Галина Васюкова - Золотые росы
- А кто там у вас, в этом правлении? - вмешивалась в разговор я.
- Тетя Маша, Коля, Федин отец... - перечислял папа.
- И они против? - удивлялась я.
- Видишь ли, - говорил отец, - наш колхоз сам едва начал на ноги становиться, вот некоторые и боятся, что Заречье его снова назад потянет...
- Значит, пусть они там, в Заречье, пропадают?! - возмутилась я.
- Танька вот возьмет простудится и умрет! Что тогда? - дрожащим от обиды голосом воскликнул Ленька.
Отец задумчиво ходил по комнате.
- Пропасть, конечно, мы им не дадим, - сказал он.
Его ответ меня почему-то не успокоил, и я весь вечер просидела, обдумывая все эти дела.
"Ну как же это так, что наш отец, такой справедливый и сильный, не может им помочь? Ну, хотя бы Таньке, Павлику и Алексею Ивановичу. Ведь им так плохо живется! И неужели ничего нельзя сделать, чтоб им стало полегче?.."
И вдруг мне в голову пришла одна мысль, которой я решила поделиться с Зинкой. Назавтра мы с нею шептались во время занятий, и Серафима Ивановна пригрозила выставить нас за дверь. На четвертом уроке она привела свою угрозу в исполнение.
Очутившись на улице, мы нисколько не огорчились - ради того дела, которое мы задумали, можно было и пострадать.
Мы отыскали Таньку и, утопая в грязи, отправились в Заречье. Дорога мне показалась не близкой, и я удивилась, как это такая маленькая Танька каждый день ходит в нашу деревню.
В Заречье старые почернелые избы смотрели на нас подслеповатыми окошками, и только один бывший кулацкий дом возвышался над ними. Казалось, он высосал из них все краски, оставив один серый цвет, потому и стоит такой светлый и нарядный. На улице было пустынно, и даже весеннее солнце не скрашивало унылого вида.
Когда мы вошли во двор Алексея Ивановича, на нас с громким лаем набросился Волк.
- Ты что это, Волк, старых друзей не узнаешь, - сказала я, на всякий случай отступая назад. Но Волк меня тут же узнал. Он приветливо замахал хвостом и, пристыженный, пошел за нами.
Танька, пошарив под крылечком, достала ключ, и мы вошли в дом.
- Да-а! - сказала Зинка, оглядываясь по сторонам.
В доме было такое запустение, что мне стало как-то не по себе. Но Зинка не растерялась.
- Где у вас метла? - обратилась она к Таньке, снимая платок.
- Метла? - удивленно переспросила Танька.
- Ну да! И ведро с тряпкой, да поживее, - командовала Зинка.
Через несколько минут работа закипела. Раздевшись и подоткнув подол платья, Зинка веником терла пол. Я, высунув от усердия язык, скребла ножом некрашеные доски стола с черными кругами от чугунов и сковородок. Растерянная Танька сперва молча наблюдала за нами, а потом, забравшись на табуретку, начала мокрой тряпкой протирать цветы.
Мы работали почти до вечера. Когда все было готово, Зинка удовлетворенно потерла руки:
- Ну вот, теперь порядок.
Я, окинув взглядом блестевшие в лучах заходящего солнца умытые окна, помолодевшие фикусы и желтый выскобленный пол, сказала:
- Скатерть бы еще на стол...
- А у нас есть, мамкина еще, - бросилась Танька к сундуку.
Она достала белую скатерть, вышитую крестом, и подала мне. Я в нерешительности взглянула на Зинку. Скатерть была совсем новая. Чувствовалось, что ее берегли.
Порывшись еще в сундуке, Танька достала фотографию на толстом картоне и, протянув ее мне, сказала:
- А вот моя мама. А это тятька, - ткнула она пальцем в молодого бравого парня, в котором трудно было узнать нынешнего Алексея Ивановича. Он стоял, опершись о стул, на котором сидела светловолосая женщина с ребенком на руках.
- Это Павлик, - пояснила Танька. - Меня еще не было, потому и не сфотографировали, - вздохнула она.
Я смотрела на улыбчивое лицо Танькиной матери, на ее широко открытые глаза и думала: "Она, наверно, была добрая и веселая, и ей, наверно, было бы приятно, что в доме красиво и чисто..."
Не раздумывая больше, я постелила на стол скатерть.
- И где это Павлик болтается? - уныло проговорила Танька, заметив, что мы собираемся уходить.
- Тебя, наверно, ищет, - сказала я.
- Мы его домой пошлем, если увидим, - добавила Зинка, - а ты пока тут сама похозяйничай.
- Как только они с тятькой заявятся, я им скажу, чтоб ноги вытирали, оживилась вдруг Танька. - И картошки сейчас наварю, а то Волк тоже есть хочет...
Мы с Зинкой шли и молчали. Перед моими глазами стояла Танька, совсем маленькая, одна в пустом доме, и даже то, что у нее там сейчас все убрано и помыто, не утешало. В голове вертелись разные мысли. Вдруг я остановилась.
- Послушай-ка, Зинка, а что если...
