Александр Крестинский - Мальчики из блокады (Рассказы и повесть)
Правда, Кавалер был обидчив. Чуть что, он надувал губы, как маленький, и отворачивался. Поводов для обид было предостаточно. Кто-кто, а она обижать умела. Но стоило ей попросить у Кавалера прощения, погладить его по руке или потереться щекой о его ладонь - он тотчас оттаивал.
- Ну-с, так сколько раз прощать можно? - нетерпеливо спросил Графин.
- Много, - сказала Девочка.
- Что такое "много"! - закричал Кувшин. - Знать надо: первый раз прощается, второй раз обещается, а на третий раз не пропустим вас! На третий, запомни!
- А вот скажите-ка, - спросил Графин, - если в одной стороне кислое, в другой - горькое, в третьей - соленое, а в четвертой - сладкое, вы в какую пойдете?
- В сладкую! - не задумываясь, крикнула Девочка.
- Вам нельзя отказать в сообразительности, - заметил Графин. - А как вы считаете: что самое дорогое в жизни?
Девочка снова задумалась. Она стала вспоминать самые дорогие вещи, какие ей только приходилось видеть. Пианино? Очень дорогое! Но рояль, наверно, дороже...
- Рояль, - сказала Девочка.
- Дура! - крикнул Кувшин. - Деньги! Деньги - самое дорогое. Деньги всё. Был бы я полный денег - горе не беда! Тройка с минусом. Проходи, чего стоишь!..
Девочка внезапно почувствовала: словно магнитом втягивала ее эта лавка, дверь которой сама распахнулась навстречу...
- Ну что вы всегда так орете, Кувшин, - поморщился Графин. - Я буквально весь дрожу от вашего крика. Сразу видно: вам никогда не доводилось бывать в приличном обществе, куда допускается только благородная посуда. Господи! Стоишь, бывало, в горке, кругом фужеры, рюмки, бокалы, уроженцы Берлина, Праги, Вены!.. Тонкие штучки, доложу я вам, не чета некоторым...
- Чихал я на твою горку! - заорал Кувшин. - До квасу дожить бы!..
Тем временем Девочка вошла в кондитерскую и поразилась ее тишине и мрачности. Полки были пусты. Только на одной из них стояла раскрытая и тоже пустая конфетная коробка, как бы напоминая, чем здесь когда-то торговали, да на прилавке громко и быстро тикал будильник.
- Нынче все дорого, особенно продукты питания, - услышала Девочка знакомый голос. За прилавком вырос Кондитер. Пожалуй, он тоже сник, по сравнению с мирным временем, этот Кондитер, но еще держался и казался даже толстым в своей черной меховой кацавейке, надетой на плотную красную рубаху. Лицо у него было белое и плоское, почти гладкая поверхность, точно утюгом по нему прошлись.
- Может быть, надо вымыть пол или вытереть пыль? - спросила Девочка. - Я могу это сделать за кусочек хлеба...
- Нет-нет, полы мы не моем, - сказал Кондитер, глядя ей прямо в глаза. - Воду далеко таскать, не моем. А пыль у нас Пантелей Иваныч обтирает. Пантелей Иваныч! - крикнул Кондитер. Тотчас в лавке появился кот. Шкура на нем была точно шуба с чужого плеча. Желтые глаза печальны. Сильно поредевший, но еще пушистый хвост безвольно висел.
- Пантелей Иваныч, - приказал Кондитер, - а ну-ка, подмети!
- Подметал уже, - сиплым голосом сказал Пантелей Иваныч, - сколько можно? Я старый, больной, у меня экзема на голодной почве...
- Ладно, не прибедняйся. Вытри пыль тогда. - Кондитер указательным пальцем снял с прилавка ворсистый комок пыли. - Гляди! - Заблестела полоска желтого дерева.
Пантелей Иваныч с тяжким стоном вскочил на прилавок и нехотя хвостом начал смахивать пыль. Пыль подымалась в воздух. Девочка чихала, Пантелей Иваныч тоже. Кондитер злобно фыркнул:
- Хватит!
Пыль снова улеглась на прилавок тем же ровным слоем, что и прежде. Пантелей Иваныч, кутая лапы в мягкую пыль, подошел к Кондитеру и коротко сказал:
- Хлеба.
Кондитер достал из-за пазухи маленький черный кусочек - и кинул на пол. Пантелей Иваныч ринулся вниз, схватил хлеб и исчез за дверью.
- Как видишь, справляемся, помощь не нужна, - сказал Кондитер и облизал кончики пальцев, которыми брал хлеб.
- Я согласна на любую работу, - сказала Девочка.
Кондитер перегнулся через прилавок, кивнул на ее башмаки.
- С тобой свяжись... Устроил тебя на конфетный склад, помнишь? Ешь сколько хочешь, работа легкая, веселая... А чем кончилось? Явились эти твои... кавалеры и за мою-то доброту - шпажонкой по спине! А сейчас ведь церемониться не будут - война. Проткнут, и все.
- Их нет, они на фронте, - сказала Девочка.
- Вот как...
