Борис Хотимский - Три горы над Славутичем
— Гордецы беспечные! — заметил Кий, выслушав донесение. — Они строя не ведают, навалятся всей своей силой, подобно гуннам. Что ж, нам не впервой.
Собрались в шатре у Кия на великий совет братья князя Щек и Хорив, бояре Воислав и Горазд, а также князь северян Вовкобий и князь россичей Усан, оба со своими боярами. Собрались там же все тысяцкие и воеводы. Совещались не слишком долго и порешили вот что.
Усан, проведет свои конные дружины знакомыми ярами наперерез обрам, затеет сечу и тут же начнет отходить, приманивая недруга сюда, к полю. Здесь же, на поле, под стягом Кия встанут дружины Полянские, как уже стояли супротив ромеев и славинов с гуннами: головная сила да два крыла. В голове быть первой полянской тысяче и гридням под началом самого князя. Их подопрет Горазд с тремя тысячами пеших воев. Щек с дружинами старшими и молодшими встанет на правом крыле. Хорив с дружинами — на левом, чтобы обоим сомкнуться, когда обры увязнут в голове. И еще в ярах — до часу — упрячется запасная сила: Воислав с Полянскими ратниками на тяжелых конях-ратаях и Вовкобий со всеми своими северянами. Ежели обры дрогнут и попятятся, запасная та сила выйдет из яров и отрежет им путь. А коли ничья верха не возьмет, то та же сила по знаку Кия — три стрелы горящих в небо — выйдет и нанесет переломный удар. Ну, а уж ежели получится неладно, то запасная сила прикроет отход.
Выйдя из шатра, все сели на коней и поскакали в разные стороны — делать, как решили. Молодой Усан в высоком шеломе с серебряными наглазниками с места погнал резвого золотисто-рыжего скакуна к своим россичам, и летел за ним, вея на ветру, багряный плащ. Повел северян к дальнему яру матерый Вовкобий, важно восседая на неторопливом сером коне, который был зело велик и крепок, яко тур, но под грузным всадником казался мелким осликом. Поспешил на правое крыло Щек — весь в светлом железе под лазоревым плащом, накрывавшим широкий круп темно-рыжего коня. К своему левому крылу ускакал Хорив — затрепетало, запрыгало черное перо на вороненом шеломе, разостлался черный плащ над хвостом вороного коня…
Чуть задержался Воислав, о чем-то совещаясь с оставшимся у шатра Кием. Тут же оставались Горазд и несколько тысяцких да воевод. Выстраивались под княжьим стягом гридни — вспыхивали грозным огнем концы долгих копий, вспыхивали яро из-под шеломов с бармицами глаза — серые и зеленые, карие и черные, а у Брячислава и у многих других одинаково лазоревые. Тем же лазоревым светом вспыхнули перья низко пролетевшей птицы, и, прежде чем она успела скрыться, Брячислав повернулся к хвосту своего коня и, вроде бы не глядя, пустил стрелу. Птица кувырнулась, бедная, и — камнем вниз, нанизавшись лазоревым знаком на чье-то копье.
— Побереги стрелы! — строго прикрикнул Кий. — Давно уж не отрок — баловать…
Не ведал еще князь, что вскоре обронит второпях злую слезу над порубанным телом любимого гридня — давно уже не отрока…
Недолог час — вознесутся к небу и разнесутся окрест страшные голоса великой сечи, стук, звон и скрежет железа, рубящего железо; рычание сражающихся — будто звери, крики раненых коней — будто люди… И падут в той лютой сече за родную землю, вместе с Брячиславом, еще многие гридни, старшие дружинники и отроки, ратники и вои. Полягут рядом поляне и россичи, немало северян. В первой же стычке с обрами потеряют россичи вождя своего Усана, сына славного Живуна… А после доведется запасной силе — северянам и Полянским ратникам — прикрывать отход к Горам, и будет то последняя из многих сеч для сивоусого Воислава… При том же отходе тяжко будет ранен разумнейший боярин Горазд, когда прикроет собою Кия от ворожьей стрелы… Но немало обров падет в той сече под прямыми мечами и тяжелыми секирами, от метких стрел и долгих копий. Быть может, отчасти оттого и не решатся обры, подойдя к Горам, штурмовать отвесные кручи, не решатся проникать в леса, а воротятся на свою степную дорогу и двинутся по ней далее, на закат, где разорят земли дулебов, убьют князя их Мусокия, пойдут на уличей и тиверцев, нападут на славинов. И, побив немало тех самонадеянных, но отважных мужей, будут запрягать их жен, забавы ради, в свои возы. А иных славинов заставят строить себе плоты на Истре, других же погонят перед собой на верную погибель против ромейских федератов… И после немало еще зла и разорения принесут многим землям дикие обры, не принося притом ничего путного. Возгордятся и станут задирать всячески царей ромейских, после побиты будут закатными племенами и народами. И в конечном счете погибнут все до единого, не оставив по себе никакой доброй памяти.
26
ЗА КИЕВ!
О том, что надобно ставить город, спору не было. Спорили о другом: где ставить.