Я выложила свою новую идею и по оживившемуся Зинкиному лицу поняла, что затея ей понравилась.
Дойдя до перекрестка, где одна дорога поворачивала на ферму, мы остановились. Со стороны леса надвигались сумерки. Из деревни тянуло дымком, заливались лаем собаки.
- Поздно уже. Может, лучше в другой раз? - нерешительно сказала Зинка.
Несколько минут мы спорили и наконец все же повернули на ферму.
Там шла вечерняя дойка коров. Весело позванивая подойниками, пробегали по двору девушки. Спрятавшись за угол, мы с Зинкой выжидали, пока все разойдутся. Было слышно, как звонкими струйками ударяется о подойники молоко, мерно дышат коровы. В приоткрытую дверь коровника я увидела тетю Машу. Она сидела на маленькой скамеечке и доила рябую корову.
Мы стояли долго. Доярки разошлись, в маленьком домике зажегся свет. Заглянув туда сквозь марлевую занавеску, мы увидели тетю Машу. Она что-то записывала в тетрадь.
- Пошли, - сказала Зинка.
Мы долго скреблись у двери - никак в темноте не могли отыскать клямку. Тетя Маша открыла изнутри.
- Кто тут? - спросила она и, вглядевшись, удивленно добавила: - Что за поздние гости пожаловали?
Мы растерянно молчали. Мне стало неловко, и я подтолкнула Зинку говори, мол. Но Зинка будто проглотила язык. Тогда я выпалила:
- Тетя Маша, мы пришли просить вас, чтобы вы вышли замуж за Алексея Ивановича, зареченского председателя.
Тетя Маша в первую минуту не могла сказать ни слова.
- Это... кто же вас послал? - спросила она наконец строго.
- Никто. Мы сами, - сказала я виновато.
Тетя Маша облегченно вздохнула, но лицо ее осталось строгим.
- Хозяйка им нужна, - проговорила Зинка.
- А Танька... она такая маленькая, - сказала я звенящим от подступивших слез голосом.
- Мы сейчас у них были, убрали там все...
Тетя Маша обняла меня за плечи и притянула к себе. Другой рукой она обхватила упиравшуюся Зинку. Уткнувшись носом в тети-Машино плечо, я почувствовала, как что-то теплое поползло у меня по щеке.
- Ничего, ничего, девочки, все будет хорошо, - сказала тетя Маша, ласково поглаживая меня по голове.
- А он, Алексей Иванович, красивый даже... На фотографии. Не верите? Спросите у Зинки, - сказала я.
Приподняв голову, я осторожно взглянула на тетю Машу. Она улыбалась, и две прозрачные слезинки дрожали у нее на ресницах.
- Когда-нибудь такая жизнь наступит, что никакого горя на земле не будет, - задумчиво сказала она.
Я радостно встрепенулась.
- Ну, пошли, Зина, а то уже поздно.
- Не боитесь? Может, проводить вас? - живо поднялась тетя Маша.
- Дойдем, - по-взрослому солидно сказала Зинка.
Захлопнув дверь домика, мы с Зинкой сразу окунулись в темноту. Подморозило. Под ногами с легким хрустом ломались тонкие льдинки.
На душе у меня было празднично, как будто тетя Маша своей ласковой рукой сняла с меня невидимую тяжесть.
НАРЯДЫ
Земля впитала в себя весенние ручьи, и всё вокруг зазеленело. Над оврагом лозы развесили прозрачную занавеску. Сплетенная из тоненьких листьев на голубом фоне неба, она покачивалась от легкого ветерка и казалась кружевной. Склонив голову набок и прищурившись, я прикидывала на глаз, какое бы из нее получилось платье.
Стоит только оглянуться вокруг - и бери себе какие хочешь наряды. Можно сшить платье бархатное - из зеленой муравы, что устилает всю площадь посреди деревни, можно голубое с белыми разводами облаков, а лучше всего из розовой зари, что склонилась к лесу.
- Какое тебе больше нравится? - спрашиваю я у Зинки.
- Мне мама обещала, когда подрасту, сшить из своего шерстяного платка, - говорит она.
У моей мамы нет такого платка, и мне нечем похвастаться, но я назло Зинке говорю:
- Жди еще, пока подрастешь! А вот мне мама на лето перешьет свое, которое серыми "яблоками".
- А мне скоро новую рубаху сошьют, сатиновую, - хвастает Петька.
- А... меня тятька подстрижет, - нерешительно говорит Павлик.
- Тоже нашел чем хвалиться, - скривив губы, говорит Петька. - Меня к каждому празднику стригут.
- Ну и проваливай отсюда. Нечего тебе стриженому с нами, нестрижеными, сидеть, - говорит Зинка.
Петька обиженно сопит, но не уходит. Все молчат. Подходит высокая кареглазая женщина и, глянув на Петькино насупленное лицо, говорит:
- Пойдем, Петя, домой. Пойдем, сыночек...
Петька нехотя подымается. Отойдя немного, женщина обхватывает его рукой за плечи и что-то говорит, заглядывая в глаза. Петька, дернув плечом, сбрасывает ее руку и вразвалку идет дальше.
