажем прежде всего греческую Хронику Георгия Амартола (то есть «грешного») и его не известного нам по имени греческого продолжателя. На эту Хронику ссылается и сам летописец: «Говорит Георгий в летописании…» Ссылается летописец и на Хронограф (под 1114 годом), из которого также приводит выдержки в разных местах «Повести временных лет». Пользуется летописец как историческим источником и «Летописцем вскоре» константинопольского патриарха Никифора, откуда заимствует под 852 годом хронологическую выкладку. Из переводного греческого Жития Василия Нового летописец приводит под 941 годом описание военных действий Игоря под Константинополем. Ссылается летописец и на авторитет «Откровения» Мефодия епископа Патарского под 1096 годом («Мефодий же свидетельствует о них…» - о половцах). Летописец дает из Мефодия Патарского большие выдержки. Несомненно, что и большое Сказание о начале славянской грамоты под 898 годом также не выдумано летописцем, а приведено им из каких-то западнославянских источников. Труднее определить отдельные русские сказания, вошедшие в состав «Повести временных лет»: о крещении и смерти Ольги, о первых мучениках-варягах, о крещении Руси с «Речью философа», о Борисе и Глебе и другие. Еще более трудно определить те предшествовавшие «Повести временных лет» летописи, которыми пользовался ее составитель и его предшественники. Каков был состав этих предшествовавших «Повести временных лет» летописей? Какими из внелетописных исторических источников воспользовался каждый из летописцев, когда были составлены эти летописи? На все эти вопросы ответить нелегко, здесь возможны по большей части лишь предположения - одни более убедительные, другие менее.

Пристальное наблюдение текста «Повести» тотчас же обнаруживает отдельные части, которые не могли быть написаны автором начала XII века. Летописец XII века не мог знать, что поражение Всеволода половцами в 1061 году произошло точно 2 февраля, что Ростислав Тмутороканский умер 3 февраля 1066 года, что в 1065 году рыбаки выловили в Сетомле неводом урода, что 3 марта 1067 года произошла битва на Немиге, и многое другое.

Кроме того, в «Повести временных лет» обнаруживаются явные вставки, разрушающие логическое развитие рассказа. Так, например, рассказав о троекратном мщении Ольги древлянам за убийство мужа - Игоря, летописец заключает: «И победили древлян». Казалось бы, после этих слов следует ожидать сведений о той дани, которую

Ольга возложила на побежденных. Но оказывается, что с древлянами не все покончено: древляне затворяются в своих городах, после чего летописец рассказывает о второй победе Ольги - о ее четвертой мести; и только после этого уже следуют слова: «Возложила на них дань тяжку». Ясно, что рассказ о четвертой мести Ольги древлянам искусственно вставлен в летописный текст.

Или еще пример вставки: в 971 году, видя убыль в своей дружине, Святослав решает вернуться из византийских пределов за новым войском. «Пойду на Русь, - говорит он, - приведу больше дружины». И он действительно исполняет свое