Сидели в тереме Кия, вчетвером, князь с братьями и Горазд. Последний был бледен, небывало тощ, долгая борода вся пронизалась белым волосом. Нелегко далась Горазду сеча с обрами, немало беды причинила принятая за князя стрела — рана никак не затягивалась, к дождю мучила нестерпимо, а сейчас над Горами все заволокло — к ненастью. Боярин морщился время от времени, но не стонал, не ронял чести, только лицо взмокало. Вдоль стен, над лавками, на припечке, на крепких дубовых полках и в нишах стояла своя и ромейская посуда — глиняная с глазурью, золотая и серебряная. На одной стене, завешенной привозным ярким ковром, висели доспехи и оружие. Пол из толстого слоя обожженной глины весь был покрыт мягкими и теплыми шкурами, медвежьими да волчьими.
На долгом и широком столе, на скатерти, разукрашенной вышитыми красными петушками и лазорево-желтыми цветками с зелеными листочками, также стояло немало посуды — расписной глиняной, чеканной медной, узорчатой серебряной. На блюдах — навалом копченое мясо и житный душистый хлеб, своя свежая рыба и ромейская соленая, привозные плоды и боровая ягода. Посреди высился широкогорлый кувшин с медом.
Потягивали крепкий многолетний, на хмелю, мед из расписных ковшей и золотых добытых кубков, заедали кисловатой ягодой, которую таскали с круглого серебряного блюда. Так и сидели вчетвером…
Был здесь, правда, еще пятый — любимый княжий пес Сивко, величиной едва не с телка, ходивший с Кием и на волков и на медведя. Но он в разговоре не участвовал, тихо лежал под столом, тоже чуя непогоду и подремывая. Время от времени лениво приоткрывал один глаз и раз-другой проводил по полу косматым серым хвостом, как бы давая понять, что слушает и что дело, о коем ведется речь, ему не без разницы.
— А чего толочь воду в ступе? — горячился Хорив. — Здесь, где сидим, и ставить город. На горе Киевой. Вся земля отсюда под обзором, и Подол и плавни. С трех сторон — яр да кручи, обры не полезли и никто не полезет. И ежели еще стены с башнями…
— А с четвертой стороны? — прервал Щек.
— А что с четвертой? Долго ли ров вырыть? Еще вал насыпем, на валу стены с башнями повыше поставим. Где князь сидит, там и городу быть. Чего еще толковать?
Кий внимал молча, не торопил. Помалкивал пока и Горазд.
— То все так, — возразил брату Щек. — Все ты верно сказал. А куда, скажи, княжий двор да княжий терем девать, коли город здесь ставить затеем?
— Никуда не девать, — тотчас ответил Хорив. — На своем месте пускай остаются. А новый терем, стены да башни достраивать будем. Как на Истре достраивали.
— То было на Истре. — Горазд вздохнул, то ли от боли, то ли от вспомянутого. — А здесь мы на Днепре.
— Посуди сам, — гнул свое Щек. — Город в одно лето не поставишь. Пока ставить будем, куда князю деваться?
— Да хоть ко мне на двор, на Лысую гору, — ничтоже сумняшеся, предложил Хорив. — Там и Майдан и капище. Чем худо?
— А тем худо, — заговорил Горазд слабым голосом, — что Днепр далеко. И ни Подола, ни затона с пристанью, ни плавней левобережных, ни окоема широкого оттуда не узришь. Уж лучше на Щекову гору, хотя она и пониже. От нее хоть видать все окрест…
— Верно! — поддержал Щек. — И взять мою гору не просто, тоже яры вокруг. И город ставиться будет на глазах у князя, тут же рядом. Разумно предложил Горазд. Переходи, княже, ко мне на двор.
— А ты куда? — спросил Кий.
— Как свелишь. Могу при тебе остаться, не стесню. А могу и к Хориву. Что, брат, примешь меня?
— И близко не пущу, — засмеялся тот.
— Погодите! — остановил братьев Кий. — Есть ведь еще гора. Рядом с моей.
— Так там же могилы. На могилах город ставить? Богов прогневим.
— Не прогневим. — Кий говорил все убежденнее. — Могилы на полдень от города останутся, отгородимся рвом. А с той горы еще далее видать все окрест, нежели с моей. Все пути как на ладони. И брать ее ворогу не легче, тоже яр да кручи с трех сторон. А потому мое слово будет такое. Внимайте! Город поставим на той горе, про которую речь веду. Приступать без промедления. Ведать тем делом Щеку и Горазду, и я сам при вас тут же буду. Тебе же, Хорив, заняться дружиной, ходить в полюдье и глядеть, чтобы никто не полез, покуда город не поставим. За лесом и за полем глядеть будешь. А как поставим город, тогда переберусь я туда в новый терем, а ты уйдешь с Лысой горы сюда, на это место. Хватит тебе на отшибе быть! Сядешь на нынешней моей горе, оженим тебя… Чего головой машешь, как конь от мухи? Не век тебе одному ходить, пора бы и чадами обзавестись. Пока не поздно… Вот у меня, гляди, двое уже, теперь третьего жду. И Щек догоняет. А ты чего же?