- Да. Я прошу вас. Любую работу.
Кондитер склонился к самому ее лицу и тихо спросил:
- Кирпичики на сухарики пилить будешь?..
Она не поняла, но на всякий случай кивнула утвердительно, опасаясь, что единственная возможность получить хлеб ускользнет от нее.
- Кирпичики на сухарики пилить жутко тяжело, но можно, ежели жрать желаешь, - зловещим шепотом сообщил Кондитер.
С этими словами он достал из-под прилавка темно-красный кирпич, пилу-ножовку с мелкими зубьями и, положив кирпич на прилавок, стал медленно, осторожно пилить его.
Девочка хотела спросить его, зачем он это делает, но снова побоялась спугнуть обещанную работу и, не моргая, глядела на ярко-красную пыльцу, что ложилась веером вокруг кирпича, постепенно смешиваясь с белесой, ворсистой...
Кондитер держал в руке ломтик кирпича.
- Ну, чем не сухарик? - сказал он. - Покрасим, высушим...
- А потом? - с замирающим сердцем спросила Девочка.
- А потом суп с котом, - сказал Кондитер. - Потом на рынок понесем, милая моя, продавать понесем, ты, да я, да мы с тобой... Сухаарики! жалобным голосом пропел он. - Из черного хле-ебушка!.. А чтоб не заложили, не застукали... - Кондитер подмигнул Девочке и вытащил из-под прилавка целую кипу карнавальных масок. Точно таких, какие до войны надевали дети на школьных новогодних елках. Он стал примерять их одну за другой, меняя голос и повторяя одну и ту же фразу: - Кому черные сухарики с Большой земли? Кому черные... Кому...
Вот румяная баба в платке, перевязанном крест-накрест.
Вот усатый красавец кавказского типа.
Цыганка с крашеными губами.
Старичок в железных очках и аккуратной мерлушковой шапочке.
Унылого вида субъект с докторской бородкой.
И снова - Кондитер в меховой своей кацавейке поверх красной рубахи, с бледным, плоским, точно непропеченный блин, лицом.
- Тут вся наша работка и есть! - И он улыбнулся Девочке, обнажив неровные желтые зубы.
Девочка ухватилась за прилавок. Мотнула головой.
- Что? - удивился Кондитер. - Ну, милая моя, другой работы не предвидится.
- Нет, - сказала она и пошла к двери, думая только о том, чтобы не упасть, - голова у нее кружилась от голода. У самой двери она повернулась:
- Возьмите мои башмаки. Насовсем. Дайте хлеба.
Кондитер пожал плечами, усмехнулся, достал из-за пазухи ломтик кинул ей. Девочка сняла башмаки с бубенчиками, оставила их на пороге и вышла.
- Эй, пустобрехи! - крикнул Кондитер Графину с Кувшином. - Куда Девчонка пошла?
- Туда, хозяин, - сказал Кувшин.
- Именно так, вне всякого сомнения так, хозяин, - сказал Графин.
- Девчонка слишком много знает, - проворчал Кондитер, - пошлю-ка я следом Мохнатое...
Развалины старой пригородной больницы. Отсюда - шесть трамвайных остановок до края города.
Здесь - линия фронта.
От больницы остались одни стены, грязно-желтые, покрытые копотью. Три раза уже больница переходила из рук в руки. Сегодня ее снова отбили у врага и поклялись больше не отступать.
В глубоком подвале светло. В большой медной гильзе ярко горит масло.
Временами сквозняк относит пламя вбок, его язычок становится из вертикального горизонтальным. Кажется, он вот-вот оторвется и улетит в черную глубину подвала, вдоль его бесчисленных переходов, где всего несколько часов тому назад звучали выстрелы, раздавались проклятия и стоны.
Стены подвала сверкают наледью. Можно представить себе, как однажды здесь лопнули трубы и вода застывала тут же на стенах, образуя эту прихотливую сверкающую поверхность.
Под сводами подвала стоит рояль. Рояль старинный, редкий. Кто втащил его сюда, под эти своды - враги ли, наши ли, - неизвестно. Скорей всего наши, уходя, надеялись сохранить дорогой инструмент. Крыло рояля поднято, на полированной поверхности зияют дыры, расщепы, отблески пламени отражаются в ней.
Кавалер играет тихо, но сводчатые потолки усиливают звук, а ледяная поверхность стен искажает тембр, делает его неузнаваемым, словно это не рояль звучит, а какой-то другой, неизвестный доселе инструмент.
В подвале - бойцы, голодные, измотанные непрерывными боями; у стен раненые, в дальнем углу - тела убитых. Их надеются завтра перевезти в тыл, а на худой конец похоронить тут же, во дворе больницы.
Вот уже несколько месяцев Кавалер странствует по всему фронту, опоясавшему город, - где на попутной машине, где на танке, где на лошади, а то и пешком или на лыжах. В землянках, блиндажах, траншеях появляется он неожиданно в длинной своей старой шинели с поднятым воротником. Он играет бойцам на маленькой флейте, что до поры до времени греется у него в кармане около самого сердца.
